Круг Девятирога

Пролог

Пермь, 15 апреля 2005 года

В день моей смерти стояла до чрезвычайности промозглая погода. Мышиного цвета туман клубился над городом, но не опускался вниз, вобрав в себя лишь верхушки высотных зданий. Только изредка щупальца его крадучись тянулись вниз, но, чуть коснувшись земли, тотчас растворялись, словно рассеянные некой волшебной силой. Остатки снега на крышах и газонах, и без того грязные, взопрев под этой гигантской периной, налились талой водой. Цвет их всё более и более приближался к чёрному. Водосточные трубы извергали такие водопады, какие не увидишь и при ином летнем ливне. В такую погоду никуда идти не хотелось. Нет, никаких предчувствий, ничего мистического! Просто выходить из тёплой квартиры и погружаться в эту туманно-моросную взвесь было, как говорит нынешняя молодежь, «в лом». Но куда же деться от забот наших суетных! Я вздохнул, извлек из помятой пачки и сунул в рот сигарету, поднял воротник курточки и вышел из подъезда своего дома.

Подвели меня дурная привычка курить на ходу и дешёвая китайская зажигалка. В задумчивости шагая по знакомой дороге, я почти автоматически достал зажигалку и, поднеся к сигарете, чиркнул колёсиком. Однако язычок пламени не появился. Чиркнул ещё раз – тот же эффект. Последующие попытки тоже не привели к успеху. А курить хотелось. Я остановился и потряс зажигалку. Чиркнул – не горит. Потёр в ладонях, опять чиркнул – снова не горит. Вот тут-то всё и случилось.

На поминках такую смерть штампованно называют нелепой и преждевременной. Насчёт преждевременности – не нам судить, а вот насчёт нелепости полностью соглашусь. НЕ ЛЕПО, не красиво. Да и какая уж тут красота, когда с высоты пятиэтажного дома на тебя сваливается огромный снежно-ледяной массив, многократно утяжелённый пропитавшей его влагой. Увлечённый борьбой с зажигалкой, я сначала не обратил внимания на скрежет льда по шиферу. Лишь только нарастающий гул рассекаемого глыбой воздуха заставил меня поднять лицо вверх. Грязная пористо-кристаллическая поверхность к этому моменту находилась уже в полуметре от моей головы. В сознании вспыхнуло чувство, которое невозможно выразить одним словом: в тесный клубок сплелись животный страх и детская обида, горестное недоумение и слезливая досада, наивная надежда и тупое отчаяние. Это чувство вдруг свернулось в тугую спираль, вспыхнуло неистовым светом и выбросило из себя миллионы острейших лучей, словно бы разнёсших мой череп изнутри…

…Мало-помалу возвращается способность мыслить. Прислушиваюсь к ощущениям. Ничего не болит. Открываю глаза. Темно. Лежу. На чём? Осторожно щупаю рукой. Что-то «безвкусное», похожее на пенопласт. Медленно сажусь. Прислушиваюсь. Абсолютная тишина. Вообще ни звука. Как в барокамере. Где я? В больнице? В морге? Перед моим взором возникает пурпурная точка. Растёт. Как бы накаляясь, превращается в красную. Затем в жёлтую. Затем в ослепительно белую. Медленно начинает кружиться вокруг меня. Быстрее. Ещё быстрее. Ещё быстрее. Тупо провожаю её взглядом. До тех пор, пока успеваю. Вскоре она превращается в яркое кольцо. Кольцо начинает вращаться вокруг одной из своих осей. Я оказываюсь замкнутым внутри нестерпимо сияющей сферы. И тут на меня нисходит – по-другому просто не сказать. Я вспоминаю всё. Буквально всё, абсолютно! Всё, что со мной когда-либо случалось в жизни. Всё, что видел, слышал, читал, ощущал. Могу дословно воспроизвести любой разговор с любым моим собеседником в любой из дней, часов, минут. Из буквы в букву процитировать любую книгу, даже мельком пролистанную.

