Страница 6 из 35
Тогда в зоопарке было меньше зверей, чем сейчас, но встречались замечательные, их сегодня редко где увидишь. Например, самые разумные из всех «неудавшихся человеков»: гориллы и шимпанзе.
Мы сидим на лавке. Отец купил нам мороженое.
Резко, гортанно кричат птицы, названия которых мы не знаем. У них подрезаны крылья, потолок их полета невысок, и они все время ударяются о прутья решетки.
Отец рассказывает о дроздах. О скромных лесных дроздах… Дрозд строит основание гнезда, ищет прутики покрупнее. Затем из более тонкого материала делает боковые стенки, собирает глину и формирует чашу гнезда. Ее он выстилает травкой и волосками и только тогда начинает жить.
— Мозговитая птица,— ухмыляется Ботик.— Выходит, умнее человека. Вот у нас Дегтярев, сосед, напился и хотел дом спалить. Насилу мы его скрутили.
— Есть птицы и помозговитее, чем дрозд,— говорит отец.— Но и дрозд делает свое дело — ему это подсказано инстинктом. Он не осознает свою конечную цель, но осуществляет ее. Он точно идет к цели, причем по этапам. Это как бы серия подцелей: оформление дна, постройка чаши… Каждый из этих актов он делает точно, как механизм,
— Силен дрозд! — кричит Ботик и кидает в клетку с птицами остаток вафли от мороженого.
Птицы бросаются на сладкий и мокрый комок вафли, растаскивают его мгновенно, стучат клювами по земле, куда пролились капли мороженого.
— Жадные,— говорит Ботик,— из-за такой ерунды дерутся.— Он все же относится к животному миру с некоторым недоверием и презрением.
— Они дерутся из-за куска,— отвечает отец.— Зато они никогда не будут драться просто так. Человек может убить просто так, из озорства, зверь никогда просто так не убьет, да он вообще не любит убивать, кроме случаев необходимости, охоты. У них агрессия вызвана обстановкой или борьбой за пищу, за самку. У них есть свои охраняемые участки. Например, орланы охраняют участок около четырех километров, и только на нем они добывают свою пищу. У хищных птиц пища и территория связаны друг с другом, а чайка не может обеспечить себя пищей лишь на своей территории. Вот она и летает и ищет, где бы поживиться, как бы прокормить птенцов. Животное не обманывает, не держит нож при ласковых речах. Оно кричит во все горло, но если противник не устрашился, то оно само удирает.
— Значит, они трусы? — спрашивает Ботик.
— Как у тебя все просто… Разумный инстинкт самосохранения… Тот, кто драться избегает, завтра драку продолжает, — вот так нам говорил наш учитель биологии. И часто они не дерутся, а только демонстрируют силу. Вот рыбы приближаются друг к другу, широко открывают рты и толкаются — более слабая уплывает.
— У нас тоже есть, которые на пасть берут,— говорит Ботик. — Запугивают на холяву.
Все законы животного мира он немедленно переносил на своих друзей и знакомых.
Мы долго гуляли после зоопарка, и отец рассказывал и рассказывал о самых диковинных историях, необыкновенных случаях, происходивших со зверями.
Потом мы проводили Ботика до дома. Простились в переулке. Хотелось ли ему домой, в комнату, где сохли полотенца и трусы, где его ждала одинокая и уставшая от жизненных неурядиц и бед мать? Видимо, нет, потому что он еще стоял на улице около подъезда, под согнутым фонарным столбом, похожим на окаменевшего жирафа.
Зоопарк послевоенных лет. Маленький я, маленький Ботик и сравнительно молодой отец. Все это ушло, кануло.
В зоопарке появилось много не виданных ранее животных. А некоторые исчезли или исчезают. Львов перестреляли на сафари, воспетых Хемингуэем, поредели их дружные прайды, вовсе не такие уж грозные и агрессивные, как считалось раньше. Агрессивность животных изучена еще более досконально, чем в пятидесятые годы, агрессивность же человека не ясна до конца, ибо проявлениям несть числа. Дети так же хохочут над ужимками обезьян, «неудавшихся людей», по наивному определению Робине, к хищникам они относятся с уважением.
