Страница 23 из 35
Кювье и Жоффруа — это была юность науки, ее гениальные прозрения как бы проверяли сегодняшний день, давали ответ на многие вопросы и обращались к будущему.
В конце сороковых — начале пятидесятых годов отец ждал изгнания из института, готовил себя и к худшему. Но работал, как всегда. Закончив лекции в институте, он отправлялся в научный зал Библиотеки имени Ленина, после этого сидел над рукописями ночами. В семь вставал и ехал на кафедру.
Странно, что в таком бесконечном напряжении у него находилось время для меня, в каких-то небольших просветах, перерывах между работой мы гуляли, разговаривали и беспрестанно спорили. Я, учившийся тогда в седьмом или восьмом классе, ниспровергал авторитеты и искал самого главного. Самого главного поэта — им был для меня Лермонтов, самого главного художника — им был сначала Репин, позже Врубель… Все остальные уходили на второй план.
— Что же ты делаешь из искусства чемпионат? — иронизировал отец.— Даже в футболе не скажешь, что самое главное. Сегодня — «Динамо», завтра — ЦДКА, послезавтра — «Спартак».
Отец любил футбол. Он пристрастился к футболу в Тарасовке, где была дедова дача, а неподалеку от нее спортивная база и стадион «Спартак». Здесь отец познакомился со знаменитыми спартаковскими братьями Старостиными, Знаменскими.
Однако болели мы за «Динамо». Футбол был для отца не просто отдыхом. Здесь было более или менее ясно, кто силен и кто слаб, кто прав, кто виноват. Мифы здесь легко разоблачались, на их устранение не нужны были годы и жертвы. Лидеры возникали здесь естественным путем — кто был смекалистее, смелее, лучше забивал гол, тот и был лидер.
Но признанным лидером был тогда Всеволод Бобров.
Он мог все. Можно сказать, что он играл на грани невозможного. В драматическом матче на Олимпийских играх в пятьдесят втором году он забил Югославии, игравшей тогда лучше нас, три мяча. Этот матч мы не могли выиграть. Класс сборной, недавно организованной, был ниже класса отлично подготовленных югославов. Но проигрывать не хотелось и не рекомендовалось — матч имел не только спортивное значение, да и вообще первое выступление советской сборной на Олимпийских играх хотелось видеть победным, и никаких. Наши, проигрывая 1 : 4, свели вничью — 4:4. Бобров забил эти три немыслимых гола.
Повторный матч наши все-таки проиграли 1:3.
Всеволод Бобров был самородок из той же породы гениальных русских спортсменов, что Иван Поддубный, Иван Заикин, позднее Николай Королев. Игрок стихийного, щедрого, неуправляемого дара… Впоследствии у нас был еще один такой футболист — Эдуард Стрельцов.
Но у отца я перенял одну особенность: он не болел за самых знаменитых, за самых популярных, за тех, чье каждое движение обгонял рев толпы. Поэтому нашими общими любимцами были трое: Василий Карцев, Алексей Хомич и Константин Бесков.
Карцев — худенький, щуплый, в длинных, широких, ниже колен трусах, болтающихся, как юбка, вокруг тощих ног,— казался с трибуны не слишком-то спортивным.
Его легко оттирали в сторону более кряжистые, плечистые, здоровенные защитники ЦДКА или «Спартака».
Порой он слонялся по полю пассивно, словно ждал чего-то и не мог дождаться. Но дожидался. И происходило чудо. Чудо Карцева. Тщедушный, хрупкий, он набирал невероятную скорость, отрывался от тяжеловесных мощных игроков соперничающей команды. Они бежали изо всех сил, пыхтя, отставая, мысленно, а может быть, и вслух ругаясь. А Карцев парил. Он уже был не обычным земным футболистом, форвардом «Динамо», а превращался в сказочного короля Оленя, в него словно вселялась дьявольская сила, неукротимая и неподвластная обычным игрокам, даже превосходным футболистам.
Он летел по полю, а может быть, и над полем получив неслыханное ускорение, став теперь торпедой.
Могучий, как борец, Никаноров, вратарь ЦДКА выбирал место самое точное, лучшее для приема и вроде бы уже угадывал направление удара, но Вася Карцев, как уже было сказано, переставши быть нормальным футболистом, превратившись в дьявола в облике сначала оленя, потом торпеды врезал коварный, неостановимый удар, и мяч относил белую сетку назад, будто вонзившийся в сачок крупный шмель.
