Полукровка

– Альо, – шепчет вдруг Алик. – Альо, ты слышишь?

– Куда ж я денусь, – фыркаю тихо.

– Альо, прости меня.

– За что?

– За то, что я сейчас решил. Мне рано умирать. Забывшись, я пытаюсь повернуться. О браслетах напоминает толчок боли и придушенный стон Алика. Жаль. В лицо бы взглянуть.

– Альо, ведь тебе тоже страшно, я знаю, – шепчет Алик. – Тебе тоже рано умирать. Давай останемся вдвоем, а, кошка?

Первый мой порыв – вцепиться подлецу в морду – к сожалению, неосуществим. Второй – напомнить ему, как человеку, чем расплачиваться придется, – я отметаю но той простой причине, что он и сам должен понимать такие элементарные вещи. И я цежу сквозь зубы, превозмогая все усиливающуюся боль:

– Заткнись.

И приказываю себе успокоиться. И думаю: теперь мне будет страшнее. Это тоже, наверное, подло, но мне легче думать о смерти рядом с Аликом. Мне страшно ждать одной. У людей это называется моральной гибкостью, думаю я. Алик гибок, а я упряма. Упёртая, говорит он. Но на самом деле я просто боюсь иллов. Боюсь больше, чем смерти. Даже больше, чем обещанной нам «не-совсем-смерти» – в которую, кстати, я не очень-то верю. У каждого свой страх, приходит не моя какая-то, слишком гибкая для меня мысль. Я делаю попытку думать по-человечьи: вот я, человек, морально гибкий, но честный (Алик честен), я ненавижу иллов (уж Алик их ненавидит, это точно), но я не хочу умирать… нет, не то! Не так! Алик не настолько трус, я знаю! Может быть: я не хочу умирать без пользы? Но если так…

– Алик?

– У? – вопросительно мычит он, а я спохватываюсь: что я хочу сказать? Учитывая, что меня услышит не только Алик?

– Прости, – говорю я.

– За что? – хмыкает мой товарищ по этой ночи… и по плену… и по неудавшейся попытке прорваться к Нейтралу… мой товарищ Алик, который счел, что ему рано умирать.

– За упертость, – сердито отвечаю я. Может, он поймет. Может, и он гадает сейчас с надеждой: пойму ли я. Если я не ошиблась, конечно. – Прости за то, что выбрала я.

– Каждый выбирает за себя, – бормочет Алик. – Жаль.

И мы молчим дальше. Теперь уже до утра. Мы так же прижимаемся друг к другу спинами, экономя последние крохи тепла. Не знаю, о чем думает Алик, а я стараюсь не думать вообще. Изо всех сил стараюсь. Мне страшно, очень страшно. Я боюсь, что изощренные иллы придумают для меня что-нибудь новенькое. Что на самом деле назначенная на утро казнь – блеф, затеянный ради одного – этой жуткой ночи ожидания. И утром вместо короткого ритуала, за которым – тьма, меня ждет… Я мотаю головой. Я изо всех сил стараюсь не думать, но – не получается.

Тогда я начинаю думать о том, чего хотят иллы. Места? Им хватит места в родной системе лет на тысячу, а если учесть, что на планете, отведенной под резервацию, они тоже могли бы жить сами… кстати, они называют ее Полигон, вот, и в плену можно узнать что-то, к чему только… Пищи, ресурсов? Была б у них нехватка, на Нейтрале бы знали. Биржевики такие вещи отслеживают четко. Зачем еще можно воевать? Их никто не притесняет, им совершенно не с чего беспокоиться о будущем. Процветающая раса. Гады. Ненависть топорщит шерсть на загривке. Бессильная, горькая ненависть. Спокойно, Альо, спокойно. Помни о браслетах, кошка.

– Ты не передумала? – спрашивает вдруг Алик.

– Нечего мне с ними делать.

– Дура.

– Знаю.

– Кошка упёртая. Подохнешь ни за что.

– Заткнись.

Вот и кончилась ночь.

Всё проходит тихо и по-деловому. Охрана вытягивается вдоль стен. Медик-ксенозоолог снимает с нас браслеты и, отступив на шаг, показывает две ампулы. Самые обычные пластиковые ампулы. Главный ценитель действа, светлейший командир светлого воинства, издевательски вежливо спрашивает:

– Последнее слово будет?

– Да, – почти выкрикивает Алик. – Я согласен, я всё расскажу и всё сделаю, что скажете, клянусь!

