Страница 24 из 27
— В таком случае, сударыня, позвольте хотя бы проводить вас.
— Ради бога не беспокойтесь. Я не хочу отнимать вас у ваших друзей… Я вполне могу…
Но де Ломени поступил так, как полагается поступать каждому галантному мужчине по отношению к своей даме, которая выпила немного лишнего. Он не стал ей возражать, но, выйдя из-за стола, проводил Анжелику до дверей, распахнул их перед ней, довел ее до крыльца флигеля и оставил одну, лишь убедившись, что свежий воздух отрезвил ее.
Но стоило ему удалиться, как она тут же бросилась бегом через двор.
Кругом теснился народ.
Бесцеремонно расталкивая тех, кто мешал ей на пути, Анжелика добралась до ворот палисада. И сразу же увидела мужа, спускавшегося вниз, к реке, и рядом с ним коротконогую фигуру Кловиса с мушкетом в руке.
Она кинулась вслед за ними. Не так-то легко было бежать через вырубки, где к тому же разбиты грядки с фасолью, плети которой обвились вокруг не выкорчеванных пней. Анжелика запуталась в них и, упав, больно ушибла колено. Поднявшись, она крепко выругалась. Но хмель прошел. Теперь она уже пробиралась осторожнее. Ее била дрожь. Она боялась опоздать.
Перед ней на фоне феерического заката четко вырисовывались темные контуры лошадей, щипавших траву у реки.
Она уже почти догнала мужа.
— Жоффрей! Жоффрей!
Граф оглянулся.
Тяжело дыша, Анжелика остановилась возле него.
— Вы собираетесь пристрелить Волли?
— Да!.. Но кто мог сказать вам об этом?
Анжелика не сочла даже нужным ответить. Ее душило негодование. Она не видела лица де Пейрака, стоявшего спиной к свету, но в эту минуту ее переполняла ненависть к этому непроницаемому человеку, черной скалой возвышавшемуся над ней.
— Вы не имеете права поступать так, — возмущенно бросила она ему в лицо,
— не имеете права. Не предупредив меня даже… Я довела… Да, довела ее… Скольких усилий мне это стоило, сколько трудностей я преодолела. И теперь одним движением вы хотите перечеркнуть все, что я сделала.
— Меня удивляет, дорогая, что вы так горячо защищаете лошадь. Волли непокорное, я бы даже сказал, порочное животное. Вчерашнее столкновение с черепахой чуть не стоило жизни вам и вашей дочери. А потом, когда она оборвала повод и вам пришлось искать ее… поиски эти тоже могли бы для вас плохо кончиться…
— Ну и что! Это мое дело. Вас это не касается… — Она прерывисто дышала, голос у нее дрожал. — Вы поручили эту лошадь мне, и я сумела подчинить ее себе. Просто вчера из-за шума водопада она не слышала моего голоса. И потом, она не выносит запаха индейцев. Как, впрочем, и я. Я вполне понимаю ее. Она тут ни при чем. Виноват этот дикий край. И вы собирались пристрелить ее, даже не сказав мне ни слова! Нет, видимо, я никогда не смогу понять того человека, каким вы стали… Мне не следовало бы…
Голос ее оборвался. Она испугалась, что не сумеет сдержать подступивших к горлу рыданий. Резко повернувшись, она бросилась бежать сама не зная куда. Она была сильно возбуждена. Ноги сами несли ее вперед. В изнеможении остановилась она у маленького ручья, в котором тонули последние лучи солнца.
Анжелика бессознательно побежала на свет, туда, где земля и склоны горы еще горели в лучах уже скрывшегося за горизонтом солнца. Она спасалась от наступавшей на нее темноты, от шума, царившего в форте, здесь лишь ее собственное не правдоподобно громкое дыхание нарушало тишину. Казалось, величественные, молчаливые горы напряженно следят за этой одинокой женщиной, пытавшейся совладать со своими чувствами.
«Да, я совсем пьяна, — думала она. — Чтобы я еще когда-нибудь в жизни взяла в рот эту чертову канадскую водку!.. Чего я только ни наговорила полковнику де Ломени! Помнится, я даже рассказала ему, что меня продавали в рабыни на невольничьем рынке. Нет, просто уму непостижимо!.. А Жоффрею? Говорить с ним таким тоном!.. Да еще в присутствии одного из его слуг, в присутствии Кловиса, самого неприятного из них!.. Жоффрей никогда не простит мне этого. Но почему все-таки… Почему он так, так…»
Она не могла подобрать нужного слова. Глаза ее все еще застилал туман. Она тяжело дышала, но сердце теперь уже билось ровнее. Резкий порыв ветра чуть не сорвал с нее малиновый плащ.
