Полукровка

Первый этап я прошла за семнадцать дней.

По этому поводу мы закатили небольшую пирушку на троих. Ран назвал меня способной ученицей, я его – хорошим учителем. Вайо, мурлыкнув, приняла сторону Рана. После чего мы сошлись на том, что почти круглосуточные занятия должны давать эффект независимо от степени способностей («ученика», – сказала я; «учителя», – сказал Ран; на этом мы дружно сочли за лучшее закрыть тему).

Мы славно посидели. И Ран не стал портить мне настроение, делясь дурными предчувствиями. Оставил их на утро.

А утром устроил первый спарринг.

Конечно, я растерялась, запуталась… в общем, опозорилась. Но Ран только фыркнул в ответ на мои самоуничижительные комментарии. Фыркнул и заявил:

– Время спаррингов приходит после второго этапа. Я просто хотел показать тебе, как это выглядит. Мне нравится, что ты не жалуешься. Первый этап самый быстрый, но физически очень тяжелый. Скажу честно, я временами ныл. Хотя у меня он занял тридцать восемь дней, так что сама прикинь, насколько мне было легче.

– Хочешь сказать, специально так гнал? – подначила его я. – Проверить меня на излом?

– Я боюсь не успеть, – серьезно ответил Ран. – Здесь перед нами целая жизнь без всякой спешки, но кончиться она может в любую минуту.

– Сколько ты даешь мне на второй этап? – спросила я.

– Семьдесят дней, как положено, – хмуро ответил Раи. – Второй этап – это техника. База. Залог успеха, если хочешь.

– Хорошо, – согласилась я. – Давай начнем.

И мы начали.

И продолжали, продолжали, продолжали. Техника… она мне ночами сниться стала, эта техника! Выжимает силы досуха… почему Ран сказал, что первый этап тяжелее? Сейчас мне хуже. Временами хочется не плакать даже, а выть… зато некогда думать о посторонних вещах, и это хорошо. Потому что к «посторонним вещам» мы с Раном отнесли разговоры о прошлом. Разговоры, за которые неведомые мне Повелители могут проучить так же, как за вопрос «кто я?», заданный Рану в первый день нашего здешнего знакомства.

Я знаю, кто я – Зико Альо Мралла, капитан Три Звездочки. А больше? Лучше об этом не задумываться. «Пусть прах из праха, пусть никто, пусть пыль под ногами, – шепчу я мысленно, прорабатывая очередной проход. – Пусть. Прах из праха, пыль под ногами, никто – ладно. Только не мешайте. Я должна пройти эти четыре этапа. Успеть. Научиться».

Я сдаю зачет за второй этап на шестьдесят третий день. Могла бы двумя днями раньше, но Ран запропал куда-то. Ушел «на часок»… мы с Вайо изволновались. Мы всю ночь сидим, прижавшись друг к другу, на его койке, пьем молоко (сливки давно кончились) и слушаем ночь. Ночи здесь тихие – любой свет стоит затрат, и беспомощные в темноте люди спят. Ран так и не появляется. Утром Вайо шепчет, чуть не плача:

– Мне идти надо…

Я накормила ее завтраком, проводила чуть-чуть. Обняла:

– Не волнуйся, Вайо. Рано волноваться.

Вернулась. И весь день прорабатывала обратные проходы.

«Два этапа – не четыре, – сказал как-то Ран. – После второго этапа ты не победишь бойца-ханна даже случайно. Но с кем угодно другим справишься. По крайней мере, здесь».

Он приходит глубокой ночью. Мы с Вайо спим, прямо сидя, и он ласково фыркает:

– Могли бы устроиться поудобнее!

– Тогда ты мог не разбудить нас. – Сонная Вайо сердито шипит. – Мы так тебя ждали, Ран.

– Дождались? Спите уж… девчонки.

Я убрела на свои коробки и вырубилась, и никакой мяв не разбудил бы меня. Но мява не случилось. Ран уложил Вайо на свою койку, а сам лег на полу. А утром сказал:

– Не приходи сегодня. А завтра… пожалуй, я сам за тобой зайду, если все обойдется.

– Что-то случилось? – испугалась Вайо.

– Нет. Но может. Пойдем, провожу тебя.

Вернувшись, Ран ехидно интересуется, готова ли я к зачету.

Я готова. Но все же спрашиваю сначала, чего он опасается и почему.

– Извини, Зико Альо Мралла, – отвечает Ран. – Между друзьями не должно быть недоговоренностей, но это не только моя тайна. И вот еще что, Альо. Если что случится со мной, не вздумай идти в ханнский лагерь. Там тебе не место. Оставайся здесь или возвращайся к Илье Степанычу.

