Страница 71 из 74
- Сюда, - говорит Шнир многозначительно, - Лекерта притягивал очень сильный магнит: молодая жена!
- Совсем девочка! - добавляет Степа Разин. - Семнадцать лет... И до чего красавица! Посмотришь - ослепнешь!
Жили Лекерт и его молодая жена очень трудно. Работы у него не было, сколько он ни искал... Прямо сказать - голодно жили! Но веселые были, счастливые, словно и не они голодают.
Лица Шнира и Степы омрачаются.
- Она, бедная, ребеночка ожидает, скоро уже должна родить! Подрастет он, спросит: "Где мой папа?" А папы его и на свете нет...
- А вы думаете, что... - спрашиваю я со страхом.
- Думать нечего. Затем и передали дело в военный суд, чтоб его повесили! Гражданский суд этого не может - ведь Лекерт не убил фон Валя, он только легко ранил его!
Дядя Мирон подтверждает: передача дела Лекерта в военный суд обещает самый тяжкий приговор. Да Лекерт и сам не облегчает, а отягощает свое положение. Дядя Мирон читал в суде копию с показаний, данных Лекертом. Все его показания пронизаны одним желанием: представить дело так, будто он был один, у него не было ни единомышленников, ни сообщников, никто ему не помогал, не влиял на него... "Я один задумал убить губернатора за подлые розги, которыми он хотел опозорить моих товарищей.
Для этого я купил револьвер с пятью боевыми патронами. Губернатора я в лицо не знал, поэтому и стал приходить каждый день в сквер и сидел на скамеечке против губернаторского дворца. Видел, как губернатор выезжает каждый день в своей пролетке и возвращается обратно. Поворачивая из ворот на улицу и обратно с улицы в ворота, пролетка всегда замедляет ход. Я хорошо рассмотрел лицо губернатора и запомнил его!" По словам дяди Мирона, от Лекерта все время добиваются признания, кто были его сообщники. Ему даже намекали, что, если он назовет их, это очень облегчит его участь. Но чернявый хлопчик упорно, твердо настаивает на том, что никаких сообщников у него не было.
Даже если бы Лекерт показал, что он не хотел убивать губернатора, а хотел только ранить, напугать его, это бы изменило его положение, но он упрямо и настойчиво повторяет: "Нет, я хотел убить губернатора!"
Сообщники у него были, это известно. Их было человек семьвосемь, целая группа. Они были вооружены, следили за выездами фон Валя, изучали маршруты его поездок. Но Лекерт упорно скрывает это.
Суд происходит 15 мая. Заседание суда длится всего несколько часов. Ведь это не суд, это комедия суда! Не вызван ни один свидетель! Суд не ищет, он и не хочет найти какие-нибудь новые обстоятельства, позволяющие ну хотя бы сослать Лекерта на вечную каторгу, но сохранить ему жизнь. Нет, суд имеет заранее принятое решение: казнить Лекерта и этим терроризировать революционную молодежь во всей России. Суд выносит приговор:
смертная казнь через повешение.
Однако с приведением приговора в исполнение почему-то медлят. Ходит слух, что заминка эта объясняется отсутствием палача, Вообще-то, оказывается, по указу 1742 года даже всякий небольшой уездный город должен иметь своего профессионального палача, а губернскому городу полагаются целых два палача.
Палачей очень часто вербуют из числа наиболее тяжких уголовных преступников, осужденных, например, за особенно зверские убийства. Такой преступник, приговоренный к вечной каторге, берется исполнять обязанности палача - главным образом вешать - в расчете постепенно заработать себе смягчение участи.
Повесит некоторое - точно обусловленное - количество осужденных, и вечная каторга заменяется для него каторгой "на срок".
Повесит еще сколько-то осужденных (в большинстве - революционеров) - и срок каторги ему соответственно еще уменьшается. Кроме того, за каждого повешенного палач получает - особо - немалое денежное вознаграждение.
Так вот: исполнение приговора над Лекертом почему-то затягивается. Почему, никто не знает, но говорят, что причина заключается в том, что нет "хорошего палача"...
