Страница 32 из 56
– Сумасшедшая! – крикнул Петр, убегая…
Екатерина съездила в Ораниенбаум – посетить свой садик, где вызревала посаженная ею клубника. Огород был вытоптан будто стадом. Ламберти сказал, что вчера наехала компания с графиней Елизаветой Воронцовой – все грядки обчистили.
– Это уже свинство! – обозлилась Екатерина. – Нс она сажала, не она поливала, не ей бы и лакомиться…
В ночь на 3 июня императрица проснулась от чудовищного треска, ее палаты были охвачены красным заревом. Началась страшная гроза, небесные хляби разверзлись над Петербургом, молнии быстрыми росчерками метались над крышами столицы, по Неве, все в пламени, плыли в море горевшие баржи с зерном. Из соседних покоев вышел проснувшийся от грохота Никита Панин.
– Давненько не было такой бури, – сказала Екатерина.
– Да. Но цесаревич спит, славу Богу…
Екатерина повела далее словесную игру:
– Через десять ден двор разъедется. А мне передали, что мой супруг, отвергнув меня, венчается с Елизаветой Воронцовой. Не знаю, чем кончится комедия, но прошу вас сделать так, чтобы сын мой, яко наследник престола, остался в городе.
Мальчик был козырной картой в предстоящей партии, и выпускать его из столицы, конечно, нельзя. Панин снова завел речь о том, что согласен способствовать заговору против Петра при неукоснительном условии – царствовать будет не она, а ее сын и его воспитанник. Екатерина изворачивалась в разговоре, как угорь в сетях, чтобы не дать ему прямого ответа. Красные от пламени баржи уносило прямо в грозу… Панин отправился досыпать. Если бы вельможа сейчас обернулся к Екатерине, он бы невольно вздрогнул – такая лютая ненависть светилась в глазах женщины…
9 июня, по случаю обмена ратификаций с королем прусским, во дворце состоялся торжественный обед на 400 кувертов, при залпировании из пушек, при беглом огне из ружей. Усаживаясь за стол подле графа Александра Строганова, императрица сказала:
– Кажется, Саня, нам уже не выплыть из бурного моря застолий, а закончится сей пир жестоким объедением и похмельем.
Напротив нее расположился прусский граф Горд.
– Вы очаровательны, ваше величество, – сказал он.
Екатерина, выдернув из прически пышную розу, грациозным жестом перебросила ее через стол – пруссаку:
– Очаровывать-это все, что мне осталось…
За окнами крутились фейерверки, от грохота выстрелов дребезжали оконные стекла. Петр, как и следовало ожидать, напился с быстротой, вызвавшей удивление врагов и друзей. Но, естественно, когда вещает император (пусть даже пьяный), все должны внимать его величеству с приличествующим подобострастием.
– Почему от меня прячут наследника Павла? – бормотал он. – Этот плутишка меня любит… жалую его в капралы гвардии!
Его взгляд замер на воспитателе сына – Панине:
– А тебя сразу в полные генералы… ты слышал?
– Слышал, но не понял – за что мне такая милость?
– Вот, – обратился Петр к прусскому послу фон дер Гольцу, – после этого и верь людям! Мне все уши прожужжали, что Панин умный. Но только олухи могут отказываться от генеральского чина…
Он подослал к жене своего адъютанта Гудовича:
– Государь изволят передать вам, что вы… вы…
Гудович покраснел и умолк. Екатерина сказала:
– Продолжайте. Я вас слушаю.
– Он велел… что вы… извините-дура!
Фейерверки спадали на сизую воду Невы разноцветными хлопьями. Гудович уже пошел обратно. Но тут император, боясь, что холуй не осмелился донести его слова до Екатерины в их первозданной ясности, через весь стол крикнул жене:
– Ты-дура! Дура, дура… дура!
Глаза женщины увлажнились от слез.
– Не обращай внимания, Като, – шепнул ей Строганов, – и ты останешься мудрейшей за этим столом.
Послы делали вид, что поглощены едою, и гора салата из раковых шеек таяла быстрее, чем снежный сугроб на солнцепеке.
