Страница 63 из 77
Ермаков уже понимал, в чем была его ошибка. Он недооценил масштаб игры, которую вел Г. Сам Ермаков мыслил конкретными реалиями конкретного дела. Г. видел дальше. Самоубийственное решение отправить "Мрию", которую перехватят в Лахоре, входило в намерение. Г. использовал ситуацию. Ермаков этого не знал и потому так резко возражал против отправки "Мрии". Он не за себя волновался, хотя и знал об угрозе своей жизни. Он волновался за судьбу дела. И теперь оказался в смертельной ловушке.
Ермаков обернулся к сыну:
- Копия шифрограммы от этого Пастухова есть?
- Нет. Я сделал только одну распечатку.
- А на дискете?
- Нет.
- Еще шифрограммы были?
- В ту ночь не было. А потом меня сняли с красной линии и дали отгулы.
- Текст помнишь?
- Там было всего несколько слов. "Пастухов - Центру. Десантированы в исходную точку маршрута".
- Сможешь впечатать его в дискету? В ту, куда ты скачал файлы из вашей базы данных?
- Зачем? - не понял Юрий.
- Не задавай лишних вопросов!
- Смогу.
- Включай "ноутбук".
- Но... У меня нет дискеты.
- Где она?
- Дома. Ты сказал, чтобы я ее вернул. Но я...
- Черт. Ладно. Езжай за ней - и сразу сюда, - приказал Ермаков. Одна нога здесь, другая там. Когда будешь выезжать из Москвы, позвони.
- Что происходит, батя? - спросил Юрий.
- Не знаю, - ответил Ермаков. И повторил: - Не знаю.
Но он уже знал.
Юрий вышел. Было слышно, как заработал мотор его "Нивы". Ермаков вспомнил слова сына:
"Он учил меня водить машину". Что ж, хотя бы у Юрия останется о подполковнике Тимашуке добрая память.
Ермаков связался с главным диспетчером "Аэротранса". Тот подтвердил: получен приказ отправить в Потапово "Руслан". Борт готовится, вылетит из Домодедова в три ночи. Последние остатки сомнений исчезли. Ермаков набрал номер прямого телефона Г.
- А, Ермаков! - раздался в трубке козлиный баритон генерала армии. Как твоя жопа?
- Речь не о моей жопе, а о твоей, - холодно прервал Ермаков. Слушай внимательно и не перебивай. Тебе уже звонили из Потапова?
- Допустим.
- Так вот, у меня есть то, чего не смог получить Тимашук. И уже не получит. Понимаешь, о чем я говорю?
- Пока нет.
- Дискета. С информацией из базы данных известного тебе управления.
- То, что скачал твой парень? Ты мне о ней говорил.
- На ней есть и то, о чем я тебе не говорил. Шифровка из Потапова. Очень короткая. Она начинается так: "Пастухов - Центру".
- Не тяни, так твою! - выругался Г. - Что в шифровке?
- "Десантированы в исходную точку маршрута".
- И все?
- Тебе этого мало?
Г. умел быстро соображать. И быстро принимать решения.
- Все понял, - сказал он. - Посылаю к тебе курьера. Отдашь ему дискету.
- Откуда ты знаешь, где я?
- Знаю. На даче. Мне доложили. Жди.
- Не спеши. Я тебе ее не отдам.
- Не дури, Ермаков! - прикрикнул Г.
- Содержание шифровки ты знаешь. А дискета останется у меня. Я ее отдам, когда дойдет до дела. И не тебе. Я хочу быть нужным. И сейчас для меня это единственный способ.
- Ты на что, распротак, намекаешь? Да ты...
- Заткнись. Ты знаешь на что. Мы с тобой работаем не первый год. Мог бы убедиться, что я не совсем дурак. Не говорю уж про то, что ты называл меня своим другом. Понимаю, это большая политика. А в большой политике нет друзей. Есть интересы. Так вот, твой интерес сейчас - чтобы я был жив и здоров.
- Ладно, не выступай, - буркнул Г. - Сейчас я созвонюсь с кем надо, и утром подъедем. Прямо с утра. Ты только сиди там и никуда не уезжай.
- Так-то лучше.
- Никуда не уезжай! - повторил Г. - Понял? - Понял, понял, сказал Ермаков и положил трубку.
За окнами было уже совсем темно, фонари в саду туманились от дождя. Привычный уют кабинета казался призрачным, хрупким. У Ермакова было ощущение, что он идет по тонкому льду. Одно неверное движение - и он окажется в темных глубинах, населенных химерами из страшных снов.
