Боярин

– Откуда? – спросил я его.

– Слухами земля полнится, – ответил старик. – Я ведь сразу понял, что на простолюдина ты не похож, да виду не подал. Коли надо тебе в тайне себя содержать, так зачем же с расспросами лезть? А правду люди бают, что… – И наплел мне еще целый короб небылиц всяческих о моем житье-бытье.

Посмеялся я тогда от души.

– Нет, – говорю. – Не волот я былинный, а человек обычный, так же как и ты, кашу ем и по нужде великой за борт задницу свешиваю. Никто меня живой и мертвой водой не обмывал, и за единый дых я чашу в полтора ведра не осилю. Это брешут люди[17].

– Я и сам знаю, что брешут, – смеялся вместе со мной Рогоз. – Но о тебе все одно народ шумит, знать, надежу на тебя большую возлагает. Ты уж помни это. А жену свою отыщешь. Это мужиков в Булгаре не сильно жалеют, а баб наших они приберегают. Перед продажей и кормят сытно, и работой не утруждают, чтоб товар вид и цену не терял. Ух, вражины! – вдруг выругался старик и зло на берег глянул, где ратники булгарские стан для ночлега разбивать начали.

– И потом, – продолжил он, – ростом малых и волосом светлых они особо ценят. Ну а ведъмина искра[18] в ее глазах – примета верная.

– Так ведь я уже один след нащупал, – сказал я и осекся: «Ну кто меня за язык тянул!»

Старик, конечно, поинтересовался, что за след такой. Но я нитку путеводную покрепче в кулаке зажал и не стал старику все выкладывать. Может быть, побоялся, что удачу спугну? А может, не захотел его в дела мои вмешивать.

– Ну, как знаешь! – снова обиделся он, но поостыл вскорости.

А затем Рогоз за обучение мое взялся. Перво-наперво ругани обучил. Слова обидные легче всего запоминаются.

Потом в торговом деле нужное заучивалось: «за что отдашь?», «дорого», «не обманывай», «недовес»…

А уже после мы к другим словам подступились: «земля», «вода», «небо», «любовь»…

И наконец, добрались до главного: «где она?», «как ее найти?», «отдай, не то хуже будет!»…

Конечно, Рогоз на булгарском наречии не чисто говорил, да и не знал многого, тогда я к кормчему приставал, а то и у Стояна непонятное выпытывал. Помогали они, как могли, и спустя месяц пути я уже понимал, о чем предводитель булгарский с купцом перекрикиваются, а спустя два месяца уже и сам мог с ратниками разговоры вести.

Вот и добрались мы до Pa-реки. Говорят, что исток ее в самих Репейских горах хоронится. В Светлом Ирие ключик малый из земли бьет и потоком полноводным по миру разливается. Несет Священная река по земле радость Божескую, зло из света белого вымывает, чтоб был этот свет еще белее.

Там, где принимает в себя Pa-река воды Оки, пришла пора с провожатыми прощаться. Сговорился Стоян с булгарами общую дневку сделать. Приглядели мы местечко попригожей, ладью на берег вытянули, становище разбили. Велел купец из закромов ладейных бочонок меда пенного достать (того, что от мордвы отбили), разносолов всяческих, снеди поскоромней. Запылали костры, мужики с ратниками суету устроили: кашу в котлах варили, невод в реку забросили, рыбы с раками наловили – ешь не хочу.

От свинины и хмельного наши провожатые отказались. Говорят:

– Нам пророк Мухаммед мяса нечистого есть не позволяет, а пития пьяного нам и вовсе не надо.

Что ж, дело ихнее. Не пристало нам к чужому народу со своими привычками лезть и обычаи свои навязывать. Как им нравится, так пусть и радуются. А они трубы глиняные достали, травой их набили, подожгли и ну давай дым через трубы тянуть и в себя вдыхать. Смотрю, а у них глаза заблестели, ничуть не хуже, чем у нас от меда, а вокруг дым сладковатый облачками плывет, ветерок его подхватывает и в небо поднимает, чтоб их Богу тоже не скучно было. И от ушицы наваристой булгары не отказались, сказали, что рыбка им очень даже на пользу идет.

К вечеру и нам, и им совсем хорошо стало. Разморило гребцов от хмельного, а булгар от их трав пахучих, на песни да на пляс потянуло. Кто-то из ратников бубен достал, застучал по нему заковыристо. Я еще подумал:

«Вот Баянку бы сюда. Он на бубне такое выделывал, что немногие повторить смогут».