О, рев трибун, о, восторг мгновения! О, вырывающаяся за края бетонной чаши радость динамовских болельщиков!
Примятая, бурая от яростных бутсов трава на вратарской площадке. Безутешный, вытянувшийся на ней, словно потерял все на свете, вратарь и бегущий назад, к центру, рысцой, снова худенький щуплый и неторопливый Вася Карцев, уже обыкновенный, земной футболист.
Ему жмут руки, обнимают — тогда не было привычки целоваться на футбольном поле. Вообще в то время мужчины редко целовались.
И снова отчаянная борьба, хитроумные проходы юркого Демина по левому краю, мощные, разметывающие по сторонам соперников танковые рейды Боброва к воротам, и вот наш маленький тигр Хомич, тоже в длинных трусах, в натянутой до носа кепке, отнюдь не орел по виду, но тигр по кличке, взмывает, раскинув руки,— и берет.
Так и запомнился он мне: небольшой, длиннорукий, летящий в створе огромных семиметровых ворот.
Простецки обаятельный Хомич, который в течение многих лет после этих футбольных матчей целил свой фотообъектив на новых молодых нападающих, на новых вратарей. Когда-то он так же простецки обратился к изысканной английской публике на их собственном английском языке и сказал им: «Леди и гамильтоны!»
Теперь нет его в живых, нет Боброва, нет Никанорова, многих нет… Карцев, кажется, живет в Рязани… Но не дает интервью, не выступает с воспоминаниями об историческом матче, о победном турне «Динамо» по Англии.
Карцев был скромен, незаметен — могуч только в мгновения своих прорывов. В остальное время он был занят как бы даже совсем не футбольными мыслями. Но именно он, а не великий Бобер (так его звали болельщики, пусть простят нам эту стадионную фамильярность) вколотил первый мяч в ворота клуба «Челси».
И третий любимец — Константин Бесков, изменивший нашему славному «Динамо» с не менее славным «Спартаком», единственный, наверное, из московских футболистов того поколения, чья слава сейчас не меньше, а больше прежней.
О его игре писать труднее. Он задумывал хитроумные комбинации, он начинал атаку. Его называли «диспетчером». Но слово это неточное. Диспетчеру положено знать свою программу, диспетчер управляет, но не импровизирует.
Бесков же был мастером импровизации, своего рода источником энергопитания для команды. Он был элегантен на поле и вел себя всегда, как капитан (даже когда не носил капитанскую повязку), как руководитель, как будущий тренер и отец команды,
Сам он тоже умел расправляться с чужими воротами.
Никогда не забуду матча с тбилисским «Динамо», находившимся тогда в расцвете, где он всадил два решающих и совершенно артистических мяча.
Но футбол послевоенных лет славен был для нас и притягивал не только тем, что играли в нем Карцев, Бесков, Хомич, Бобров, Трофимов и другие.
Он притягивал своим духом, своей атмосферой. В нем были бесстрашие, беспощадность, бескомпромиссность и бескорыстие…
И еще праздник.
Именно в праздничном настроении приезжали мы с отцом на стадион задолго до матча. Билеты были взяты заранее.
Как счастливчики, выходили мы из метро «Динамо» и шли по каменным ступеням сквозь строй болельщиков, снующих в поисках билетов.
— Нет ли лишнего?
— Увы, нет,— говорит отец сочувственно.
— Нет! — победительно говорю я, гордый нашей избранностью.
Мы проходим билетеров и попадаем в праздничную сутолоку… Что-то от ярмарки и от театральной премьеры.
И, конечно же, перед матчем горяченькие, прямо из котла, вкуснейшие сосиски. Это были лучшие сосиски в моей жизни, мужская походная еда — сосиски на картонке, горячий кофе в бумажном стаканчике…
И по внутренней лестнице в самой бетонной чаше вверх сквозь сумрак, толчею — в квадрат, где голубеет небо. И вот уже трибуны, внизу изумрудное поле и белые ворота с чуть колышущейся на ветру ажурной сеткой, зеленый бархат его еще не растерзан двумя десятками пар раскаленных бутсов.