Как уже не раз случалось мне в этой книге, я сейчас забегу вперед. Через двадцать пять - тридцать лет после казни Лекерта, когда Советская власть нашла и раскрыла важнейшие, секретнейшие документы поверженного царского правительства, было найдено письмо одного из палачей-каторжников, А. Филипьева.
Этот зверь, сидя в петербургской пересыльной тюрьме, пишет "Господину Начальнику Охранного Отделения" нахальное безграмотное письмо... Почему, обижается он, ему, верой и правдой вешавшему людей, не стали "давать работу"? "В настоящее время, - пишет палач Филипьев, - вот май, а я томлюсь в одиночном заключении, мне кажется, что я не заслужил такого наказания, а одиночное заключение влияет на каждого человека и его органцым" [Сохраняю стиль и орфографию подлинника (А. Б.).]. Обиженный палач-каторжник просит сообщить ему, "сколько времени еще я должен буду содержатца в одиночном заключении на каких данных. Прошу сообщить мне не в продолжительное время и успокоить меня, мое положение в настоящее время очень незавидное".
Солнце всходило. Лекерт улыбнулся ему почти радостно. Этой улыбкой он встретил смерть...
Палач вышиб у него из-под ног скамейку. С криком "Готово!"
палач с силой вцепился в ноги закачавшегося в петле тела и повис на них.
По требованию врача тело оставалось в петле в течение двадцати минут. После этого тело было вынуто из петли, и врач констатировал смерть.
Труп потащили к заранее вырытой яме. Один из городовых сказал палачу Филипьеву - тот был очень оживлен, помогал зарывать труп, - что на труп надо надеть заранее приготовленный саван.
Палач весело подмигнул:
- Обойдется жидюга и без савана! - и спрятал саван к себе за пазуху...
По тому месту, где зарыли тело Лекерта, дважды пронеслись две казачьи сотни, - они сровняли это место с землей.
Могилу эту искали многие и много. Ее так и не удалось найти.
Лекерт был повешен 28 мая (по старому стилю) 1902 года, в 3 часа 40 минут утра.
Все это, сейчас рассказанное, раскрылось лишь спустя много лет.
Но тогда, в ночь с 27 на 28 мая, мы об этом и не догадываемся. Мы даже не знаем, что именно в эту ночь происходит казнь чернявого хлопчика Гирша Лекерта.
Под утро я просыпаюсь на большом диване за ширмой, у папы в кабинете. Сюда меня переселили, когда начались выпускные экзамены: папин кабинет помещается на отшибе, он отделен от остальных комнат, и мои ночные "зубрильные" бдения (иногда с Люсей Сущевской или другой подругой) не мешают спать остальным обитателям нашей квартиры.
В эту ночь мы тоже занимались с Люсей. По ее выражению, мы "погибали над географией"... Перед рассветом Люся побежала домой, а я легла спать.
Просыпаюсь внезапно оттого, что в кабинет вошел папа и за ним еще кто-то - чужой, незнакомый.
Очевидно, папу пришли звать к больному. Папа - сам же называет себя "рассеянная башка!" - забыл, что я сплю в кабинете, и привел посетителя туда.
Сейчас, вероятно, часов пять утра. В комнате уже совсем светло. Притаившись за своей ширмой, ясно вижу в просветы между ее створками папу и незнакомого человека. Папа, заспанный, видно только что разбуженный, в накинутом на плечи пиджаке, стоит перед незнакомцем, не предлагая ему сесть. Тот растерянно оглядывается по сторонам, словно сам толком не понимает: куда это он забрел и зачем он это сделал? У него лицо, в Это письмо палача А. Филипьева, изливающего свои обиды и претензии, писано 15 мая 1902 года. Палача поспешили "успокоить", как он требовал в своем письме: через три дня его отправили в каш город - повесить Лекерта...
Помедлим еще немного - в том будущем, в которое мы забежали, - чтобы узнать о последних часах чернявого хлопчика Лекерта... Когда в ночь с 27 на 28 мая его везли на место казни, с ним в карете были раввин, пристав Снитко и конвой.
- Куда вы меня везете? - спросил Лекерт.
- На вокзал, - внушительно ответил Снитко. - На каторгу отправляем тебя.
Это был жестокий ответ. Дерево растет из семени десятки лет.