Страница 5 из 16
Триста и шестьсот...
Известно, что Булгаков был далек от всяческой техники, - это, кстати, подтверждает и профаническое словечко "сверхбоевой". Тем неожиданнее его осведомленность: около трехсот километров в час давал И-5 - лучший из тогдашних истребителей. Но в том же 1932 году Бартини начал проектировать боевой самолет на 600 км/час. Его истребитель должен был взлетать и садиться на одно колесо. Эту характерную деталь Булгаков обыграл в эпизоде с летающей машиной: "Грач почтительно козырнул, сел на колесо верхом и улетел".
В 1938 году конструктор был обвинен в подготовке поджога завода № 240, на котором строился его самолет. Это также отразилось в романе: ночью в подвале мастера появилась Маргарита и объяснила, что ее мужа срочно вызвали - пожар на заводе! А в предыдущем варианте, написанном до ареста Бартини, мужа просто "вызвали телеграммой".
В последней редакции романа, законченной через два года после ареста конструктора, летающей лодки уже нет, а военный самолет, придуманный Римским, назван просто "сверхбыстроходным". Но эпизод с истребителем Булгаков решил оставить:
"Тут вдалеке за городом возникла темная точка и стала приближаться с невыносимой быстротой. Два-три мгновения, точка эта сверкнула, начала разрастаться. Явственно послышалось, что всхлипывает и ворчит воздух.
- Эге-ге, - сказал Коровьев, - это, по-видимому, нам хотят намекнуть, что мы излишне задержались здесь. А не разрешите ли мне, мессир, свистнуть еще раз?
- Нет, - ответил Воланд, - не разрешаю. - Он поднял голову, всмотрелся в разрастающуюся с волшебной быстротой точку и добавил: - У него мужественное лицо, он правильно делает свое дело...".
Эти строчки загадочным образом исчезли при подготовке первой публикации: в гранках они были, но в журнале их уже не оказалось.
Бартини также подтверждает свое знакомство с Булгаковым - и делает это весьма своеобразно. Все его проекты имеют однобуквенную маркировку (А-57, С-6, Т-200, М-62 и т. д. Даже ВВА-14 в проектной документации обозначалась как 14М). Но в сравнении с другими советскими авиаконструкторами Роберт Людвигович использовал рекордное количество букв: М, А, С, Т, Е, Р.
6. "СОБЕРИТЕ СВЕДЕНИЯ
О ВСЕЙ МОЕЙ ЖИЗНИ"
Тридцать лет назад родилась интересная идея: если найти закономерность в появлении важнейших изобретений и открытий, можно смоделировать оптимальный вариант развития цивилизации. Эта мысль прозвучала на XIII Международном конгрессе историков науки. "Красный барон" предложил другой путь: искать человека. Вот что писал И.Чутко в газете "Московская правда" (1989, № 103):
"Бартини предположил, что гораздо проще будет построить для начала не модель развития науки и техники, а модель человека, способного развивать науку и технику. Они, талантливые люди, изменяются гораздо медленнее, чем машины, приборы и сооружения, если вообще меняются. Техника ХХ века неизмеримо сложнее, не сравнима с техникой ХIХ века, но Эдисон, Королев, Тесла, - да и Кулибин, да и Ломоносов, - явления одного порядка. И если какой-нибудь еще неведомый старатель-одиночка, впервые постучавшийся в двери ВНИИ государственной патентной экспертизы, "проходит" по такой обобщенной модели, скажем, по набору соответствующих тестов, - передавать его заявку наиболее квалифицированным экспертам на рассмотрение вне очереди".
Мысль Бартини ясна: в массе людей есть индивиды, представляющие особый интерес - "непонятые гении". Выявлять их следует с помощью специальных тестов. И вот что любопытно: всего через год после московского конгресса историков науки И.Чутко напечатал статью о "невидимом самолете" и о его конструкторе Дунаеве. "Дунаев - это Бартини", - признался Игорь Эммануилович. Может быть, барон вел собственный поиск, и настоящей целью статьи было массовое тестирование читателей?
"Соберите сведения о всей моей жизни. Извлеките из этого урок". Эти слова Бартини написал в своем завещании. К кому он обращается? Какой урок может преподать его биография?
