Корунд и саламандра

— Церкви нашей более тысячи лет, — напоминает гостю пресветлый. — Не раз бывала она у власти и не раз упускала власть. Сегодня мы боремся лишь за души. Это святая борьба, и она более приличествует людям Господним.

— Воистину праведные слова! Прежние попытки подменить светскую власть властью Святой Церкви потому и потерпели крах, что ослабла борьба за души. Светлейший Капитул изучил досконально сей вопрос, и новые его рекомендации продуманы как никогда. Вы ведь подчинитесь Светлейшему Капитулу?

— Я помню свой долг.

— Вы напрасно хмуритесь, пресветлый. По-разному можно править миром. Ныне хотим мы действовать через души людские. Ныне лишь то хотим мы взять, что люди отдадут нам сами. Согласитесь, в этом случае власть наша будет крепка!

— Мне кажется… — Отец предстоятель умолкает, кончики пальцев беспокойно постукивают по столу.

— Что? Смелее, пресветлый, говорите!

— Эта задача настолько грандиозна… Свет Господень, да это скорее несбыточная мечта, чем реальная цель!

— Это реально. — Гость щурится и едко спрашивает: — Или отец предстоятель монастыря Софии Предстоящей сомневается в здравом уме членов Светлейшего Капитула?

— Нет…

— Нет? Это хорошо! — Кулак гостя стучит по столу — словно скрепляя печатью приговор. — А что из этого следует? А, пресветлый?

Свет Господень… Отец предстоятель, всегда полный внутреннего, неподдельного достоинства, — как побитая собака, униженно вымаливающая прощение хозяина!

— Я верный сын Святой Церкви и готов служить ей.

— Вы готовы выслушать, вникнуть и принять к действию?

— Приказывайте.

— Что вы, зачем же так резко! — Посланец Светлейшего Капитула снисходительно улыбается, принимая свою победу. — Я просто объясню. Мы не будем больше стремиться открыто править. К чему? За хорошую жизнь редко благодарят правителей, зато в тяготах вечно виновны они и никто другой. Наша задача отныне — борьба за души! Вы хотите сказать, что и доныне занимались тем же? Есть одно «но», пресветлый. Прежде всего, мы будем бороться за души тех, кто правит! Пусть правители трепещут перед Церковью, пусть их вассалы знают в душе своей, что Церковь превыше сюзерена, пусть их армии счастливы будут идти в бой за Церковь!

— Да, — медленно произносит пресветлый. — Если будет так…

— Готов ли ты потрудиться ради такого будущего, брат мой?

— Все, что в моих силах… и даже больше.

— Больше не понадобится. Тот послушник, о коем писал ты в Капитул, прося совета, что скажешь ты о нем сегодня?

— Анже? Сейчас я спокоен на его счет. Это простой юноша, чистый душой, искренне верящий в Господа… его дар не от Нечистого!

— Вот и прекрасно. Раз не от Нечистого, значит, от Господа, а раз так, делом Господним будет воспользоваться им в интересах Церкви. Слушай, брат мой, — посланец понижает голос, — помнишь ли ты сказание о святом Кареле?

— Кто в Таргале не помнит его, — немного растерянно откликается пресветлый.

— Красивая сказка о благородных помыслах и мужественных деяниях, — задумчиво произносит посланец. — Сказка, способная увлечь.

— Не сказка, — возражает пресветлый, — ведь это было, это наша история.

— Добрый мой брат, уверен ли ты, что все происходило именно так? И как, кстати, «так»? Скажи, сколько вариантов этой истории ходит по Золотому полуострову?

— Прошло столько лет… — бормочет пресветлый.

— Да, — соглашается гость. — Но этот послушник, Анже, если будет на то воля Господня, может узнать, как было все на самом деле.

— И впрямь, — шепчет пресветлый. — Его дар не зависит от давности событий. Но… от Смутных времен сохранилось так мало! Кому по силам собрать столько раритетов, чтобы…

— Кому? Вот тут, брат мой, и начинается то, ради чего я приехал. В окружении короля Луи есть наш человек. От него узнали мы, что молодому королю нравится сказание о его предке. Очень нравится. Нравится настолько, что стоит лишь намекнуть ему о возможности узнать все доподлинно…

— Но как? Я не вхож к королю.