Вообще уважают тех, кого боятся. Как я уже говорил, шимпанзе и гориллы стали почти уникальными и редко выставляются, приток людей в зоопарк возрос, зверей больше, но жилплощади им катастрофически не хватает, старый московский зоопарк остался таким же, каким он был, может быть, несколько расширился, но в его пределах, в тесных клетках и вольерах, задыхаются звери, жаждущие хотя бы минимального простора. У нас в стране множество зоопарков, но, пожалуй, только в Калининграде он на достаточном международном уровне. А ведь малость жизненного пространства, устарелость оборудования мешают опытам, исследованиям и, главное, разведению исчезающих видов животных.
Парадоксально, но «тюрьма зверей» — зоопарк — становится сегодня, может быть, единственным местом, где они чувствуют себя безопасно.
Даже заповедники и национальные парки не гарантируют демографическую стабильность. В заповедниках, ограниченных по площади и окруженных человеческим жильем, численность животных сначала растет, затем на некоторое время стабилизируется, а потом — бывают случаи — идет на убыль.
Крупные концентрации животных — к примеру, слонов в национальных парках Африки — создали неуправляемые кризисные ситуации: слоны в своей «резервации» истощили почвы саванны, а затем сами погибали от голода. То же самое происходило в заповедниках Уганды и Кении с бегемотами…
Черный носорог, еще несколько лет назад привычный обитатель многих национальных парков Африки, почти истреблен; браконьеры отлавливали и убивали шимпанзе, орангутанов, леопардов, слонов. Сейчас правительства африканских стран препятствуют истреблению и разбою, но сколько уже потеряно…
Да что далеко ходить! Вспомним Кызыл-Агачинский заповедник на берегу Каспия с его фламинго — розовыми птицами. Они-то и дали название заповеднику Кызыл-Агач— «розовые деревья», В мелководном заливе Кызыл-Агача (залив имени Кирова) встречалось триста с лишним видов птиц — мелкий и теплый залив так славился осетрами, судаки кутумом, уловы здесь были выше, чем в Азовском море. Здесь летала легендарная краснозобая казарка. Я видел ее изображение на древнеегипетских фресках и вазах в музеях: розовая шея, сизо-синие крылья.
Сейчас эта птица внесена в Красную книгу, и оставалось всего два места в нашей стране, где еще можно было ее увидеть: летом — Ямал-Таймыр; зимой — Кызыл-Агач… Но сейчас в Кызыл-Агаче ее не увидишь. Массовые охоты с суши, с моря, с воздуха истребили ее, как и десятки других видов птиц и рыб. В шестидесятые, семидесятые годы добыча птиц, браконьерский промысел рыб был поставлены на конвейер. Убийство это совершалось не без ведома местного начальства, а частенько и при его участии. Сейчас этому возмутительному разбою, творимому не только ради наживы, а и oт опьянения вседозволенностью, безнаказанностью, положен конец, но не возместить, не восполнить никогда потери…
Зоопарк и питомник — это убежище для зверей. Для некоторых животных, стоящих на грани истребления, может быть, последний шанс выжить. В вольерах спасены ценнейшие виды: олень Давида, гавайская казарка, лошадь Пржевальского.
В детстве я узнавал о животных по Брему, вглядывался в лицо большого бородатого охотника с двустволкой в руках; мой сын узнавал о них по телепередаче «В мире животных»… Я часто думаю о том, о чем говорил отец в послевоенном зоопарке конца сороковых годов, приспосабливаясь к нашему детскому сознанию. Я думаю о жестокости.
О разумной жестокости зверей, о бессмысленной и иррациональной — людей.
Те парни, которые поймали меня на чердаке, радуясь тому, что я в их власти, что меня можно довести до ужаса, до смертного страха, довести до края и отпустить, были все-таки непонятны до конца.
В дальнейшем они встречались, вновь и вновь видоизменяясь. Их игры становились все опасней. Огольцы послевоенных лет, так называемая шпана, ожесточившаяся, сызмальства узнавшая изнанку жизни, хлебнувшая горя, казалась вполне умеренной, почти сговорчивой по сравнению с затеями некоторых современных, на вид вполне благополучных подростков.