Страница 4 из 6
После того давнего вечера в кино я впервые оказался так близко от нее. Сначала я сам запретил себе приближаться к ней, потом это стало невозможно, а теперь без предупреждения, даже не подозревая ни о чем, я попал к ней в дом. Она схватилась рукой за дверь, побелела, а я непроизвольно произнес:
– Здравствуй, родная моя. Она не откликнулась.
– Здравствуй, родная.
Она молчала, опустив глаза.
– Если бы я знал, что это ты… Она перебила меня:
– Вы слишком поздно пришли. Не входите, – и отступила на шаг назад.
– Что мне делать? – От неожиданности я совершенно растерялся. – Ради Бога скажи. Скажи, что мне делать. Скажи что-нибудь.
– Что делать? – повторила она и взглянула на меня.
– Я не знаю. Если б я только знал, что ты здесь. Ты не представляешь. Ради Бога, так нельзя. Как, в конце концов…
– Никак.
На этот раз она не попросила меня не входить и сама не отступила назад. Но стать на шаг ближе – что толку?
– Не понимаю. Ничего не понимаю. Что же, я уйду. Она молчала. Я все не уходил. И, не выдержав, заговорил:
– Ладно. Значит, напрасно я мечтал. Напрасно надеялся.
Она посмотрела мне в глаза. Я остановился, не в силах продолжать. Опустил глаза.
– Вот так. Не на что было надеяться. Она молчала.
– Ну ладно. А почему ты приехала?
– Я проездом в Ахваз. До Ахваза поеду поездом, потом еще на машине.
Я оглядел ее с головы до ног. Ее лицо дрогнуло. Горько и ласково улыбнувшись, она сказала:
– Все тебе привет передают. Я заходила к твоим попрощаться. Померанцы уже выросли. Я ведь у вас несколько лет не была. Как все изменилось.
– Да, многое изменилось.
– Твою комнату теперь отдали Зухре и Зарин. У меня невольно вырвалось:
– Все изменилось, кроме…
Что толку было договаривать, только зря расстраивать ее. Она промолчала.
– Ну, я пошел. Лучше бы и не приходил. Она ничего не сказала.
– Так когда ты едешь? Она не ответила.
– А мне что делать? Она взглянула на меня.
– Мне уйти? Молчание.
– Я еще увижу тебя?
– Зачем?
– Пока ты в Тегеране, давай встретимся. Пожалуйста.
– Зачем?
– Ты же сказала, что собираешься в Ахваз. Она молча подняла на меня глаза.
– Ну пожалуйста, не надо.
– Ты права.
– Сегодня, в пять вечера, на этом же перекрестке. – И она ушла.
Я вернулся домой и уже днем, пообедав, вспомнил, что ни один из нас и словом не обмолвился о пальто.
Встретившись на перекрестке Пехлеви, мы шли вдоль осыпающихся платанов, пока дома не остались позади. Дальше дорога уводила в холмы. В ту пору граница города не достигала даже нынешней улицы Тахтэ Джамшид. Мы повернули обратно. Вокруг сновали люди, постепенно темнело, зажигались фонари. Переходя улицу, я взял ее за руку, и мы побежали. Но, очутившись на тротуаре, она высвободила руку. Мы пошли рядом. Нелюбопытные взгляды многочисленных прохожих давали мне ощущение свободы, но я ни на минуту не забывал, как бежит, торопится время. Да и свободен я был только воображать себя наедине с ней, на этом тесном, открытом для взглядов кусочке пространства. И все-таки каждым своим шагом я стремился отвоевать для нас еще немного места, думая лишь о том, чтобы уходящие мгновения не исчезали, а прибавлялись к оставшемуся у нас времени. Мне нечего было ей сказать. Казалось, я всю жизнь ждал именно этого: оказаться рядом с ней, идти под стук ее каблуков и размышлять, слушая, как бьется ее сердце. Я то смотрел на тротуар, стлавшийся ей под ноги, то разглядывал ее профиль, четко прорисованный на фоне размытой сумерками улицы. Поймав мой взгляд, она поворачивала голову, и на ее тонком лице появлялась чуть заметная печальная улыбка. Стемнело. Темнота еще надежней охраняла нас от людей. Я предложил посидеть где-нибудь, но она отказалась, и мы продолжали идти. Подошли к лотку, где продавали грецкие орехи. Чищеные орехи лежали на подносе. Фонарь высвечивал на тротуаре яркий круг. Она спросила:
– Хочешь орехов?