— Пока, — улыбается гость. — Скоро будет иначе. Брат мой, король сам придет к тебе и спросит о послушнике, наделенном от Господа даром прозревать прошлое. Наш человек устроит это. Брат мой, молодому королю простительно любопытство, особенно если касается оно славных деяний предков. Поощряйте интерес юноши, и он сам начнет разыскивать для вас раритеты.

— Святой Карел, принц Валерий и Подземелье, — задумчиво говорит пресветлый. — Когда я был мальчишкой, мне тоже нравилось это сказание. Но какой с него прок в войне за души?

— Прок будет… Мы узнаем правду, брат мой. Но из всей той правды, что мы узнаем, Капитулу нужно одно. Доказать, что король Анри Лютый — и никто иной! — в ответе за все бедствия Смутных времен!

— Ну, так оно, скорее всего, и было, — пожимает плечами пресветлый. — Иначе некоторые подробности сказания становятся попросту бессмысленными. Но что нам в вине Анри Лютого?

— Пресветлый, право же, не стоит пытаться объять одним умом столь великую задачу. Выполните свою часть ее, и благодарность Светлейшего Капитула будет достойной наградой за верность Святой Церкви. — Посланец выдерживает многозначительную паузу и улыбается. — А как свершится остальное — не наша с тобой забота, брат мой.

Мимолетный сон уходит, оставляя меня в потрясенном оцепенении.

Что ж это, смятенно думаю я, как понять, как поверить?! Пресветлый отец предстоятель, просветленный Господом, — и мирские интриги? Капитул Светлейший — и власть земная? Провозвестники Света Господня — и ложь?! Как, почему?!

Та часть меня, что еще помнила мирские законы и злобу людскую, кричит: затаись! Не видел, не знаешь, не твое дело! Не путайся в дела сильных — растопчут! Другая же часть, та, что узрела Свет Господень и тянулась к нему, шепчет испуганно — покайся. Чего-то ты не понял, да ты и не мог понять, ибо кто ты и кто они? Просветленные, Предстоящие — и послушник, смиряться должный… Твоего ли ума дело? Покайся, прими епитимью заслуженную за дерзкие сомнения — и забудь… Нет, кричит мирская память, не смей, нельзя! Узнавший ненароком чужую опасную тайну не по земле твердой ходит — по топи болотной!

В этом смятенном раздвоении и застает меня брат Серж. И, не в силах выбрать меж послушанием и осторожностью, я рассказываю все ему. Все. Включая и сомнения свои. Наставь на путь истинный, брат. Как скажешь ты, так и сделаю.

— Господи, Анже! Да с чего ты вообще так разволновался?! Ну, решил Светлейший Капитул подмять короля под Церковь, ну и что? Сам же короля грозным назвал! Так, может, Церковь грозный нрав смягчит. Ты здесь в тепле, сытости и безопасности, и оставь короля его судьбе. Одна власть стоит другой.

Он прав, конечно, прав. Разве не отец предстоятель привел меня сюда, укрыв от мира? Разве не одно лишь добро вижу я от него? Так и говорю я брату Сержу, и благодарю, что укрепил он меня в мысли о покаянии.

— Каяться? — переспрашивает Серж. — Не слишком ли строг ты к себе, друг Анже? Делай свое дело, как прежде делал, вот и все.

— Так ведь исповедь завтра, — напоминаю я брату Сержу.

— Исповедь? — повторяет он. — Да, исповедь… Ох, Анже! Ладно, раз совесть твоя так велит тебе, кайся. Но тогда уж кайся так, чтобы и сам Нечистый не усомнился в твоей верности Святой Церкви! Ты понял, друг Анже?

И я каюсь, с радостью принимаю наложенную пресветлым епитимью и провожу неделю в молитвенном бдении, дабы напомнить себе о смирении. И укрепляюсь в мысли служить Святой Церкви, хоть и грызет меня временами сомнение — достойны ли Света Господня поиски мирской власти? Вразуми, Господи! — молю я. И, словно в ответ, слышатся мне вновь и вновь слова брата Сержа: «Одна власть стоит другой». Но я не знаю, как истолковать их.

Однако неделя молитвенного бдения — тяжкий труд и испытание суровое. С каждым днем все меньше одолевает меня искушение думать и сомневаться. Смирение и послушание… день на коленях пред Господом, ночь — на полу часовни ничком, а после утрени — чаша воды и корка хлеба, и короткая прогулка по нужде. Смирение. Послушание. Я чувствую, только они и остаются во мне. И когда по окончании епитимьи пресветлый благословляет меня, я принимаю благословение с легким сердцем.