А среди гребцов дударь оказался, жалейку достал и под лад незнакомый подстраиваться начал, весело от такой музыки стало. Они пляшут, и наши от них не отстают, они поют, а наши подтягивают. Булгары хохочут, и гребцы смехом заливаются. Пир у нас горой.

Только мне не до пиров было. Я меду пригубил да чару в сторонку отставил. Трезвая голова мне сегодня нужна была. Хоть и пел я вместе со всеми, хоть и приплясывал, а краем глаза за булгарским предводителем приглядывал. Он со Стояном в шатре отдыхал, а Марина им подносила да разностями с вкусностями угощала. Пологи у шатра подняли, чтоб ветерок продувал, потому мне за булгарином следить несложно было. Ратник на вид недужный и худосочный, а от еды не отказывался, за троих уплетал, а купец, хоть снеди ему и жалко было, но виду не показывал, с воином беседу неспешно вел, о том о сем судачил.

Долго пир гудел, уже и звезды на небо высыпали, и луна за окоем закатилась, а в стане все еще шумно было. Но усталость свое взяла, затихать начали люди. Всяк к своим потянулся. Булгарин тоже со Стояном попрощался, ушел в палатку свою небольшую, что для него воины натянули. А Марина пологи шатра опустила. Только сквозь тканину тонкую тени проглядывались. И увидели мы, как одна тень к другой подошла и прижалась тесно, будто две в одну слились. А потом в шатре свет потух.

– Ишь, купчина с Мариной милуются, – недовольно пробурчал подвыпивший Просол. – И на что ему, страхолюду такому, гречанка?

– Угомонись! – прикрикнул на него кормчий да со всего маху ложкой по лбу залепил. – Что, на гречанке этой свет для тебя клином сошелся? Или других девок тебе мало?

– Ты чего дерешься? – опешил малый да за лоб схватился.

– А ты чего заладил, как волхв на требище: зачем да зачем? Лучше за хворостом сходи. Костер-то потухнет сейчас.

– А чего это я должен по темну блукать? – взъерепенился малый.

– Что ж, по-твоему, мне или Рогозу за ветками бегать? – нахмурился кормчий.

– Будет вам, – успокоил я их. – Пускай Просол у костра посидит, он у нас теперь вроде как раненый. Я за хворостом схожу. Мне перед сном прогуляться охота да на звезды поглядеть.

– Коли охота есть, – сразу успокоился кормчий, – так ступай.

Я и пошел.

Стараясь не сильно шуметь, чтобы не потревожить усталых мужиков, потихоньку выбрался из становища. Обошел его посолонь, стараясь не споткнуться и не свернуть себе шею в темноте.

– В таком мраке только дрова искать, – ругнулся в сердцах. – Удумал кормчий. Ой!.. – споткнулся все-таки. – Чтоб ему завтра опохмела не видеть!

Наконец, оказался я там, куда весь этот вечер стремился, – возле палатки булгарской. Тихонечко полог приподнял и ужом внутрь пролез. Черно здесь, словно в порубе, и душно, только слышно, как предводитель булгарский во сне сопит. Сам хоть и тощий, а воздух портит спросонья не хуже великана сказочного. Видно, по вкусу ему угощение купеческое пришлось, вот его утроба и радуется. Поморщился я, дух тяжелый от носа ладонью отогнал, потом из-за голенища кинжал достал. Хороший кинжал, мне его Претич-сотник в Вышгороде подарил: рукоять удобная, а жало у него острое. Я на сип булгарский подкрался, резко ладонью ратнику рот зажал, чтоб не заорал с перепугу, а кинжал к горлу приставил, чтоб не дергался сильно.

Он хоть и не раскумекал сразу, что с ним случилось, замычал было да вырваться хотел, но я его крепко придавил, да еще и клинком по шее царапнул, чтоб понятливей был.

– Тише! – зашипел на него. – Дернешься – убью!

Притих булгарин, понял меня. Выходит, недаром я Рогоза мучил, язык булгарский перенимал.

– Хорошо, – говорю. – Я смерти твоей не хочу, мне поговорить нужно, – а у самого рука дрожит, уж больно хочется на кинжал посильней надавить, потому как боль сердечная через этого булгарина ко мне пришла. Убить его хочу, но нельзя пока его жизни лишать, потому и сдерживаю себя.

17

Самые ранние былины, героем которых является Добрыня, датируются лингвистами X веком

18

Ведьмина искра – считалось, что карие крапинки на радужной оболочке глаза – признак ведьмы или колдуна, и человек с такими глазами обладал скрытой природной силой