Страница 20 из 27
Не спеша она накинула на себя плащ из малиновой тафты, подбитый волчьим мехом, который до сих пор у нее не было случая обновить.
Госпожа Жонас даже простерла руки к небу, увидев Анжелику.
— Вы как будто собрались на бал?
— Нет, всего лишь в соседний дом. Мне нужно как можно скорее переговорить с мужем.
— Вам никак нельзя выходить, — решительно запротестовал мэтр Жонас. — Ведь там индейцы! Куда вы одна?
— Ничего, как-нибудь перейду двор, — ответила Анжелика, открывая дверь.
В лицо ей ударил оглушительный шум.
Глава 11
Солнце уже клонилось к закату, и его лучи, пробиваясь сквозь плотную пелену пропитанного пылью и дымом тумана, заливали землю розовым светом.
От огромных чугунных котлов, под которыми жарко трещал огонь, тянуло сладковатым запахом маисовой каши. Вооружившись деревянными черпаками, солдаты разливали кипящее варево столпившимся вокруг индейцам, тянувшим к ним со всех сторон выдолбленные из дерева миски, берестяные чашки, а то и просто соединенные вместе ладони.
Анжелика перебежала двор и направилась к дому, где у входа стоял караульный. Забыв о своих обязанностях, он жадно торговался с индейцами, стараясь повыгоднее обменять листья табака на золотистые шкурки выдры.
Анжелика молча прошла мимо него и остановилась на пороге комнаты, где она надеялась найти мужа. Граф де Пейрак действительно сидел за столом в окружении каких-то незнакомых ей людей; приглядевшись, Анжелика узнала среди них графа де Ломени и его лейтенантов. Из-за табачного дыма в комнате царил полумрак, хотя к стенам были прикреплены сальные лампы, горящие желтым мерцающим светом.
Свежий воздух, ворвавшись в дом через открытую дверь, несколько рассеял густой чад. И Анжелика увидела, что от самого порога до пылающего в глубине комнаты очага тянется массивный, крепко сколоченный стол, уставленный дымящимися блюдами, оловянными кубками и графинами из темного стекла. В центре стола возвышался пузатый глиняный кувшин со светлым пивом. Анжелика чуть не задохнулась от ударивших ей в нос крепких запахов.
Сидящие за столом немилосердно дымили трубками. Перед каждым стоял кубок с вином. Мелькали ножи. Энергично работали челюсти. Не отставали от них и языки. Гортанная индейская речь и громкое чавканье сливались в однообразный, монотонный гул, прерываемый время от времени, словно раскатами грома, взрывами оглушительного хохота. Затем все снова принимались за еду, и разговоры возобновлялись.
На почетном месте Анжелика увидела сагамора Мопунтука, вытиравшего руки о свои длинные, заплетенные в косы волосы, а неподалеку от него — в фетровой шляпе с золотым галуном, подаренной ему лейтенантом Фальером, — гурона Одессоника. На минуту Анжелике показалось, что она попала в индейский лагерь. Но нет, индейские вожди, как того требовал обычай, были здесь лишь почетными гостями. Хозяевами же были белые, они пировали этим осенним вечером, отмечая столь неожиданную встречу, которая волею судеб свела в этом нехоженом краю людей, пришедших с разных концов континента и в глубине души сожалевших о том, что пути их не разминулись. Несмотря на кажущуюся сердечность, они неотступно следили друг за другом, хотя внешне ничем не выдавали своей настороженности и владевших ими противоречивых чувств. Возможно, граф де Ломени-Шамбор и был искренен, говоря, что рад дружеской встрече с хозяином Катарунка, но находящегося на службе у графа де Пейрака мрачного и высокомерного испанского капитана дона Хуана Альвареса, сидевшего за столом между индейцем и французом, возмущало присутствие этих захватчиков в местах, навечно закрепленных буллой самого папы за подданными Их католических Величеств короля и королевы Испании.
Ирландца О'Коннела, с лицом, похожим на спелый помидор, тревожила мысль о том, как отнесется к вторжению канадцев его хозяин, граф де Пейрак. Трапперы-французы, пришедшие сюда с юга с караваном де Пейрака, болтая со своими старыми друзьями с берегов Святого Лаврентия, старательно избегали разговоров о том, чем они занимались прошлую зиму.
