Выход где вход

Хотелось как можно скорее заглушить досаду и тоскливое нытье. Если бы не катастрофическое отсутствие денег, Вера прямиком бы отправилась в кафе и там пошлым образом наелась. Всё же еда неплохо забивает душевный скулеж, особенно если пирожное или тортик… Но такой выход из тоски, как наесться, был Вере сейчас недоступен. Деньги таяли неотвратимо. Впереди и без того ждало немалое испытание: до показа квартиры она предполагала заехать к маме — одолжить хоть сколько-то. И уж, разумеется, не на тортик, а на то, чтобы дотянуть до зарплаты. Вера через силу набрала номер. Знакомый сипящий тембр засвистел в ушах.

— Алиоу? И хто эта?

— Мамуль, это я, — жалобно запричитала Вера тоном семилетнего малыша. — К тебе можно заехать? Нужно кое о чем поговорить.

— А что такое? Опять все плохо? Дня не можешь прожить по-человечески? — напористо возмутился тембр. — Тебе не ребенка надо было рожать, а…

— Мамочка, ничего страшного не случилось, — успокаивала Вера.

— Если бы не случилось, ты бы носу ко мне не сунула! — въедливо поддразнивал голос. — Ты матерью пользуешься только, когда совсем загибаешься. Значит, припёрло!

— У меня сейчас деньги на телефоне кончатся, — пискнула Вера.

— Завтра приходи. Не до тебя сегодня! — раздраженно рявкнуло в трубке.

Вера вырубила мобильник и зашвырнула подальше в сумку. Деньги на счету ещё не кончились, но она не знала, как иначе спастись от критикующего голоса. Привыкла от него в спешке и панике прятаться — то за работу, то за Петины уроки, которые необходимо проверить. Так всегда и заканчивала с матерью разговор — куда-то убегая. Ну, и ладно… До завтра дожить ещё можно. А завтра придется идти к ней вместе с Петькой — перед визитом к Марине. Тоже неплохо. Может, при Пете она меньше нападать будет.

До встречи с Егорием оставалось время, и Вера побрела медленно, в обход, дальней дорогой. А всё из-за снега — так он её заворожил. Летучие искорки невольно утешали. Белизна, облепившая ветви и стволы деревьев, разукрасившая машины, светилась изнутри. Свет можно было взять на ладонь и даже утаптывать ногами. Улицы на глазах преображало тихое сияние снега. Обычно в Центре его стремительно впитывали черные ленты асфальтовых дорог. Он размякал, превращаясь в склизкое серо-бурое месиво. Но изредка словно кто-то перетряхивал простыни и пестрота опять сменялась первозданным покровом…

Мысли вернулись к эпизоду с Никитой. Если бы Вериной фантазии хватило на такой ход событий, может, она и сумела бы настроиться заранее. Повела бы себя как-то более гибко, раскованно, по-женски. Или хотя бы загодя вспомнила, как это бывает… Прикрыв глаза, Вера попыталась представить, как она с кем-то целуется. Картинка выходила нарочито-внешней, безжизненной — как на экране телевизора. И у той дамы всё получалось с подозрительным изяществом. Нет, это не про неё.

Отвлекшись от мечтаний и озираясь по сторонам, Вера вдыхала аромат узких улочек. Дома их усеивали пестрые, разноликие. Чаще — нежно-желтые и светло-розовые, как цветочные лепестки. Особнячки с барельефами, лепниной и колоннами вдоль фасада унизаны непременными ящиками кондиционеров. Те с усилием держатся за крохотные оконца. Несмотря на близость проспектов, звуки едущих машин сюда почти не долетали. Уши ласкало лишь поскрипывание снега под подошвами. Вере подумалось, что мощные стены невысоких домов играют роль крепостного вала. Впитывают в себя визгливый уличный прибой и растворяют его.

Дворики в Центре города кукольные — в три дерева. Кое-где втиснулась лавочка с качелями. Но почти всюду шаг — влево, два — вправо, и уже начинается следующая улица или другой двор. Впрочем, здесь так много изгибов, поворотов, углов и закруглений, двориков и задворков, что кажется, будто на крохотном пятачке уместилась целая вселенная.