Я выцелила ему в морду проходом «звездопад», он уклонился, ответил мне «весенней стремниной»… в общем, мы увлеклись, и к разговору этому Ран вернулся только вечером – после зачета, еще двух спаррингов и роскошного ужина. Мне не слишком нравятся его намеки на скорые неприятности, но все же он заставил меня пообещать, что не стану соваться голым носом в пекло.

– Если на то не будет воли Повелителей, – усмехаюсь я.

Ему не понравилась моя шутка. Совсем не понравилась. Он вздыбил шерсть и скрежетнул зубами, и глаза его сощурились в злобные щелочки. Он спросил:

– Ты хочешь прожить жизнь прахом под ногами Повелителей? Хочешь быть счастлива, исполняя их волю?

– Моя жизнь давно кончилась, – тихо ответила я. – Когда ты не помнишь себя – разве это жизнь? Ран, как ты думаешь, почему они не убили меня? Разве не лучше было бы умереть, чем жить никем?

– Я думаю, именно поэтому, – медленно, словно через силу, выговорил Ран. – Они наслаждаются нашим унижением.

– Откуда ты знаешь?

– Помню. Почему, думаешь, я не рассказываю тебе, как сюда попал? Мне не то что говорить, даже вспоминать об этом тошно. Тошно, стыдно… кажется, легче умереть, чем помнить! И как раз поэтому…

– И поэтому ты помнишь, – закончила я его мысль. – Ран, но тогда получается…

– Хватит, Альо! А то договоримся до беды. Разговоры не стоят риска.

Он прав, конечно. И разговоры, и мысли… риска стоят только дела. Я решительно выкидываю из головы рождающееся понимание.

Ночь проходит в кошмарах. Я то и дело просыпаюсь, ворочаюсь… и засыпаю вновь только для того, чтобы снова погрузиться в беспросветную жуть. И хотя поутру не могу вспомнить ни кусочка этих снов, ощущение липкой безнадежности, мешавшей сопротивляться ужасу ночью, остается. Я вскидываюсь от каждого шороха и словно жду чего-то. Сосредоточиться на занятиях не получается, голова пустая и тяжелая, мутная, а в мышцы словно накачали тягучий полурасплавленный металл, он застывает, горит миллионами острых иголочек, и тяжелеет, тяжелеет…

В конце концов Ран высмеял меня и предложил прогуляться.

Сколько я у него живу, в город не выходила ни разу. Не то чтобы он запретил мне или хоть намекнул… просто не хотелось. Но теперь я почему-то обрадовалась.

Мы шли вдоль ряда одинаковых домиков-кают, и Ран все больше хмурился.

– Тихо очень, – пояснил он, заметив мое недоумение. – Время самое шумное.

Навстречу нам вывернул из-за угла проповедник. Тот самый, что приходил в поселок. Вывернул, чуть не врезавшись в меня, покачнулся, отступил на шаг, став посреди прохода. Комбез продран на коленях, в волосах – пыль и трава. И разит застарелым потом.

– Ага! – обрадовался непонятно чему. – Ханны!

Мы остановились. В самом деле, не отпихивать же…

– Что такое? – с ледяной любезностью осведомился Ран.

– Ни-че-го! – проповедник тоненько хихикнул. – Убивай, чего уж.

– Чего ради? – спокойно спросил Ран.

– Все мы в воле Повелителей. Я не должен был бежать. Убивай, я готов.

– Я не готов, – буркнул Ран. – Иди своей дорогой, человек.

– Я остался один, – развел руками проповедник. – Ваши убили всех. Всю Охмурёжку. Куда мне идти…

– Куда хочешь, – огрызнулся Ран. – Я вашу Охмурёжку не трогал. Идем, Альо.

Он взял меня за руку, протиснулся мимо проповедника и ускорил шаг.

– Что за Охмурёжка? – спросила я.

– Пустырь на западной окраине. Собирается там шваль всякая. Травку жгут, балдеют. Отбросы. Туда им и дорога. Ладно, хоть понятно, почему тихо. Все попрятались.

– Мне страшно, Ран, – признаюсь я. – Будто… будто кто-то чужой смотрит сквозь меня!

Ран крепче стискивает мою руку:

– Не обращай внимания, Альо. Все равно ты с этим не справишься.

– С чем «с этим»? – возопила я. Ран фыркнул:

– Не ори. У тебя только два пути – перетерпеть или сойти с ума. В любом случае кричать незачем.