– Как скажешь, – ответил я и стал смотреть, как она наклоняется к подносу, выбирая орехи покрупнее, и торгуется с хозяином. Я хотел заплатить, но она, не поворачивая головы, сказала: «Не нужно» – и заплатила сама. Мы пошли дальше, и я наблюдал, как она снимает с орешков тонкую золотистую пленочку и протягивает их мне. Наконец я не выдержал:
– Послушай, сколько можно ходить? Давай посидим где-нибудь.
– А где?
– Ну где хочешь.
– Нигде.
– Ведь устанешь.
Она усмехнулась.
– Что же делать? – сказал я.
– Ничего.
– Я больше так не могу.
– Подумай, что будет потом.
– Оставь свое «потом». Потом – это когда ты уедешь. Тогда и говорить будет не о чем.
– Давай лучше гулять.
– Мы и так гуляем.
– Ты все время говоришь.
– Тебе это не нравится?
– Зачем тебе говорить?
– Знала бы ты, каково мне.
– Я не знаю.
– Зато я знаю.
– Ты произносишь «зато», как тегеранцы.
– Конечно, тебе больше нравится ахвазский говор.
Она не выдержала:
– Ну, хватит. Ты что, нанялся мучить нас обоих? Давай спокойно погуляем. Спокойно и молча.
Закручивались переулки, уходили назад улицы, я то видел ее в свете витрин, то ощущал ее присутствие во тьме, под деревьями, сердцем впитывая ее близость. Пару раз я попытался взять ее под руку, но она не позволила. Был вечер, мы продолжали шагать.
Мы переходили безлюдную улицу. Перепрыгивая арык, чтобы попасть на тротуар, она поскользнулась и зачерпнула в туфлю воды.
– Подожди, – сказала она и, прислонившись к стене, стала снимать мокрую туфлю. Я наблюдал за ней. – Нет, так не пойдет. Здесь неудобно.
Скоро мы подошли к дому, к которому от тротуара вело вверх несколько ступенек.
– Давай присядем здесь, – предложил я. Она обвела взглядом безлюдную улицу.
– Здесь слишком пусто.
– Если хочешь, можем выйти на середину площади Тупхане. – Против моей воли слова прозвучали грубо.
– Ну ладно.
Мы поднялись на две ступеньки вверх и уселись под аркой у двери. Улица была пуста, только сквозь листву деревьев просвечивали фонари далеких лавок. Она сняла туфлю, вылила из нее воду, потом открыла сумочку, поискала что-то, но, так ничего и не достав, закрыла.
– Что ты ищешь? – спросил я.
– Нет, ничего.
– Может, запасную туфлю? Она засмеялась:
– Носовой платок.
– Что, не нашла?
– Куда-то подевался.
– Могу дать свой.
– Не надо.
– В общем, у меня платок есть. Если тебе нужно, скажи, я достану.
– В былые времена ты не был таким раздражительным.
– Ты про былые времена не говори. Я молчу о будущем, а ты молчи о прошлом.
Я услышал ее смешок.
– Ладно, – сказала она, – давай платок.
– Извольте.
– Вы очень добры, – улыбнулась она.
– Хочешь вытереть ногу?
– Боишься, платок испачкаю? – сказала она мстительно.
– Позволь, я сам вытру, – предложил я и обернул платком ее голую ступню. Потом сжал ладонями ее щиколотку.
– О Господи, как я хочу тебя!
– Пусти.
– Как я могу тебя отпустить?
– Оставь.
– Можно тебя поцеловать?
– Вот несчастье, идем же, идем.
Я сжимал рукой ее щиколотку, а мое сердце сжималось от любви и тоски. В безлюдной темноте ее близость казалась непереносимой.
– Ради Бога, хватит.
– Ты помнишь, как мы ехали в автобусе?
– Вставай, пошли.
– А помнишь тот вечер в кино?
– Пусти меня, пойдем.
– А засушенные цветы в письме?
– Довольно, идем.
– А помнишь, как ты намазала губы чернилами и поцеловала письмо?
Она промолчала.
– А помнишь…
– Ради Бога, хватит уже.
– Теперь я остался один, я и наши воспоминания… ты хочешь бросить меня.
– Умоляю тебя, перестань.
– Что же мне делать?
– А мне что делать? Теперь… теперь уже поздно.
– Ничего никогда не поздно.
– Ты так думаешь?
– Ничего никогда не поздно.