На первый взгляд судьба конструктора служит примером удивительного невезения. В стране строили все, что могло мало-мальски летать. С миллионов плакатов суровая летчица вопрошала прохожих: "Что ты сделал для Воздушного флота?" И при такой нужде в аэропланах Бартини довел до серии лишь одну из своих замечательных машин! Остается предположить, что полсотни проектов были "заготовкой рогов и копыт" - прикрытием настоящей работы.
Один из немногих людей, знавших Бартини еще до войны, вспоминал: "Постройка "Сталь-7" продвигалась медленно. После ареста главного конструктора нас без конца таскали к следователю: срыв всех сроков единственная правда из всего, что "вешали" на Роберта. Что скрывать: в тридцать седьмом году были дни, недели и месяцы даже, когда он необъяснимо охладевал к "семерке". "Выпрягался"... Одно время пропадал у ракетчиков, потом что-то считал и не подходил к телефону. Куда-то уезжал - всегда неожиданно и надолго. Однажды ночью мне пришлось разыскивать Бартини: его срочно вызывали в главк. Нашел... в обсерватории! В другой раз мы шли пешком через центр, и Роберт еле успевал раскланиваться со знакомыми: "писатель...", "академик такой-то...", "художник...".
(Странно: этот человек ничего существенного не рассказал, но несколько раз просил не называть свою фамилию!)
В 50-60-е годы "красного барона" видели в приемной Хрущева и за кулисами МХАТа, на "оттепельных" выставках, в лабораториях и на полигонах. Его идеи шокировали физиков-теоретиков. Ходили слухи о том, что Бартини каким-то образом причастен к космическим делам, к строительству научного центра в Дубне и новосибирского Академгородка. А его участие в создании Баксанской нейтринной обсерватории подтверждают некоторые документы, хранящиеся в архиве Главштаба ВМФ.
"Он был безмерно богат идеями и щедро их раздавал", - писал О.Антонов в предисловии к документальной повести "Красные самолеты". Бартини знал семь языков, еще на двух свободно читал, прекрасно рисовал, играл на фортепьяно писал стихи и держал в памяти чудовищное множество вещей, порой весьма экзотических. Кажется, не существовало в мире такого вопроса, по которому у него не было бы веского мнения. И что-то неуловимо сдвигалось в жизни - там, где проходил этот красиво стареющий патриций. Барона всегда окружала аура тайны, - она волновала его романтичных коллег, внештатных сотрудников компетентных органов и даже писателей мемуаров - народ крепкий и бывалый. Попав в гравитационное поле Бартини, мемуаристы вдруг обнаруживали, что пишут не про себя, а про свои встречи с Робертом Людвиговичем.
Но маска ученого-чудака, бескорыстного сеятеля идей не всем отводила глаза. Некоторые задумывались. Это заставляло барона импровизировать. После выхода книги "Красных самолетов" ее автору довелось испытать немало неприятных минут: люди, хорошо знавшие конструктора, утверждали, что все было совсем не так, Чутко недопонял, исказил... Но как было на самом деле, - об этом все рассказывали по-разному. В шараге, например, барон говорил о побеге из итальянской тюрьмы. ("Муссолини дал мне двадцать лет, а Сталин только десять!") Но в лубянском "Деле" это приключение отсутствует. Такого эпизода нет в книге Чутко и в автобиографиях, писавшихся для первых отделов. Несколько разнятся версии о том, как Бартини добирался до СССР: в трюме германского парохода или на палубе, с документами своего русского друга Бориса Иофана. Слышали и про подводную лодку, всплывшую ночью у румынского берега. Неизвестно также, где жил Бартини по приезде в Москву: одним он рассказывал про общежитие Коминтерна на Тверской (бывшая гостиница "Париж"), другим - про "реввоенсоветовское" общежитие в Мерзляковском переулке. А мог ли Бартини, занимавший на флоте инженерные должности, быть комбригом? В "Красных самолетах" это звание упоминается раз десять. Но Бартини ушел в запас в тридцатом году, а воинские звания ввели в тридцать пятом. До того звание определяла должность: комбриг - командир бригады.
Зачем нужна была эта путаница?