Вдали, на горизонте, кучились, сливаясь с вершинами гор, небольшие жемчужно-серые облака. На западе горы исчезали в тумане. Но долину, лежавшую у ее ног, окутывала темнота, особая, пронизанная неповторимым серебристым светом, словно в воздухе на многие мили вокруг мерцали и переливались бесчисленные капельки ртути и, отражаясь в золотых озерах, неожиданно вспыхивали фосфорическим светом. И Анжелика почувствовала, что начинает понимать душу этого края, царства вод и лесов, беспрестанно обновляющегося в своей величавой красоте и бесплодного. Могучие цепи гор, тянувшиеся вдоль горизонта, вызывали у нее странное, непреодолимое желание упасть на землю и глухо застонать, словно перед глазами ее разыгрывалась страшная, непоправимая трагедия. Не было видно ни одного дымка, который говорил бы о присутствии здесь человека. Пустынная, мертвая земля!
Без сил она опустилась на колени.
И вдруг от травы, растущей на берегу ручья, до нее донесся такой знакомый пряный запах. Она сорвала несколько листьев, растерла их в ладонях.
Мята! Дикая мята!
Она поднесла ладони к лицу, пьянея от этого родного запаха, так властно напомнившего ей детство. Она упивалась им, с восторгом проводила пахнущими мятой руками по щекам, вискам, лбу. Потом медленно огляделась, чувствуя на губах вкус вольного ветра.
На мгновение ее взгляд остановился на опушке леса, и, вздрогнув, она тут же отвернулась. Нет, ей, должно быть, это просто померещилось… Но все-таки что же блеснуло меж неподвижных деревьев?
Глаза!
Она еще дважды отваживалась взглянуть на опушку леса и тут же снова отводила глаза в сторону долины, где тусклым золотым светом горели озера, на которых то тут, то там виднелись бурые пятна островков.
В третий раз она уже не отвернулась.
Сомнений не было. В нескольких шагах от нее стоял человек. Ожившее дерево. Живой человек, застывший меж стволов деревьев, такой же темный и бесстрастный, как они сами.
Да, там стоял индеец, и он смотрел на нее, неподвижный, растворившийся в темноте, будто сросшийся с окружавшими его деревьями. Он стоял среди них как равный среди равных. Он жил их жизнью, непонятной и таинственной, словно сам вырос из этой земли и был связан с нею своими корнями. Дерево с живыми глазами. Две черные агатовые щели на гладком стволе.
Слабый свет, пробивавшийся сквозь чащу, скользил по его широким плечам, сильным рукам и бедрам. Его длинную мускулистую шею украшало ожерелье из блестящих белых зубов медведя, в ушах у него были пунцовые пузыри — серьги. Лицо было круглое, с крупным носом, выступавшими скулами, с резко очерченными надбровными дугами, большим и жестоким ртом. Большие остроконечные уши выглядели чужими на этом высеченном из камня лице, их словно приклеили вместе с серьгами. На гладко выбритой голове от самого лба тянулась прядь волос, связанная хвостом на макушке и украшенная орлиными перьями, черными и белыми хвостами скунса.
Причесан он был так, как причесываются гуроны. Но нет, то был не гурон!
Эта леденящая сердце уверенность и заставила Анжелику внимательно рассмотреть индейца, стоявшего в нескольких шагах от нее, как рассматривают опасного зверя. И все-таки в глубине души ей как-то не верилось, что перед ней живой человек. Он застыл недвижим, как каменное изваяние. И даже его черные, устремленные в одну точку глаза казались безжизненными.
Едва она внушила себе, что здесь никого нет, что все это ей только привиделось, как ветер донес до нее запах индейца, пропахшего табаком, кровью, прогорклым медвежьим салом и, возможно, прятавшего в своей набедренной повязке только что снятый скальп.
Сомнений быть не могло — этот запах заставил ее в ужасе вскочить на ноги. Индеец по-прежнему не двигался. Не сводя с него обезумевших глаз, Анжелика медленно начала отступать. Вскоре она уже перестала различать его в сгущавшихся сумерках. Тогда, повернувшись к лесу спиной, она помчалась к форту, в ужасе ожидая, что сейчас стрела вонзится ей в спину.