Убийца

Лапенков зачарованно смотрел на все эти прелести и, к своему удивлению, проглотил слюну, хотя ел совсем недавно.

– Пейте, не смущайтесь, – сказал художник, наливая рюмки. – Это «Камю»… Отличнейший коньяк… А сейчас я включу музыку. Я, знаете, люблю работать под музыку… Особенно Легран вдохновляет… Вы не возражаете?

– Нет, что вы… конечно, – смутился Лапенков.

Они выпили. Художник чуть-чуть пригубил, а Лапенков выпил всю рюмку коньяку и весь бокал с соком. Коньяк был крепкий и ароматный, сок – апельсиновый и холодный. Ки-рюше как-то сразу сделалось хорошо и радостно, тем более что он увидел, как художник вновь наполнил его рюмку.

– Курите, – сказал художник и положил на столик пачку сигарет в золотой обертке. – Это «Бенсон»… Я их очень люблю.

– Врачи запрещают, – робко сказал Лапенков, но потом обреченно махнул рукой и закурил.

Сигареты были удивительно приятные и крепкие. От них закружилась голова.

– Ну вот, а теперь за работу, – сказал художник.

Он включил магнитофон, достал большой альбом и толстый пластмассовый карандаш, а затем сел в кресло напротив Лапенкова.

Из динамиков, висевших на стенах, полилась музыка. Она была какая-то удивительно спокойная музыка, тихая и чуть-чуть печальная. Сам не понимая почему, Кирюша вдруг почувствовал в груди какое-то блаженное томление. Он выпил вторую рюмку коньяку и уже сам налил себе третью.

«Вот дурак-то я, – подумал про себя Лапенков. – Еще отказывался… Хорошо-то как, Господи!…»

Художник, несколько минут внимательно смотрел на Лапенкова, потом неожиданно отложил блокнот, закурил, встал и прошелся по комнате.

– Послушайте, Лапенков, – наконец сказал он, глядя Кирюше прямо в глаза, – что у вас случилось с лицом?

– А что? – удивился Лапенков и провел рукой по щекам. – Чего случилось?

– У вас резко изменилось лицо, – сказал художник. – Черты, в общем-то, те же, а выражение совсем другое… Не то, что было там, в столовой…

– Не знаю, – сказал Кирюша. – Выпил потому что…

– Это я понимаю, – сказал художник. – Но мне-то необходимо именно то выражение… Жестокое, гневное и непреклонное. Вы помните, о чем вы думали там, в столовой?

– О разном думал, – тихо сказал Лапенков. – О людях, о жизни… Вообще, так сказать…

– У вас много неприятностей?

– Много, – вздохнул Лапенков.

– Ненавидите всех?

– Ненавижу, – опять вздохнул Лапенков.

– Очень хорошо, – сказал художник. – Тогда припомните все, о чем вы думали, о всех ваших врагах и попытайтесь расправиться с ними мысленно…

– То есть, как? – не понял Лапенков.

– Убейте их… Мысленно! Представьте: вам дали ружье в руки, разрешили стрелять в кого хочешь… Ожесточайтесь!… Давайте, давайте… Проведем этот психологический опыт… Ну? Закройте глаза и сосредоточьтесь.

Лапенков послушно закрыл глаза и стал думать.

Сначала мыслей никаких не было. Просто в голове было какое-то приятное кружение, а во всем теле – сладкая ломота. Лапенков напрягся. Мелькнула мысль: выпить бы еще коньяку! Но это было не то. Потом снова мыслей не было. Потом наконец они появились.

Это были удивительные мысли, тягучие и ароматные, пахнущие коньяком и сигаретами «Бенсон»… Вот они, мысли Кирюши Лапенкова, в кратком изложении:

«Убью повара! Он сволочь! Впро-чем, по-че-му?… Ну, суп плохо готовит! Ну и что?… Не нравится – не ешь. За что убивать? Лучше участкового доктора кок-ну!… Он, бедняга, бегает целый день по вызовам, ночей недосыпает, а я его из ружья?… Вот Точилина действительно стоит у-ко-ко-шить!… Почему путевочку не даешь?!. Потому что нет!… Где он ее возьмет?… Родит, что ли?… А так он хороший человек, Точилин!… И начальник отдела Корольков тоже хо-ро-ший человек!… если и кричит, то за дело! Запрос в Керчь я действительно забыл отправить! Пусть живет на радость людям!… Ох, какая музыка! Легран? Хороший человек Легран!… Надо посоветовать соседу Рубинину, пусть он эту музыку достанет… Хороший он парень, молодой, красивый… Его девушки любят… За что ж его убивать?… Нет, я не на него злился… Я на лето злился!… Жаркое лето! Радиации много!… И ничего не много!… В самый раз… Футболистов пострелять, что ли?… Да их же тысячи! Патронов не наберешься… Да и как же без футбола?… Одна радость… Почему одна?… А телевизор вечером посмотреть – плохо, что ли?… «А я иду, шагаю по Москве, и я еще пройти смогу…». Это что, тоже Легран?… Нет, это наша песня. Хорошая песня… «Ой ты, рожь вы-со-ка-я… Ой ты… хм… вт… бт… уз…».

Лапенков уснул. Ему приснился красивый сон. Будто он идет по красивому городу, навстречу идут красивые люди, а у него прошел гастрит. Лапенкову стало так хорошо, что он достал ружье и, на радостях, пальнул в воздух… Выстрел получился громкий, и Лапенков проснулся.

Несколько секунд он изумленно смотрел на бородатого человека, сидящего в кресле напротив и что-то зарисовывающего в альбоме, а потом вспомнил, где он и что с ним.

– Послушайте, товарищ художник, – жалобно сказал Кирюша. – Не надо…

– Что не надо? – спросил художник, подняв голову.

– Не надо с меня убийцу, – сказал Лапенков. – Не подхожу я… – И, сам не зная почему, Лапенков вдруг всхлипнул.

– Да не волнуйтесь вы, – сказал художник и улыбнулся. – Не расстраивайтесь… Я рисую с вас косулю…