Страница 3 из 76
- Это все-таки кое-что, - пробормотал я.
Он взглянул на меня:
- Орион, ты уже съел все, что заработал.
- Значит... больше нам ничего не дадут?
- Это все, что положено за день работы. Если ты увидишь фета с монетой в мошне, знай: это вор.
Я глубоко вздохнул.
- Мы, Орион, хуже рабов, - продолжал Политос шепотом, в котором угадывалась приближающаяся сонливость. - Мы - черви, которых топчут ногами, мы - псы. Так они к нам относятся. Пусть мы все передохнем от непосильных трудов, - нас даже не похоронят, наши кости просто бросят гнить в придорожной канаве.
С тяжелым вздохом Политос отставил пустую плошку и растянулся на песке. Стемнело настолько, что я едва мог видеть его лицо, от жалкого костерка давно остались одни уголья. С моря дул холодный ветер, и, чтобы согреться, я автоматически подрегулировал кровообращение. Не то что одеял, даже куска холстины не было у истощенных фетов, чтобы прикрыть усталые тела. Не имевшие крова люди повалились спать в одних набедренных повязках.
Я лег возле старика и задумался: сколько же ему лет на самом деле? Может быть, сорок. Но тут же усомнился, - в это варварское время мало кому удавалось дожить до столь преклонного возраста. Пара дворняг сцепилась из-за каких-то костей возле очага, потом псы успокоились и улеглись рядышком, защищенные от ночного холода лучше людей.
Прежде чем закрыть глаза, я обратил взор к башням Трои, грозно черневшим на фоне темно-фиолетового неба. Агамемнон... Троя. Как я попал сюда? И сколько мне удастся продержаться здесь в положении человека, который ничтожнее раба?
Я заснул и сразу очутился в другом мире, там шла совершенно иная жизнь - в иной плоскости существования.
Я оказался там, где не было ни времени, ни пространства... ни земли, ни неба, ни моря. Даже горизонт исчез в безбрежном золотистом сиянии, которое окружало меня, простиралось во все стороны, текло в бесконечности... Теплое, яркое, оно ослепляло, я не видел ничего, кроме этого света.
Не знаю, почему я пошел, поначалу медленно, но потом заторопившись; словно знал, куда направляюсь и зачем. Время не имело значения, но я шагал целую вечность, и босые мои ступни прикасались к чему-то твердому, хотя глаза видели только все тот же золотистый свет.
Наконец вдалеке я заметил свет, который затмил сияние вокруг. Пятнышко, точка, что пламенела чистым золотом, влекла меня к себе, как магнит притягивает кусок железа, как жгучее солнце - комету.
И я побежал... да что там - полетел к этому обжигающему золотистому источнику света. Чуть дыша, я мчался к нему, хотя глаза мои слезились, гулко стучало сердце, дыхание перехватывало в груди.
Вдруг я замер. Невидимая стена преградила мне путь. Тело как будто парализовало.
Остановившись, я рухнул на колени - передо мной, покоясь на золотистом свете, испускаемом им самим, восседал некто в облике человека. Зрелище казалось невыразимо прекрасным. Мне обжигало глаза, и все же я не мог оторваться от созерцания чуда.
Он был велик и красив: густые золотые волосы ниспадали на плечи, глаза сияли золотистыми искрами, кожа испускала животворный свет. Безупречно совершенное лицо его не имело в себе ничего женственно мягкого; он казался спокойным и уверенным, губы изгибались в некоем подобии улыбки. Он явился мне обнаженным по пояс, я видел широкие плечи и могучую безволосую грудь, - ниже тело его окутывали складки ткани, сияющей золотом.
- Мой бедный Орион. - Его улыбка превратилась в ухмылку. - Попал в переделку.
Я не знал, что ответить... Не мог говорить, - слова застревали в горле.
- Ты не забыл своего создателя? - спросил он насмешливо.
Я тупо кивнул.
- Конечно, ты помнишь. Образ этот заложен в самой твоей сути. Кроме окончательного разрушения, ничто не может стереть его.
И я преклонил колени перед создателем, в голове снова бурлили смутные воспоминания, я старался облечь их в слова, чтобы заговорить, спросить его...
- Ты помнишь мое имя? - продолжил он.
Вспомнить я не смог.
- Не важно. Сейчас можешь звать меня Аполлоном. Твои собратья на равнине Илиона зовут меня так.