– А тебя – в ссылку! – велел император Строганову…
Граф Горд переслал через пажа Екатерине записку: «На выходе из-за стола вы будете арестованы». Екатерина обратилась к принцу Георгу Голштинскому, властно напомнив, что ее мать, герцогиня Ангальт-Цербстская, тоже вышла из Голштинского дома:
– Если меня решили подвергнуть арестованию, то соизвольте, как родственник, сделать так, чтобы не страдало мое самолюбие.
– Успокойтесь. Он скоро протрезвеет…
Эта «дура», повисшая над императорским застольем, эта «дура», о которой посольские курьеры завтра же оповестят все газеты Европы, эта «дура» сделала обед 9 июня 1762 года обедом исторического значения: теперь для захвата престола Екатерине не хватало лишь слабого толчка…
Интересно: с какой стороны он последует?
Через три дня император со свитою отъехал в Ораниенбаум; когда он подсаживал в карету многопудовую Лизыньку, фельдмаршал Миних дальновидно напомнил:
– Вы, государь мой, покидая столицу, должны брать с собою не метрессу, а наследника престола – Павла.
– С сыном остается моя мегера.
– Вот именно, что она-то и остается. Императрица остается, престолонаследник остается, а вы берете в дорогу свою телку, арапа, винный погреб да еще меня, старого каторжанина…
С отбытием императора Петербург заметно опустел. Григорий Орлов находился под надзором Степана Перфильева, а связь с гвардией Екатерина поддерживала через Алехана. В эти дни он доложил, что казну Артиллерийского ведомства Гришка (по чину цалмейстера) уже разворовал. Екатерина от души засмеялась:
– А что генерал-фельдцейхмейстер Вильбоа?
– Он догадывается, куда пошли эти денежки.
– Но молчит, и я благодарна ему за молчание…
17 июня в понедельник она отправилась в Петергоф, сразу за Калинкиным мостом ей встретилась карста гетмана Кириллы Разумовского (их секретные конфиденции были скрываемы даже от Орловых).
– Желаю вам успеха, – сказал гетман. – Я уже велел отнести в подвал Академии печатный станок… Манифест о вашем восшествии на престол будет опубликован сразу же, без промедления.
– Вы меня еще любите, граф? – спросила Екатерина.
Разумовский промолчал. Она вздохнула.
– Благодарю за то, что вы меня любили. – Женщина с силой захлопнула дверь кареты, крикнув кучеру: – Вперед, черт побери!
Из окон Монплезира виднелось тихое море. Надсадно кричали чайки. Солнечный свет легко дробился в зелени лип, посаженных еще Петром I. На пристани со скрипом раскачивались старинные медные фонари. Екатерина задумчиво бродила по комнатам безлюдного павильона. От нечего делать прочитала инструкцию Петра I для ночующих в Монплезире: «Не разуфся с сапогами на постелю не ложица» – это ее развеселило. Потом она пригнала лодку к самому павильону, оставив весла наготове – в уключинах.
– Зачем вам это? – спросила ее Шаргородская.
– Мало ли что… лодка не помешает.
Было очень жарко, ночью она спала с открытыми окнами.
Через день император потребовал от жены, чтобы прибыла в Ораниенбаум, где в Китайском дворце была разыграна пастораль. Петр сам пиликал в оркестре на скрипке, Елизавета Воронцова, следя за танцами Сантини и Маркур, искоса бросала на императрицу настороженные взоры (Екатерина не знала, что вчера муж получил два доноса, взаимно исключающие один другой: некий Будберг докладывал, что Орловы уже готовы для свержения императора, а Степан Перфильев докладывал, что у Орловых нет дня без игры и выпивки, никаким заговором и не пахнет, потому что все пьяные – и он сам пьян!). Екатерина ужинать в Ораниенбауме не осталась. Петр со скрипкою в руках вышел ее проводить. Накрапывал мелкий дождик, любимый арап Нарцис тащил за императором бутылки с пивом.
– Я вас больше не держу, – сказал Петр жене. – Но напоминаю, что в четверг двадцать восьмого июня мы встретимся…
Наступал день Петра и Павла – день именин самого императора и его сына-наследника. Екатерина жестом подозвала карету.
– Мне снова приехать в Ораниенбаум? – спросила.
– Нет, я сам заеду за вами в Петергоф и буду надеяться, что мне и моей свите вы устроите отличный веселый ужин.
– Хорошо. Ужин я вам устрою…