Круг Девятирога

– Энто кто? – удивлённо спросил меня Муму. – Вызывает на единоборство… Кого, знать бы?

– Меня, – ответил я. – Это император. Я выхожу к нему. Никому не вмешиваться. Если со мною что случится – в бой не вступать, всем покинуть позиции и отходить к Вратам, переправляться в Парму и Новгород. А потом, как только переправиться последний человек – разобрать порталы в обоих городах.

Погода, бывшая с утра чудесной, начала меняться на глазах. Резко поднялся холодный ветер, хлещущий попеременно с разных направлений. Со всех сторон, стремительно сжимая кольцо, небо затягивали тучи, мрак которых то и дело прорезали раскалённые щели молний. В краткое время лёгкие волны океана превратились в грозные штормовые валы, которые рушились на берег с такой силой, что он испуганно сотрясался.

Я шёл навстречу императору, а он всё так же стоял и молча смотрел, как я приближаюсь. Я остановился шагах в десяти от него и тоже молчал. Говорить было не о чем: мы оба прекрасно понимали, для чего встретились здесь. Чьё-то присутствие на Ланеле было лишним. А чьё именно – Предназначение определит в ближайшие мгновения. Поединок неизбежен. Каким он будет? Не будем же мы, право слово, размахивать световыми клинками как киношные рыцари джедай! И возможен ли поединок в принципе, если Мечи парируют все удары, направленные на его владельца? Но все ли? Может быть, какой-нибудь особый удар одного Меча способен пробить оборону другого? Или же всё гораздо проще: бой выигрывает тот, кто ударит первым? Тогда следует немедленно бить! Но сделать этого я не мог.

Моё внутреннее напряжение уже достигло звенящей стадии, когда я понял, что император наносит удар – какое-то еле уловимое изменение выражения его лица подсказало мне это. Даже краткого мига не оставалось мне на размышления. Всё, что произошло позже, происходило без вмешательства моего сознания. Мне казалось, я просто наблюдаю за событиями извне, вижу и императора, и себя откуда-то со стороны и сверху.

Впрочем, нет, не казалось. Я действительно смотрел на происходящее с высокой скалы удивительным зрением Белого Пса, лишённым цветовых восприятий, но насыщенным богатейшей палитрой нюансов световых ощущений, которым в людском языке нет названий и вряд ли будут. Две крохотные людские фигурки стояли внизу под скалой неподвижно, но вокруг каждой из них бешено пульсировала, постоянно меняясь, похожая на куст перекати-поля сфера из зубчатых разрядов, каждый из которых, казалось, жил своей жизнью. Набрав силу, эти ослепительные сполохи срывались с поверхности сферы – то в виде луча, то в виде секущей плоскости, а то и, собравшись вместе, толстым жгутом – и устремлялись к противнику, однако неизменно встречали защиту, адекватную атаке. Тысячи и тысячи ударов наносились и отражались совершенно бесшумно: даже собачий слух ничего не улавливал. А люди, к тому же, и не видели, что происходит. В тревожном ожидании смотрели они, затаив дыхание, на двух человек, напряжённо замерших друг против… нет, враг против врага, и ждали, когда же что-нибудь начнётся, совершенно не подозревая, что поединок уже идёт. Не видели они и того чёрного света, который медленно, но неуклонно накапливался вокруг этих колючих сфер после каждого выброса энергии, после каждого защитного блока. Не видели, однако не почувствовать не смогли, и вскоре самые восприимчивые из них, схватившись за виски, в безотчётной панике бросились прочь. А ещё малое время спустя необъяснимый ужас охватил всех без исключения. Были позабыты и война, и враги: всё побросав, люди единой толпой бросились прочь. А чёрный свет всё сгущался и сгущался, и вскоре его тёмное сияние стало резать глаза Беса. Ещё миг – и раздался лёгкий хлопок, словно лопнул большой и тонкий пузырь. Защитные сферы вокруг нас исчезли, и накопившийся вокруг них чёрный свет низринулся внутрь. Разом отказали все органы чувств. Я очутился в пространстве, напрочь лишённом света, звуков, запахов, словно бы летел в тёмном, глухом Ничто без верха и низа…

