Страница 29 из 110
Ограда вокруг дома с трудом могла быть названа забором. Но Анжелике и англичанам, потратившим почти целый день, чтобы пройти три лье, отделявшие реку Андроскоггин от этого узкого полуострова, убежище показалось вполне надежным.
Жившая здесь старая и толстая индианка, которая, по-видимому, была матерью индейца, сопровождавшего старого медика, накормила их вареной тыквой с очень вкусным розовым мясом крупных моллюсков, напоминавшим мясо бретонских мидий или кальмаров. В хижине имелось также много коробочек из коры с лекарствами — порошками, травами, бальзамами. И Анжелика занялась лечением раненых и больных.
Несмотря на всю прелесть окружающей природы — великолепные цветы, росшие среди нежной травы, миролюбивое воркование горлиц и других птиц, — дорога всем казалась очень трудной. Нужно было поддержать и приободрить этих израненных, безмерно уставших и напуганных англичан. Больше, чем злых духов, которых они боялись встретить, проходя по болотам, Анжелика опасалась появления новых дикарей, воинственных, с размалеванными лицами и с поднятыми над головой топорами.
И еще двадцать трупов с окровавленными черепами будут оставлены на съедение хищным птицам в этой усыпанной цветами ложбине. Такое вполне могло случиться этой весной, когда почти три тысячи воинов пойдут на штурм факторий Новой Англии, разрушив уже больше пятидесяти из них и предав смерти несколько сот поселенцев. Покрытые цветами поля, пушистые кусты кизила, кораллово-красные аквилегии на хрупких стеблях, растущие в тени столетних дубов, вдоль живописных берегов реки Андроскоггин, веками не забудут этой ужасной трагедии…
А здесь было море.
За мысом открывалась бухта Каско с ее многочисленными островами.
Море было всюду — и за скалами, и за лесами. Ветер доносил запах соли и водорослей, а крики тюленей на берегу смешивались с глухим шумом прибоя.
Хижина стояла посреди маленького поля, на котором росли кукуруза, тыквы и фасоль. А у подножья скалы под кронами низких верб стояло несколько ульев, в которых пчелы уже начали просыпаться.
Прошло два дня, и ни одного паруса так и не появилось. Приходил один индеец, шипскот, друг Шеплея, и сказал, что до самого Сабадахока они не видели ни одного корабля белых.
Что случилось с «Ларошельцем»? Где находился Жоффрей? Анжелика теряла терпение, и ее, воображение рисовало ей нашествие абенаков на восточный берег Кеннебека до самого Голдсборо.
А если барон де Сен-Кастин завлек Жоффрея де Пейрака в ловушку? Нет, этого не могло случиться. Жоффрей догадался бы… Но разве ее саму инстинкт не обманул?.. Разве она не дала усыпить себя?.. Разве она не смеялась над бедным Адемаром, когда тот кричал в отчаянии:
«Они разжигают костры войны!., кого они хотят перерезать?"»
Адемар, казалось, полностью лишился рассудка. Он бормотал молитвы и все время в полной растерянности озирался вокруг. Но фактически его поведение было оправданным. На этой безлюдной косе они были как на пустынном острове. И несмотря на это, не чувствовали себя в полной безопасности от нападения рыскавших всюду дикарей, которые пожелали бы завладеть их скальпами.
При других обстоятельствах наиболее здоровые из них могли бы попытаться добраться пешком до какой-либо фактории на английском берегу залива Мэн, где было расположено множество мелких поселений, и найти там лодку. Но сегодня большинство этих деревянных поселков было сожжено. Идти на запад означало попасть под нож краснокожих убийц.
Иными словами, этим несчастным белым, застигнутым ужасными и полными жестокости событиями на побережьи этого дикого континента, лучше всего было оставаться сейчас на месте, затеряться. Здесь у них хотя бы есть крыша над головой, лекарства для больных, овощи, мидии и морские рачки, чтобы утолить свой голод, и кусок забора, чтобы создавать себе иллюзию возможности организовать оборону. Но почти полное отсутствие оружия приводило Анжелику в отчаяние. Помимо мушкетона старого Шеплея с небольшим количеством боеприпасов, мушкета Адемара без пороха и пуль, у них были только тесаки и личные ножи.
