Без выбора

Только вот ведь в чем дело: народ русско-российский... Либо его уже нет как народа, а лишь население... Либо он еще есть. Лично я надеюсь на последнее. И тогда восстановление государства Российского в соответствии с его величинами, и территориальными, и духовными, - этот процесс неизбежен.

Но усилиями инициативных советских людей (а других не было) идею государственности за прошедшее десятилетие так глубоко затолкали в болото смуты, что за "плечи" оттуда ее уже не вытащить.

Только за волосы.

А это больно! Это будет больно. При том - всему социальному организму. И "организму" придется подготовиться к этой боли - такова расплата за бездумное, за двуличное и безыдейное, безгражданственное состояние общества в течение последних десятилетий коммунистического правления. Без боли государства не возникают, без боли не распадаются и тем более не воскрешают.

Или мы, русские, растворимся в "новом мировом порядке", либо с воплем воскреснем как народ, как нация, как государство. Третьего варианта что-то не просматривается на горизонте....

Страстишки и страсти

Если под словом "страсть" понимать нечто нарушающее норму обычного человеческого поведения, где уже отчетливо просматриваются вероятные дурные последствия как для индивидуума, так и его непосредственного окружения, то в этом смысле сиим страстям, а если справедливее сказать - страстишкам - с детства я был подвержен весьма.

Например - горы. На той байкальской стороне, где я вырастал, горы были невысоки и почти все достижимы. Если на иную скалу "в лоб" забраться бывало и невозможно, то всегда можно было обойти ее распадком и, так сказать, с тыла, но восстать на ее последнем к небу камне и произнести нечто торжественное, вроде: "Кавказ подо мною. Один в вышине..." Всегда при том присутствовал и эстетический момент, потому что с каждой скалы-горы вид на Байкал был своеобразен, какая-нибудь сущая мелочевка, но добавлялась к уже накопленным в памяти картинкам про него, бога моего любимейшего - Байкала.

Но страсть, как уже сказал, без "негатива" не бывает, и потому ревность к горам, куда не сумел, не успел, не захотел забраться, - эта ревность была недоброй.

Лет в одиннадцать выучил стих Лермонтова:

В теснине Дарьяла я знаю скалу.

Туда залететь лишь степному орлу...

К Кавказу, куда не стремился и куда попал уже в преклонном возрасте, в детстве относился с неприязнью. На фига, спрашивается, нужна скала, на которую лишь степному орлу...

Зато наши южнобайкальские горы - они были мои.

Я с тоскою ловил уходящие тени.

Уходящие тени погасавшего дня.

Я на пашню всходил, и дрожали ступени,

И дрожали ступени под ногой у меня.

Да! Все бывало именно так! Я всходил на любимую скалу, что над поселком, под ритм стиха, на шаг опережая "огневое светило", спешащее в свою потаенную пещеру для ночного отдыха...

Я с тоскою

ловил

уходящие

тени...

Поэт, когда-то забиравшийся всего лишь на башню, тем не менее точно уловил ритм неторопливого, но единственно верного ритма подъема на мою скалу...

Последний раз, уже в 90-м, с больными ногами, со стоном и непрестанными охами и уже без всякого ритма взобрался я на скалу своего детства и знал, что в последний раз... Там, на самой вершине, как и полвека назад, стояла сосна с переплетенными ветвями. Но ветра... Корни сосны оголились, серыми анакондами уплели всю скальную площадку, где когда-то я и встречал рождение дня, и прощался с ним...

Отсюда, с этой высоты, видны мне были отчетливо другие горы, что по ту сторону Байкала, - отроги хребта Хамар Дабана. Со снежными шапками, почитай, круглогодично... Но на том берегу я, к счастью, не жил. Иначе в детстве извелся бы от мук ревности - ведь зачем нужны горы, если на них нельзя, невозможно забраться. В том вызов. Вечный вызов, на который только и можно что ответить косым взглядом. Но известно же, что косой взгляд - недобрый, будь его объектом гора или человек.

Итак, горы в моем детстве были страстью. Я жаждал над ними возвышаться. Не покорять, нет. Что значит - покорить гору? Глупость! Но возвыситься над ней - это совсем другое дело!

