Страница 4 из 76
Меня окружали ахейцы. Так назывались люди, работавшие рядом и осаждавшие Трою. Теперь они казались встревоженными, они боялись, что троянцы сумеют прорвать оборону и напасть на лагерь.
"Несладко придется ахейцам", - подумал я.
Да, Золотой бог утверждал, что троянцы отразят натиск. Политоса послали таскать наверх корзины с землей, которую мы выкапывали со дна рва. Поначалу мне казалось, что подобный груз окажется слишком тяжел для старика, но корзины оказались невелики, земли мы насыпали понемногу, и надсмотрщики в небрежении дозволяли носильщикам не торопиться, поднимаясь по склону.
Заметив меня среди копающих, старик подошел ко мне.
- Неладно сегодня среди высокородных и могущественных, - прошептал он мне, явно обрадованный раздором. - Утром поссорились мой господин Агамемнон и Ахиллес - великий мужеубийца. Поговаривают, что Ахиллес не выйдет сегодня из своего шатра.
- И копать не поможет? - усмехнулся я.
Политос ухмыльнулся:
- Великий царь Агамемнон послал делегацию к Ахиллесу с просьбой выйти на поле брани, но вряд ли его ждет удача. Ахиллес юн и нахален и к тому же считает, что даже его дерьмо пахнет розами.
Тут уже я рассмеялся шутке старика.
- Эй! - крикнул нам надсмотрщик с вершины вала. - Если вы немедленно не займетесь делом, я подыщу вам лучший повод для смеха!
Политос взвалил наполовину наполненную корзину на свои хрупкие плечи и побрел вверх по склону. Я вернулся к лопате.
Солнце стояло высоко на безоблачном небе, когда невдалеке со скрипом распахнулись деревянные ворота и наружу хлынул поток колесниц... Копыта коней стучали по утоптанной насыпи, пересекавшей ров. Все остановились. Надсмотрщики кричали, приказывая выбираться из рва, и мы ретиво полезли на склон, обрадованные отдыхом и предстоящим зрелищем - битвой.
Поблескивая на солнце бронзовой броней, колесничие выстраивались в линию. В колесницы запрягали по паре коней, изредка по четыре. Лошади ржали, нервно били копытами, словно предчувствуя сумятицу битвы. Колесниц (я сосчитал их) было семьдесят пять - о тысячах, воспетых поэтами, и речи не шло.
На каждой колеснице стояло двое мужей, один правил лошадьми, другой держал оружие - несколько копий различной длины и веса. Самое длинное из них в два раза превышало рост воинов, вместе с бронзовыми шлемами, увенчанными гребнями из конских волос.
Воинов защищали бронзовые кирасы, шлемы и поручни. Ног их я не видел, но и они, конечно же, были покрыты поножами. Большая часть колесничих в левой руке несла небольшие округлые щиты. Воины же защищали себя большими восьмиугольными щитами, закрывавшими стоящих от лодыжек до подбородка. На перевязях, висевших через плечо, висели мечи. Я успел заметить на рукоятках блеск золота и серебра. За спиной некоторых колесничих болтались луки, другие прицепили их к колесницам. Когда последняя повозка выехала за ворота и покатила по укатанной насыпи, пересекая ров, раздались громкие крики. Великолепная четверка вороных коней, стройных и лоснившихся, несла колесницу как на крыльях. Находящийся в ней воин казался крепче и сильнее остальных, его панцирь, искусно украшенный, блестел на солнце.
- Сам великий царь, - сказал Политос, Голос его едва слышался за гомоном толпы. - Агамемнон.
- А Ахиллес вместе с ними? - спросил я.
- Нет, зато вон тот гигант - могучий Аякс, - указал он, взволнованный зрелищем. - А вот Одиссей, а...
Со стен Трои послышался ответный рев. Справа от ворот поднялось облако пыли, на равнину ринулись колесницы.
Наши ворота теперь распахнулись, пропуская пеших воинов, которые несли луки, пращи, топоры, дубинки. Изредка виднелись кольчуги, но по большей части их тела защищали кожаные куртки, иногда с нашитыми бронзовыми бляхами.
Обе армии сошлись лицом на обдуваемой ветром равнине. Широкая река естественным образом ограничивала арену сражения; справа от нас ручей помельче охватывал левый фланг. Песчаные берега поросли высокой зеленой травой, но поле боя было уже вытоптано ногами воинов и утрамбовано колесами повозок.