Взошло солнце.
Анжелика велела Кантору наблюдать за горизонтом, чтобы следить за парусами, снующими между островами; какое-нибудь судно могло подойти поближе и увидеть их сигналы. Но ни один из этих кораблей и не собирался плыть в их сторону. На фоне синевы волн были видны их белые или коричневые паруса. Но эти корабли, казалось, нарочно не обращали внимания на их крики и жесты, и от такого кажущегося безразличия, от обиды щемило сердце.
Невзирая на угрозу, исходившую от местных племен, абенак Пиксарет продолжал издали следить за своими пленниками или, вернее, за теми, кого он считал таковыми. С его стороны это было, скорее, проявлением заботы. Пока они шли к побережью, он не раз подходил к ним, чтобы взять на руки и понести кого-либо из детей, изнемогавших от усталости.
Потом, когда они добрались до хижины, он принес им полный горшок дикорастущих клубней, которые англичане очень любили и называли «пататоны».
Будучи испеченными в горячей золе, они были приятны на вкус, оказавшись менее сладкими, чем бататы или земляные груши. Он принес им также ароматные лишайники и громадного лосося, которого сам надел на палку и зажарил на костре.
Когда к ним приходили эти дикари во главе с вождем гигантского роста, бедные беженцы из Брансуик-Фолса стремительно разбегались по самым отдаленным уголкам: на поясах патсуикетов еще сохли скальпы, недавно снятые с черепов их родных и друзей.
Обменявшись между собой несколькими словами, Пиксарет и его воины уходили обратно в лес. Но часто, выходя, чтобы понаблюдать за горизонтом, Анжелика видела в другом конце фиорда Пиксарета и его двух краснокожих спутников, сидевших на вершинах деревьев и что-то высматривавших в глубине бухты. Они делали ей знаки и отпускали какие-то шутки, из которых она понимала лишь отдельные слова, но которые, насколько ей представлялось, были довольно дружелюбными.
Нужно было привыкнуть к непредсказуемости поведения этих дикарей, к их опасной и одновременно успокаивающей переменчивости, и стараться сосуществовать с ними, как с дикими животными, которых может подчинить себе лишь сильная воля укротителя. Сейчас, по крайней мере, ей нечего было их опасаться.
Если она вдруг проявит слабость, тогда можно будет ожидать любой неприятности.
Пиксарет представил ей обоих своих воинов, имена которых было легко запомнить: Тенуенант, что означало Кто-знает-много, тот-опытен-в-делах, и Уауэнуруэ, то-есть Тот-кто-хитер-как-охотничья-собака.
Вообще-то она предпочитала называть их именами, которые им дали при крещении, и которые они ей с гордостью сообщили: Мишель и Жером. Эти имена католических святых подходили им довольно мало, особенно, при взгляде на их размалеванные физиономии: красный обвод вокруг левого глаза — первая рана; белый обвод вокруг правого — чтобы быть прозорливым; ужасная черная полоса поперек лба — чтобы внушить страх врагам; синее пятно на подбородке — след пальца Великого Духа и т.д. Надо всем этим возвышался варварский сноп волос, перемешанных с перьями, кусочками меха, четками и медальками.
Голая грудь была татуирована и раскрашена, на бедрах болталась кожаная повязка, босые, как правило, ноги натерты жиром. Оба были обвешаны оружием. Когда она их подзывала: «Мишель! Жером!», и они подходили к ней, она с большим трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться, и глядела на них даже с некоторым умилением.
В их языке слышался какой-то с трудом уловимый акцент, почти английский! Она так и не смогла принять Пиксарета всерьез из-за казавшегося ей комичным его полного имени: «Пиксарет, вождь патсуикетов». Но он сказал, что на самом деле его имя звучит иначе.
Сначала его из-за веселого характера называли Пиуэрлет, то есть Тот-кто-умеет-шутить. Но его военные подвиги изменили имя на Пикасурет, то есть Тот-кто-внушает-ужас. А французы стали называть его Пиксарет — так им было легче произносить.
Пиксарет так Пиксарет!