"Кавказ подо мною. Один в вышине!.." Специалист по детской психологии наверняка сделал бы нелестный для меня вывод из такого признания. Да я и сам могу его сделать. Подумаешь!

Другой страстью моего детства была вода. В основном, конечно, байкальская. Но и любая прочая тоже. С детства я был мерзляк, и никогда купание в холодной воде не доставляло мне удовольствия. Но именно потому некоторые мамаши не разрешали своим детям дружить со мной. Я купался от льда и до льда. Не один, конечно. Охотники всегда находились. Только не знаю, так ли они страдали от холода, как я, или нет...

Едва лед отступал от берега метров на двадцать, как мы, заготовив дрова для костра на берегу, уходили в воду, плыли до льда, взбирались на него, потоптавшись на нем, прыгали, плыли к берегу и затем ритмично сотрясались телесами над костром.

Уже почти взрослым человеком я переплывал Ангару в июне, когда она как лед; в Селенге плавал в шугу, обцарапывая тело ледяными иглами; переплывал Лену в районе Усть-Кута и Неву с Васильевского острова, где был подобран милицией, потому что не нашел места, где пристать на другом берегу, и заплыл в какое-то охраняемое пространство. И все это я проделывал не из удовольствия вовсе, но по той же глупой ревности: реки на то и существуют, чтобы их переплывать.

Еще одна страсть детства - тайга. Уйти без тропы куда глаза глядят и не заблудиться, немного при этом обязательно поблуждав. Долгое время я мнил себя большим спецом по таежным блужданиям, пока не был препозорно наказан, отправившись однажды просто пошататься по подмосковному лесу. Я заблудился в трех-четырех километрах от станции, и только поездные свистки помогли мне выбраться к железной дороге. А все просто! Наша-то, прибайкальская тайга, она же гористая - всегда есть ориентир. Только полный тупица заблудится. Да и ручьи все, они куда? Конечно, в Байкал. Ни по солнцу, ни по мхам, ни по каким другим приметам - нет нужды башкой вертеть. Так что в равнинной тайге я и поныне полный лох. Впрочем, слово "лох" - это что-то из современности. В мои времена говорили - лопух. И было это очень обидное слово.

Однако все эти мои детские страстишки не шли ни в какое сравнение с другой, воистину хмельной страстью - чтением! Бабка-бабушка приучила, мать поощряла, но уже к одиннадцати годам ни в каких поощрениях я не нуждался. И годам к двадцати я был уже безобразно начитанным человеком.

Безобразие моей начитанности заключалось не только в том, что чтение было бессистемным - читал что ни попадя... Но дело в том, что оно, чтение мое запойное, было совершенно некритическим.

Читал ли "Крошку Доррит" Диккенса или "Счастье" Павленко, "Роб Роя" В.Скотта или "Кавалера Золотой Звезды" Бабаевского - я верил тому, о чем читал, безусловно и в равной степени сопереживал будто бы где-то и когда-то, но непременно происходившему. Мысль о том, что писатель может не только элементарно врать по конъюнктуре, но просто сочинять небылицы, то есть то, чего в действительности не было, - приди такая мысль в голову, глядишь, и бросил бы читать вообще.

Я ненавидел, нет - презирал тонкие книжки: не успеешь расчитаться, вжиться в мир героев, пофантазировать на предмет их мыслей и поступков- и на тебе! Конец! Любая же толстая книга - что пещера с тысячей ходов, где ждут-поджидают тебя невстречаемые люди, неслыханные события и дивные переплетения судеб героев и антигероев! Потому рассказов не читал вообще. За исключением Джека Лондона и Лескова.

К концу седьмого класса перечитал все романы Тургенева. А "Записки охотника" только по принуждению - по школьной программе. К концу десятого класса - все романы Толстого, но "Севастопольские рассказы" по-настоящему читал через десять лет, в следственном изоляторе питерского КГБ.

Нынче поговаривают о так называемом виртуальном мире... Да я треть жизни прожил в нем. Пример: книга о Марии Стюарт. Автора и не помню вовсе. Но когда "отболел" темой, такой вот стишок сочинился: