Страница 63 из 68
— Почему испорченным? Дубль не хуже прочих, но я хочу иметь больше материала, чтобы выбрать и смонтировать. Актеры, конечно, недовольны, им надоело, так ведь за это они деньги получают. Сегодня был седьмой дубль, больше чем по одному в день не успеваем.
— Вы хотите сказать, что сегодня сцену снимали на видеопленку? — уточнил Беркович. — Я имею в виду этот последний дубль, во время которого произошло убийство?
— Конечно, — кивнул режиссер. — И сегодня снимали, и вчера, и всю неделю.
Неожиданно до него дошло.
— О, Господи! — воскликнул Вермеер. — На ленте должно быть видно, как убийца поднимает нож и…
— Возможно, — сдержанно сказал Беркович. — Убийца прекрасно знал, что идет съемка, и должен был так рассчитывать свой удар, чтобы не попасть в кадр. Поэтому не думаю, что на ленте мы увидим, как произошло убийство. Но, в любом случае, кассету нужно посмотреть.
— Я сейчас позову оператора, — сказал Вермеер, но старший инспектор не позволил ему покинуть студию.
— Как его зовут? — спросил он. — Я пошлю полицейского.
— Меир Кердман. Один из лучших операторов по клипам. Он мне стоил больше, чем…
Кердман пришел в сопровождении полицейского и извлек из стоявшей на треножнике телекамеры видеокассету.
— Ее можно посмотреть прямо сейчас? — спросил Беркович, и Кердман утвердительно кивнул.
— Здесь есть просмотровая, — сообщил режиссер, и небольшая процессия в составе Берковича, Вермеера, Кердмана и Хана направилась в соседнюю со студией комнату. Оператор, выглядевший так, будто убитая была ему родной сестрой, вставил кассету в видеопроектор.
Несколько секунд темноты, потом на экране появилась табличка с надписью “Убить инфляцию”, дубль 7” и сегодняшней датой. Хлопок, табличка исчезла, и камера показала крупным планом лицо Нехамы Машаль. Потом крупный план сменился общим, и зрители увидели, что девушка в черной хламиде сидит на электрическом стуле, привязанная кожаными ремнями. Появился первый палач, за ним второй, третий… Каждый обходил вокруг стула, совершая странные телодвижения, и удалялся, а “инфляция” изображала смертные муки, которые сменились неподвижностью, голова артистки упала на грудь…
— Вот! — хрипло сказал Вермеер. — Вы видели?
Беркович, конечно, видел: Нехама перестала дергаться после того, как мимо нее прошел пятый статист.
— Кто там был у вас пятым в очереди? — спросил старший инспектор и неожиданно увидел на лице режиссера выражение растерянности.
— Э-э… — протянул Вермеер, — я… я не знаю.
— Как это? — удивился Беркович. — Вы же понимаете, насколько это важно!
— Да. Обычно пятым выходил Брискин, но они ведь все в масках и…
— Вы что, не можете определить своих артистов по росту, рукам, пластике движений? — поразился Беркович.
— Могу, конечно, о чем вы говорите! На экране, безусловно, Шай. Просто… Черт возьми, — воскликнул в отчаянии режиссер. — Шай — прелестный мальчик, он мухи не способен убить, о чем вы говорите? И он любил Нехаму, они встречались уже третий месяц или даже больше. Это не может быть Шай!
— Так это он или не он? — терпеливо спросил Беркович. — Прокрутим кассету еще раз?
— Это он, — мрачно сказал режиссер. — Но… мне показалось…
— Что вам показалось?
— Не знаю, — пробормотал Вермеер. — Что-то не так. Я чувствую…
— Это Брискин или не Брискин? — настойчиво повторил Беркович. — Имейте в виду, все равно будет проведена экспертиза, и пятого статиста, без сомнения, отождествят. Верно, Рон?
— Конечно, это не проблема, — сказал Хан.
— Этого быть не может… — продолжал бормотать Вермеер. — Что-то не так… Я чувствую…
— Давайте поговорим с Брискином, — вздохнул Беркович. — Позовите его сюда, пусть посмотрит запись. Кстати, вы сказали, что он был с Нехамой Машаль в близких отношениях. Допустим, она ему изменила, вот он и… Не первый случай в истории человечества. А то, что Брискин — прелестный мальчик, так я знал одного: на вид просто ангел, а обвинялся в тройном убийстве.
Брискин действительно выглядел если не прелестным ангелом, то молодым повесой, способным закатить своей девушке скандал, но вряд ли даже ударить ее. Во время просмотра, поняв, какое ему может быть предъявлено обвинение, Брискин упал в обморок. Было ли это отличной актерской игрой, Беркович не понял, впрочем, парень даже не стал отрицать, что именно после его прохода мимо актрисы она бессильно уронила голову на грудь.
— Да, — прошептал он, — ну и что? Она и вчера так сделала. А сегодня я не видел… а потом ушел в гримерную.
Полчаса спустя Беркович опросил остальных статистов, но почти не получил новой информации. Каждый из актеров был слишком поглощен собственной пантомимой, чтобы обращать внимание на поведение девушки. Ясно, что один из них лгал, и — судя по изображению на пленке — лгал все-таки Брискин. Конечно, это была косвенная улика, и если бы Беркович руководствовался лишь собственным впечатлением, то этого парня, изящного и женственного, он заподозрил бы в последнюю очередь. Но старший инспектор прекрасно знал и другое: нельзя доверять собственным ощущениям, когда речь идет об убийстве. С другой стороны, нужно быть просто безумцем, чтобы наносить удар ножом, прекрасно зная, что ведется съемка и каждое движение остается на беспристрастной видеокассете!
Как и ожидал эксперт, отпечатков пальцев на рукоятке стилета не оказалось, а в углу студии, там, где статисты сбрасывали свои алые хламиды и маски, Хан обнаружил валявшуюся на полу скомканную резиновую перчатку телесного цвета — ясно, что убийца снял и выбросил ее, совершив преступление. Сделать это было очень просто, поскольку все были заняты, а в студии, кроме освещенного квадрата, царила тьма.
Беркович попросил оператора еще несколько раз прокрутить кассету, надеясь, что при внимательном просмотре удастся обнаружить человека с резиновой перчатке на руке. Никакого результата. То ли по режиссерскому замыслу, то ли по дурацкой случайности, ладони статистов не были взяты крупным планом, а ладони Брискина не попали в кадр вообще — оператор в это время перешел на крупный план и дал изображение маски на лице актера.
Был уже вечер, когда, не видя иного выхода, Беркович отдал распоряжение о задержании Шая Брискина по подозрению в убийстве. Парня, хныкавшего, как барышня, увели, тело Нехамы Машаль отправили в морг, актеров, осветителей, сценариста и помощника режиссера Беркович отпустил по домам, в студию явилась другая группа — время здесь было расписано на месяц вперед. Старший инспектор попросил режиссера и оператора пройти с ним в гримерную, чтобы оформить показания.
Вермеер и Кердман были мрачны и друг на друга не смотрели. Беркович предложил оператору подождать в коридоре и, пропустив в гримерную режиссера, закрыл дверь.
— Вам действительно что-то показалось, когда вы смотрели запись? — спросил он. — Помните, вы сказали…
— Запись? — недоуменно переспросил Вермеер. — А что с ней может быть? Нормальный дубль, не хуже других. Правда…
Он замолчал, и Беркович, выждав минуту, кашлянул.
— А? — встрепенулся режиссер. — Не подумайте, что я рехнулся. Просто… Ну, я не готов утверждать под присягой… Мы в это время цапались с Одедом… Но мне показалось, что статистов сегодня было больше, чем обычно.
— Как это? — удивился Беркович. — Что значит — больше?
— Ну… Семь или даже восемь. Идут и идут. Нет, я понимаю, что это нервы расшалились…
— Да, — кивнул Беркович. — Вы же сами видели ленту.
— В том-то и дело, — упавшим голосом сказал Вермеер. — Где мне подписаться?
Когда режиссер ушел, Беркович несколько минут посидел в задумчивости, а потом попросил оператора войти.
— Скажите, — обратился он к Кердману, — прошлые дубли у вас записаны на другой кассете?
— Конечно, — кивнул тот. — Каждый день — новая кассета. Так удобнее монтировать.
— А та запись, что вы нам показали, когда была смонтирована? Вчера, я полагаю?
— Не понимаю, о чем вы? — спросил Кердман внезапно севшим голосом.