Эпилог

Пермь, 15 апреля 2005 года

До чрезвычайности промозглая погода! Мышиного цвета туман клубится над городом, но не опускается вниз, вобрав в себя лишь верхушки высотных зданий. Только изредка щупальца его крадучись тянутся вниз, но, коснувшись земли, тотчас растворяются, словно рассеянные некой волшебной силой. Водосточные трубы извергают такие водопады, какие не увидишь и при ином летнем ливне. В такую погоду никуда идти не хочется. Но куда же деться от забот наших суетных! Вздыхаю, поднимаю воротник курточки и выхожу из подъезда. В задумчивости шагая по знакомой дороге, привычным жестом вытаскиваю из кармана зажигалку и пачку сигарет «Честерфилд». Но курить отчего-то не хочется. Совсем. Даже наоборот, просто передёргивает от мысли о вонючем сигаретном дыме. А не бросить ли эту пагубную привычку? Давно мечтаю об этом, но всё никак не соберусь. Решено! Но просто так выбросить почти полную пачку жалко. Да и урны поблизости нет. Поворачиваю обратно и подхожу к дворнику дяде Саше, который в задумчивости опирается на широкую лопату, грустно взирая на груды мокрого мусора.

– Держи, дядь Саш, – протягиваю ему «Честерфилд».

– О! Вот это дело! – Он радостно сдвигает на затылок заношенную чёрную шапку, которую его жена Татьяна называет «гнездо из кролика». – А я вот тут как раз стою-кумекаю: где бы это куревом разжиться? Танька, стерьвь, мой загашник накрыла, а до получки-то ещё аж два дня. Я у тебя парочку стрельну? Не обидишься?

– Всю пачку забирай, я бросил.

– Бросил – это хорошо, это дело! Вам, молодым, здоровье ох как беречь надо! Это нам, старикам… Слышь, а может, ты мне по доброте душевной и на это дело одолжишь?.. – разводит он мизинец и большой палец, старательно прикрываясь собственной спиной так, чтобы сия фигура не попала в зону видимости окон дворницкой квартиры.

В это время откуда-то сверху раздаётся громкий шорох-скрежет, огромный снежно-ледяной пласт съезжает с покатой шиферной крыши пятиэтажки, шумно летит вниз, с громким хлопком падает на тротуар и разбивается на множество мелких кусков. Я смотрю на образовавшийся лабиринт из трещин, и какие-то странные ассоциации пытаются, но не могут проникнуть в мою память. Что-то смутное, далёкое-предалёкое…

– Вот ить, твою мать, – сквозь зубы ругается дядя Саша, выводя меня из задумчивости. – Ить скока разов я им в домоуправлении говорил… Сам-то не могу на крышу лазить. Эта у меня, как её… люмбага. А ну как шёл бы кто щас внизу? Что б было бы? А?

Пермь, 20 октября 2005 года

Мне опять снится всё тот же сон: чёрно-фиолетовое ночное небо в незнакомых созвездиях, большая зеленоватая луна, возле которой виднеется маленький серебристый шарик. Я грустно вою на них, а они льют сверху свой свет, который красиво серебрится на моей шерсти…

Так и не понимаю, что заставило меня проснуться, но сон исчезает резко, как неловким движением скинутая со стола чашка. И даже в глазах, когда я их открываю, нет обычной после пробуждения липкости. В комнате, погружённой в зеленоватый сумрак, царит, прямо-таки звенит тишина. Подле моей кровати, мерно покачиваясь, стоит высокий полупрозрачный призрак, сквозь которого неясно просвечивают ровные ряды квадратиков на обоях. Первое, что в его облике привлекает внимание – горящие ярким зелёным огнём глаза. И лишь потом – невообразимая худоба: такие истощённые фигуры я видел только на документальных фотографиях, запечатлевших узников фашистских концлагерей. На призраке мешком болтается мундир неизвестной армии.

По всем канонам жанра я должен испугаться, запаниковать, броситься искать какие-нибудь палки, чтобы смастерить из них подобие креста, или, на худой конец, просто забиться под кровать. Но почему-то необычный гость не вызывает у меня даже малейшей тревоги. Только раздражение.

«Какого чёрта! Среди ночи… – проносится в голове. – Поспать не дают! Сколько же времени сейчас?»

Приподнимаюсь на локте, поворачиваюсь к прикроватной тумбочке и бросаю взгляд на электронные часы, стоящие на ней. На табло замерли большие, яркие зелёные цифры: 04.16. Именно свет этих цифр чуть-чуть рассеивает темноту комнаты. Он же отражается и в глазах призрака.