Мы теперь свободны, и вряд ли охрана успеет помешать мне… но я ничего не делаю. Только поворачиваюсь и смотрю – наконец-то! – в его глаза. Обыкновенные глаза, спокойные и расчетливые, без тени тоски или страха. Права я или ошибаюсь? Может, я дура, но я верю Алику. Просто потому, что очень хочу верить. Я могла бы тоже рискнуть… но я боюсь. Не та у меня хватка для двойной игры. Я молчу. Одна ампула возвращается иллу в карман, Алика отводят в сторонку. Один из охранников цепко берет меня за плечо и загривок, подставляя под укол артерию. Я и не думаю сопротивляться. Удар впрыскивателя, короткая тягучая боль. Тонкий, неуловимо прозрачный звон в ушах.

Легкий толчок в спину. Вместо люка уже мерцает мембрана. Значит, всё – правда. Значит, всё. Конец.

Зачем-то я считаю шаги. Два, четыре, шесть, восемь… на девятом я прохожу сквозь мембрану. К тьме и звездам.

К тьме и звездам, что ждали меня все это время… Я не чувствую ни холода, ни боли. Вообще ничего. Вокруг – тьма, и далекие звезды, и уходящий корабль иллов, «гадюка» слишком знакомой уже мне модификации. Это – смерть? Я осознаю себя, я вижу, я думаю, я не могу шевельнуться, ни малейшего движения, даже глазами, но я не боюсь, я так спокойна, будто плавать в пустоте космоса, видеть, думать, ничего не чувствовать – мое естественное состояние. Это – смерть? Вряд ли. Но кто скажет, что это – жизнь?! Все мое существо противится такой жизни, но протест этот, и ужас, и горечь – всё тонет в царящем вокруг и внутри меня покое. И я смотрю на звезды – и думаю о звездах. Эта тема куда больше подходит для неспешных размышлений, чем иллы, война, Алик, разведка Конгломерата и мое позорное поражение. Это – вечность.

Корабль разворачивается медленно и осторожно. Корабль мне знаком. Модифицированная «гадюка» иллов. Может, даже та, что оставила меня здесь.

Я должна бы испугаться. Иллы, чего мне ждать от них! Но я не боюсь. Я смотрю на илловскую «гадюку» со спокойным равнодушием вечности. Тьма и звезды сделали меня выше высшей расы. Тьма, растворявшая меня в себе, звезды, растворявшиеся во мне. Все это время. Все время «не-совсем-смерти». То, что иллы считают самой страшной угрозой, оказалось совсем не страшным. Даже наоборот. После всего, что было со мной, разве может оказаться страшным кусочек покоя?!

«Гадюка» закончила разворот, против меня замерцала мембрана. Совсем близко. Не удивлюсь, если они привезли кого-то составить мне компанию. Это достойно илловской изощренности.

Но нет, выплывшая из люка фигурка – в скафандре. За мной, значит?

Я не чувствую прикосновения, по движение чувствую… или осознаю? Мы вплываем в гадючий шлюз, я еще успеваю подумать, что увижу сейчас, кто прилетел за мной: скафандр-то был человечий! – и тут… неужели воздух, нормальный воздух, может так обжигать?! Нет, хочу крикнуть я, не надо, пустите меня обратно… к тьме и звездам… но тьма, та тьма, что обрушивается на меня вместе с раскаленным, выжигающим легкие воздухом, без единой звезды. Без единого лучика света.

Тьма и звезды, и я во тьме среди звезд, и музыка, как удивительно подходит она… музыка? Ну да, я же слушаю музыку. Я слушаю музыку, лежа на чем-то мягком и уютном, в тепле и покое. И тьма – потому только, что глаза закрыты, а открывать их не хочется, слишком много сил уйдет. И шевелиться сил нет, зато музыка заставляет сердце биться в своем ритме, и это нравится мне. И музыка нравится, человечья явно, вот только слов не разобрать, хоть и попадаются вроде знакомые, а смысл ускользает.

Да что ж это? Чтобы я не поняла людской язык?! Да и музыка… человечья-то она человечья, вот только раньше я такой не слыхала. Ну не такая музыка у людей в моде была! Совсем даже не такая!

Сколько же времени прошло?

Я поняла вдруг, что там, среди тьмы и звезд, времени не было для меня. Только вечность… не-совсем-смерть, не-совсем-жизнь… сколько же лет утекло мимо меня?!

В какой мир я вернулась?

Разлепляю глаза. С трудом, словно тьма, из которой я выбираюсь, вся из смоляного клея. Звезды плывут передо мной. Звезды в бархатной тьме, сквозь сиреневый полумрак безжизненного корабельного воздуха; и привычное напряжение работающих на номинале гравитационников… летим. Обзорный экран во всю стену, невероятно уютная лежанка… кораблик классом повыше тех, на которых случалось летать раньше. Или хозяин с запросами, тоже бывает. Подумаешь. Зато живая, живая, живая!