Вера думать забыла про Кита и их сидение в машине. Не вспоминала сейчас ни о деньгах, ни о домашних заботах. Уплыли куда-то из головы Петька с Мариной. Она увлеченно изучала окрестности — как в детстве, когда оказывалась одна в лесу или в поле. Заворожено принюхивалась, всматривалась, прислушивалась, как маленький зверек. И хоть прошло с тех пор много лет, Вера порой и на людных улицах чувствовала себя как в густоте лесных зарослей. Могла запросто ухнуть в то волнующее состояние единства с обступившим пространством.

Ощущение связи с городом помогло ей и сейчас. Будто бы опять принялась пульсировать незримая, трепещущая пуповина. Даже шевельнулось внутри странное ощущение, что ближе города у неё никого и нет. Все вокруг жили своей жизнью, не подозревая о Вере и ни капельки в ней не нуждаясь. Родимый сыночек Петечка — и тот болтовню с приятелями о компьютерах все больше предпочитал её обществу. Признавался, что доволен своим одиноким торчанием дома — так ему больше свободы. А вот город…

Внешне он выглядел суетливым и равнодушным, многим казался беспощадной мясорубкой. Но Вера не просто родилась в нём… За свои долгие хождения, сбив не одну пару каблуков, она полюбила слушать земное дыхание. Всегда помнила, что под плотным слоем дорог и панцирем домов спрятана всё та же земля. Плененная, закатанная в асфальт, стиснутая со всех сторон, она, наверное, задыхалась вдали от неба. Вере даже казалось, что неустойчивая погода — дожди и снежные бури, капризные ветра, внезапная жара или резкое похолодание, — все это накатывало по зову заброшенной земли и нарочно терзало людей, забывших её под камнями.

В сумке затарахтел мобильник. Вера, тыча в кнопку, на ходу узнавая Петькин голос, заволновалась:

— Да, родной, слушаю тебя. Что случилось?

Петька отозвался недовольным тоном:

— Да нет, всё в порядке, уроки делаю.

И тут же завыяснял требовательно:

— Мам, а как правильно сказать — 'пися ручкой' или 'пиша ручкой'?!

— Может, лучше 'написав'? — растерялась Вера.

В ответ разочарованное:

— Ладно. Я лучше Юрику перезвоню.

Глянув на часы, Вера прибавила ходу. А то, если б Петька не позвонил, так и пропустила бы, загулявшись, встречу. Вон Егорий переминается с ноги на ногу у подъезда искомого дома. Наверняка, не меньше получаса тут околачивается. Он всегда приходит много раньше, чем нужно. А к назначенному времени уже чувствует себя обманутым и смотрит обиженно. Эх, Григорий Егорьевич, в Вашем возрасте пора бы угомониться… Но сегодня он — Егорий-коршун. И Вера с удивлением это отметила. Взлохмаченная, клокастая, пестрая из-за пробивающейся седины шевелюра. Крючковатый нос, цепкий глаз, узенькая заостренная бородка. Глаза птичьи — круглые, внимательные. На просмотр неожиданно притащил с собой старенькую маму. Она тоже разглядывает мир круглыми, но не такими цепкими, а больше — удивлёнными, глазами.

Про себя Вера отметила, что мама у Егория, несмотря на почтенный возраст, очень даже модная — в приталенном пальто кремового цвета, в кремовой круглой шляпке и розовом шарфике. Ростом — совсем маленькая. Рядом с огромным, раскачивающимся в такт своим мыслям Егорием, мама выглядит, как едва научившийся ходить ребенок. Смотрит на сына совсем по-детски — снизу вверх, беспомощно и с надеждой.

Вариант выплыл только вчера, но с утра Григорий Егорьевич уже побывал возле дома. Обнюхал и исследовал все подъезды, пошарил по чердакам. Познакомился с соседями, проверил техническое состояние. Теперь, судя по его азартному, хищному виду, был готов проникнуть в недра квартиры. Наконец, двери подъезда, затем лифта, затем квартиры — распахнулись, и посетителей принял в свои объятия 'сталинский ампир'. Просторные комнаты-залы, потолки с лепниной, необъятная кухня и коридор, по которому можно ездить на велосипеде. Облупившаяся ванна размером с маленький бассейн. Балкон с колоннами в виде скипетра и 'державы'. Сквозь огромные окна с рассохшимися рамами при желании мог шагнуть целый батальон самоубийц. Солидные дубовые карнизы отягощали лиловые занавеси с густой бахромой.