Аполлон. Греческий бог света и красоты. А еще - бог музыки, медицины... или же биотехнологии. Я напряженно рылся в глубинах памяти. Однако мне все время казалось, что знал я другое имя, когда жил в ином времени. Тогда там существовали другие боги, а с ними богиня, которую я любил.
- Я жестоко обошелся с тобой, потому что ты ослушался меня, освободив Аримана. Ты намеренно изменил континуум, поддавшись своим чувствам.
- Да, потому что любил. - Мой голос еле звучал, я задыхался, но все же мог говорить.
- Орион, ты тварь, создание, - фыркнул он. - Что можешь ты знать о любви?
- Женщина, - умолял я. - Богиня...
- Она мертва.
От его голоса, холодного и невозмутимого, как судьба, кровь стыла в жилах.
- Ты убил ее, - выговорил я.
Насмешливая улыбка превратилась в мрачную и торжественную.
- В известной мере, Орион, ты сам сделал это. Ты осмелился полюбить богиню и обрек ее на смерть, так как из-за тебя она приняла человеческий облик.
- Ты обвиняешь меня...
- Обвиняю? Бог не обвиняет, Орион. Бог наказывает. Или вознаграждает. Сейчас тебя наказывают... Смирись, и искупление придет.
- А потом?
И вновь лицо его озарила лучезарная улыбка.
- Как только троянцы отразят натиск варваров-греков, для тебя найдутся другие дела. Не бойся: я не хочу твоей смерти... Не хочу - тебе еще столько предстоит пережить в этом времени.
Я попросил объяснить, но обутая в сандалию нога пнула меня по ребрам. Я открыл глаза: вокруг лежали греки, осаждавшие Трою, я был нижайшим среди низших.
- Живо на ноги! Вставайте! Работать! - закричал кнутобоец.
Глядя на него, я видел лишь ослепительный свет восходившего солнца, а потом зажмурился и наклонился.
3
Нам дали по плошке жидкой ячменной каши, а затем заставили деревянными лопатами укреплять вал, огораживавший лагерь.
Воины тем временем лениво жевали жареную баранину и плоские хлебцы, их оруженосцы запрягали лошадей в колесницы, точили мечи и копья. Мы вышли наружу через ворота в приземистом валу вокруг лагеря. День выдался солнечный, и с утра нам следовало углублять ров перед насыпью, а выкопанный грунт высыпать на вершину рва. Пешему войску троянцев и их колесницам теперь станет труднее добираться до кораблей.
Мы проработали почти все утро. Потрясающе ясное небо сверкало безоблачной синевой, белыми точками в нем, стеная, метались чайки. Но море казалось кобальтовым, с темными валами волн. Серо-бурые глыбы островов горбились у далекого горизонта. А на суше смеялись неприступные башни Трои и ее гордые стены, вздымавшиеся на холме. За городом высились далекие горы, заросшие темным лесом, вершины их терялись в тумане.
Ветер крепчал, налетая порывами и принося прохладу, солнце поднималось все выше, и ветер приносил прохладу; мы копали и ссыпали песок в плетеные корзины, другие феты уносили их на вершину вала.
Я работал, потел и вспоминал то, что видел ночью: это был не сон, сомнений у меня не оставалось. Золотой бог действительно существовал и носил имя Аполлон или другое, которое я, наверное, знал прежде. Я уже почти вспомнил, каким видел его в иные времена, и кроме того, в моей памяти возник темный и зловещий силуэт.
"Это был тот, кого Золотой бог называл Ариманом", - подумал я.
"Богиня... женщина, которую я любил. Та, которая умерла".
Золотой бог сказал, что я виновен в ее смерти. Но мне-то было совершенно ясно - он сам разворачивал цепь событий, закончившихся взрывом звездного корабля. Он убил ее, вернее, нас обоих. А потом оживил меня и забросил в эти края, в жуткую эпоху - вновь одинокого и лишенного памяти.
Но я помнил... помнил, хотя и немного. Впрочем, достаточно, чтобы осознать: я ненавижу Золотого бога за все, что он сделал. Я стиснул лопату мозолистыми руками, негодуя от гнева и сердечной тоски. Остальные феты работали с прохладцей, видимо, потому, что надсмотрщики, позабыв про нас, оставались на вершине вала, дабы потешить свой взор, наблюдая за благородными воинами в великолепных бронзовых панцирях.