Первые полчаса ничего не происходило. Обе армии лишь обменялись посыльными и ограничились переговорами; ветер унес поднятую пыль.
- Сегодня никто из героев не хочет вызывать соперников на поединок, пояснил Политос. - Посыльные обмениваются предложениями о перемирии, которые каждая сторона высокомерно отвергает.
- И так каждый день?
- Мне рассказывали - так, когда нет дождя.
- А война действительно началась из-за Елены? - спросил я.
Политос пожал плечами:
- Это официальное объяснение. Правда, царевич Александр похитил царицу Спарты, пока ее муж отсутствовал. Но с ее согласия или против воли, знают только боги.
- Александр? А я думал, его зовут Парисом.
- Так его иногда называют, но имя царевича - Александр. Один из сыновей Приама. - Политос расхохотался. - Я слыхал, что несколько дней назад они с Менелаем, законным мужем Елены, сошлись в поединке и Александр постыдно бежал... Укрылся за своими пехотинцами! Можно ли в это поверить?
Я кивнул.
- Менелай - брат Агамемнона, - продолжал Политос более приглушенно, чтобы его не услышали. - Великий царь с радостью сровнял бы Трою с землей. Тогда корабли его беспрепятственно проходили бы через Геллеспонт в море Черных вод.
- А зачем ему это?
- Речь идет о золоте, мой мальчик, - шепнул Политос. - Это не всегда только металл, которым украшают себя цари. На далеких берегах этого моря растет золотое зерно, земля там сплошь покрыта колосьями. Но туда не попасть; невозможно миновать пролив, не заплатив Трое дань.
- Ага. - Теперь мне становились понятными истинные причины войны.
- Александра послали договориться о мире в Микены. Ему предписывалось заключить новое торговое соглашение от имени своего отца Приама с царем Агамемноном. Царевич остановился в Спарте, но вместо того, чтобы вести переговоры, украл Елену. Агамемнону только это и было нужно. Ведь если царь сумеет победить Трою, то получит доступ к богатствам дальних земель, что лежат за проливом.
Я уже собирался спросить, почему бы троянцам не вернуть Елену законному мужу, когда тишину на равнине нарушили трубные звуки.
- Ну вот, началось, - мрачно сказал Политос. - Опять глупцы рвутся проливать кровь.
Колесничие защелкали кнутами, и на наших глазах лошади рванулись вперед, увлекая ахейцев и троянцев навстречу друг другу.
Я попытался сосредоточиться, наблюдая за ближайшей колесницей, и заметил, что стоявший в ней воин уже упирается ногой, обутой в сандалию, в стенку, чтобы тверже метнуть копье. Тело его прикрывал огромный щит, в руке он держал легкое короткое копье.
- Диомед, - заметил Политос, не дожидаясь вопроса. - Царевич Аргосский. Прекрасный юноша.
Приближавшаяся к нему колесница вдруг вильнула, воин, стоявший в ней, метнул копье... оно пролетело мимо.
Диомед же своим копьем угодил прямо в круп самой дальней из четырех лошадей, запряженных в колесницу противника. Животное, дико заржав, взвилось от боли, остальные три сбились с аллюра, и колесница беспорядочно заметалась, выбросив воина на пыльную землю. Возница или упал вместе с ним, или свалился на дно, укрывшись за борт колесницы. На истоптанном поле в клубящемся облаке пыли продолжалось сражение. Колесницы съезжались, копья пронзали воздух, пронзительные крики и проклятия звучали повсюду. В первые минуты битвы пехота держалась поодаль, не мешая знатным всадникам биться с противниками.
Перекрывая шум битвы, над полем брани раздался странный вопль, напоминавший крик обезумевшей чайки.
- Боевой клич Одиссея, - проговорил Политос. - Царь Итаки выехал на поле битвы.
Я же не сводил взгляда с Диомеда. Его возница осадил упряжку, и царевич спрыгнул на землю. Держа в левой руке два копья, он прикрывался массивным восьмиугольным щитом, постукивавшим о шлем и поножи.
- О! Муж менее великодушный пронзил бы врага прямо с колесницы! - с восхищением воскликнул Политос. - Диомед же воистину благороден. Если бы только он был в Аргосе, когда люди Клитемнестры выгнали меня!