Светящийся шар теряет яркость. Сквозь его стенки проявляется знакомый городской пейзаж. Панельная пятиэтажка, в которой я прожил последние семнадцать лет. Коряво обрезанные тополя. Вспученный асфальт ни разу не ремонтированной со времени прокладки дороги. Оттаявшие из-под снега зимний мусор и собачьи экскременты. Вот только люди куда-то подевались. Исчезли с лавочки пенсионеры, только что горячо обсуждавшие глобальное происшествие дворового масштаба. Дворник дядя Саша, в задумчивости опиравшийся на широкую лопату и грустно взиравший на груды мокрого мусора, бесследно испарился. Хотя фанерный инструмент труженика коммунального хозяйства непонятным образом продолжает вертикально стоять на тёмном пятачке асфальта. При более детальном осмотре оказывается, что единственная фигура, нарушающая полное безлюдье – я сам. Причём наблюдаю я себя со стороны, застывшего в самой непривлекательной позе: голова задрана вверх, глаза выпучены, рот раскрыт, так и не прикуренная сигарета, выпав, висит в воздухе, ноги полусогнуты, руки растопырены в стороны. Сверху, всего в нескольких сантиметрах над головой, парит солидных размеров глыбища серого льда… Короче говоря, картинка маслом под названием «Ой, ё!..» Кадр за мгновение до… О том, что произойдет через это мгновение, не хочется даже думать. И лишь только теперь до меня доходит, что я просто-напросто умер. Вдруг вспоминается эпизод из голливудского фильма «Привидение», в котором душа трагически погибшего паренька в полнейшем шоке орала и буйствовала по поводу кончины своего тела. Я же в качестве души (или астрального, или тонкого тела – называйте как угодно) остаюсь абсолютно спокойным. И даже чувствую облегчение: будто с плеч свалился груз, давивший на них так давно, что к его весу уже привык и не замечал.

Подхожу к своему изваянием застывшему телу. Осматриваю его, осматриваю себя. Сравниваю. Ну прямо-таки близнецы-братья! Даже одеты одинаково: кожаные куртки, джинсы. И даже на правой кроссовке шнурок по-одинаковому расшнуровался. Только вот себя в новой ипостаси я ощущаю по-прежнему, а тот… Тот вообще не прощупывается. «Картинка» присутствует, а вот ощутить, как ни стараюсь, ничего не удаётся: рука проходит сквозь пустоту.

– Ну что, друже, налюбовался? – слышу за собой голос и резко оборачиваюсь. Буквально только что здесь было абсолютно безлюдно, а сейчас на детской деревянной песочнице, покрытой облупленным слоем синей краски, сидит атлетического вида парнище, одетый так, словно попал сюда прямёхонько с венецианского карнавала: камзол попугаистой оранжево-голубой расцветки, расшитый где только можно золотым позументом, башмаки из светлой кожи, похожие на двух маленьких бегемотиков. Лихо заломленную шляпу немыслимого фасона, огромнейшие поля которой возлежат на его плечах, украшает аляповатый букет разноцветных перьев. Завершает картину неимоверно длинный меч (и как только он его обнажать умудряется?) в сверкающих ножнах на широком кожаном поясе. Лицо парня – надо заметить, очень красивое, с точёным профилем – очень портит выражение, какое я неоднократно наблюдал у многочисленных представителей низшего начальства: этакое самодовольно-глуповатое, с налетом превосходства и лёгкого покровительства.

– Уразумел уже, что сей мир тебя не имет? – произносит появившийся с менторской интонацией, как говорят с неразумным ребенком.

– Вообще-то воспитанные люди здороваются, – язвительно замечаю я.

– Так то люди. Им, понятно дело, здравия хочется. А нам-то оно на что?

– «Вам» – это кому?

– «Вам» – это… ну нам, конечно… Мне, тебе, другим, которые уже это…

– Что – «это»?

– Так… это самое… Ты уж вон, – он машет рукой в сторону моего «фантома», – почти что умер. Я тоже… почти.

– И кто же ты кто такой? Как звать-величать? – спрашиваю я.

– Не зови ушедшего. – Он многозначительно покачивает указательным пальцем и хмурит брови, кои жесты, по его мнению, должны придать ему многозначительный вид. – Я послан за тобой, а потому реки: «Посланник».

Короче говоря, уходит от ответа.

– И кем же ты послан?

– Тем. Або Другим. А то и Обоими – не мне ведать.

– А если поконкретнее? – настаиваю я.

– По… чаво? – не понимает он слова.

– Точнее сказать можешь: кто послал тебя? Куда идти? Для чего?

– Дык, совет старцев-веломудров меня за тобою послал. Твоё Предназначение, опять же… То ись, разговорщик-то я невеликий, – всё же смущается он. – Моё дело – тебя привести. Вот придём, там всё и узнаешь.