Старый охотник Элуа Маколле, который, обманув бдительность своей невестки, живущей в деревне Леви, неподалеку от Квебека, уже два месяца провел в лесу вдали от человеческого жилья, был преисполнен решимости иметь отныне дело лишь с медведями, лосями или уж в крайнем случае с бобрами, и сейчас он сетовал на то, что в Америке не осталось уединенных мест. Да, в ее лесах действительно и шагу невозможно было ступить, не встретив человека. Надвинув на лоб вязаный красный колпак, украшенный фазаньими перьями, старик мрачно курил вересковую трубку, но после третьей чарки оживился, его глубоко сидящие глаза радостно заблестели, и он подумал себе в утешение, что уж сюда-то по крайней мере за ним не явится его невестка и что вообще не так уж плохо повидать старых друзей и посидеть с ними на настоящем напеопунано — празднике Медведя, на который испокон веков собираются одни мужчины; по обычаю, медведю, перед тем как его зажарить, засовывают в ноздри щепотку табаку, а в огонь на счастье бросают немного мяса и жира. Медведя убил Пон-Бриан, ему принадлежало право, отрезав себе первый кусок, раздать самые лакомые своим друзьям. Осенью медвежье мясо особенно вкусно.
Вдруг повеселевший старик чуть не подавился костью — сплюнув, он громко выругался. Ему померещилось, что в табачном дыму перед ним выросла фигура его невестки. Нет, к счастью, это была не Сидони, но все-таки, глядя на них, на пороге стояла женщина.
Женщина на напеопунано! Какое кощунство! Откуда появилась она в этом глухом уголке Канады, куда редко спускались жители с берегов реки Святого Лаврентия и уж подавно не заглядывали те, кто обосновался на берегу океана, и, если бы время от времени не приходилось сводить счеты с кем-нибудь из еретиков Новой Англии, сюда бы, верно, так никто никогда и не забрел.
Старик забормотал что-то невнятное и отчаянно замахал руками, словно стараясь разогнать клубы дыма и густые пары маисовой похлебки. Его сосед Мопертюи остановил его: «Успокойся, старик!»
В эту минуту сагамор Мопунтук поднял руку и, указав на женщину, торжественно заговорил. Он рассказал не слишком понятную историю о черепахе и ирокезах и в заключение добавил, что эта женщина победила черепаху и заслужила право сидеть на пиру рядом с отважными воинами.
— Так, значит, теперь это уже не напеопунано — праздник мужчин, а мокушано, — проворчал старый Маколле. — Вот уж стоило, спасаясь от женской юбки, забираться в такую даль. Впрочем, всего можно было ждать от этих металлаков с озера Умбагог, они слыли самыми бестолковыми среди алгонкинов; конечно, спору нет, мало кто мог соперничать с ними в умении выследить зверя, но ведь и места-то здесь — настоящий рай для охотника, а уж бестолковы-то они были до того, что их даже не смогли научить осенять себя крестным знамением.
— Ты замолчишь, старик? — прикрикнул на него Франсуа Мопертюи, надвинув ему колпак на самые глаза. — И как только тебе не совестно оскорблять даму?
От негодования и волнения у Мопертюи даже дрогнул голос. В голубых клубах табачного дыма, чуть подсвеченная лучами солнца, проникавшими через полуоткрытую дверь, Анжелика казалась не правдоподобно прекрасной. В этой хрупкой и нежной женщине трудно было узнать не знавшую усталости всадницу, вместе с которой он проделал весь путь от самого Голдсборо. Она словно сошла с одной из тех картин, что висят во дворце губернатора Квебека, и стояла сейчас перед ними с золотистыми распущенными волосами, в ярко-малиновом плаще, положив тонкую белую руку в кружевном манжете на грубо обструганные перила.
Суровый траппер рванулся ей навстречу, но ноги плохо слушались его, табурет упал, и сам он со всего маху растянулся на полу. Потирая ушибленный нос, он на чем свет ругал предательскую водку О'Коннела. Проклятый ирландец, конечно, добавлял в нее какие-то травы, чтобы сделать ее покрепче.
Несмотря на испуг, Анжелика едва сдержала смех и, оглядевшись вокруг, подумала, что никогда еще за годы ее бурной жизни не приходилось ей видеть подобного сборища.