Почему-то снова вспомнились слова сына: "Он учил меня водить машину. Тебе было некогда, а он учил". Царапнуло: "Тебе было некогда". Но ему действительно было некогда. Вся его жизнь была подчинена делу. Без него росли дети, без него старела и спивалась жена, выживал из ума отец. И даже мужские сборища с баней и ночными застольями, которые он устраивал на даче и которые создали ему репутацию радушного и хлебосольного хозяина, тоже были нужны для дела - помогали расширять связи, налаживать доверительные отношения с нужными для дела людьми.
И к чему все это привело? К тому, что он, как обложенный флажками волк, вынужден судорожно искать выход? Это и есть плата за его служение России?
Да есть ли Бог? Не отвернулся ли он от этой несчастной страны?
В дверь постучали. Заглянул охранник:
- Товарищ генерал-лейтенант, к вам гость.
- Кто?
- Не сказал. Сказал, что вы его ждете. Приехал на "ауди". Номера дипломатические.
Ермаков тяжело помолчал, залпом выпил виски и кивнул:
- Зови.
Даже если бы охранник не сказал, что гость приехал на машине с дипломатическими номерами, Ермаков сразу узнал бы в нем иностранца. И еще точней - штатника. Это была особая порода американцев, выросших на хорошей пище, на чистом воздухе загородных вилл, на бейсболе в юности и на регулярных занятиях спортом в зрелом возрасте, с ежедневными бассейнами, тренажерами и массажными кабинетами. Рослые, самоуверенные, они к пятидесяти годам словно бы консервировались и потом лишь седели, блекли глазами, обтягивались пергаментной кожей их лица и руки, но сами оставались такими же несогбенными и источающими то же высокомерие и ту же властность хозяев мира. Они не очень выделялись в американской толпе, но за границей сразу бросались в глаза, а в России и вовсе выглядели негоциантами, с надменной снисходительностью взирающими на зачуханных аборигенов.
Гостю Ермакова было лет пятьдесят, как и самому Ермакову, но при первом же взгляде на него Ермаков ощутил себя старым, грязным, плохо подстриженным и плохо выбритым, хотя принял ванну и побрился сразу же, как только вернулся из больницы. Ему даже захотелось спрятать свои неухоженные ногти, чтобы при рукопожатии они не сравнились с наверняка отполированными ногтями гостя.
Но тот и не думал протягивать руку. Остановился в дверях, держа руки в карманах светлого расстегнутого плаща, окинул кабинет равнодушным взглядом, потом без приглашения опустился в кресло и вытянул длинные ноги в туфлях, перемазанных мокрой глиной. Его ничуть не смутило, что он испачкал дорогой ковер. В глине были и брюки, и даже полы плаща. Ермаков со злорадством отметил, что "ауди" гостя завязла на съезде с шоссе, разбитом строительной техникой, и этому штатнику пришлось вытаскивать свою задницу из салона и толкать машину.
- Нужно ли мне представляться? - спросил наконец гость, холодно и даже словно бы брезгливо рассматривая Ермакова.
- Не трудитесь. Все равно соврете, - ответил Ермаков, в свою очередь исподлобья разглядывая гостя и отмечая, что пребывание в России все же наложило отпечаток на его волевое лицо: вот и тени под глазами обозначились, а потом превратятся в мешки, а там и почки с печенью дадут о себе знать от российской воды и халявной выпивки на гостеприимных русских застольях.
Коротким движением руки Ермаков указал на бар:
- Самообслуживайтесь.
Гостю потребовалась маленькая пауза. Чтобы понять, что хотел сказать Ермаков. Этого неологизма он не знал. В Гарварде его этому не научили. Или в Вест-Пойнте. Или где там находится племзавод, на котором выращивают таких жеребцов.
- Take yourself,[3] - повторил Ермаков.
- Thank's. - Гость подошел к бару. - Would you lake to speak English?[4] - спросил он, с видом знатока рассматривая бутылки.
- Нет, - ответил Ермаков. - Мы в России. А здесь пока еще говорят по-русски.
- O'key, будем говорить по-русски, - равнодушно согласился гость. Он плеснул в стакан виски из квадратной бутылки с темной этикеткой, поискал взглядом ведерко со льдом. Но понял, видно, что хочет слишком многого, и вернулся в кресло.