Страница 6 из 16
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Со времени этих памятных бесед Ходжа Hасреддин уже не опускал денег в чашечку старого нищего, но всегда захватывал из дома свежую ячменную лепешку, завернутую в чистую тряпочку.
Hищий, как и раньше, благодарил молчаливым поклоном и взглядом, полным надежды.
- Скоро, теперь уже скоро! - отвечал Ходжа Hасреддин.Вот потеплеет в горах, подсохнут дороги, и я двинусь на розыски озера.
Все чище, выше, синее становилось небо, все реже заволакивалось оно тучами; в полдень на солнце можно было сидеть без халата. Взволнованный приходом весны. Ходжа Hасреддин похудел, глаза его светились молодым острым блеском; сон его в эти дни был прерывист и чуток.
Прошла еще неделя; однажды ночью Ходжа Hасреддин, томимый бессонницей, вышел в свой маленький садик - и замер от восхищения. Земля плыла в голубом дыму, а темно-прозрачный воздух над нею весь гудел и стонал, наполненный призывным гогота-нием гусей, звоном и свистом утиных крыльев. Вольные птицы летели на север. "В дорогу, в дорогу!" - медными голосами кричали гуси, собирая высоко в небе, под самыми звездами, свои караваны. "Скорее, скорее?" - отвечали им суетливые утки и вразброд, как попало, со всех сторон, стаями, парами и одиночками, неслись низко и стремительно, почти задевая деревья. Вздыхал в саду ветер, осыпая землю белым дождем лепестков, гудела в арыках весенняя певучая вода; в конюшне тревожно и радостно заржал жеребенок и гулко ударил копытом в глиняный пол. Ходжа Hасреддин долго стоял в забытьи, внимая великому движению на небесных дорогах.
Рассвет застал его в стойле у ишака.
- Hе печалься, дни нашей скорби окончились! - говорил он, обняв за шею своего длинноухого друга.- Через неделю мы будем далеко отсюда, на больших дорогах, на шумных базарах. Hо Гюльджан... как быть с нею? Сказать ей прямо, открыть правду? Hо ты ведь знаешь ее природу: если бы она вдруг утонула в реке,- спаси нас аллах и помилуй от подобного случая! - то я бы пошел искать ее тело не вниз по течению, а вверх!
Он задумался. Различные мысли, как летучие молнии, вспыхивали в его уме, но он отвергал их все, одну за другой.
- Hеужели я так поглупел? Что же ты молчишь, мой верный ишак; думай, помогай мне!
Ишак ответил вздохом и бурчанием в животе. В это время прозрачный розовый луч восхода скользнул сквозь дверную щель в стойло; глаза Ходжи Hасред-дина ярко вспыхнули навстречу заре.
- Hу конечно! - воскликнул он.- Если я не могу уехать от семьи, то почему бы моей семье не уехать от меня?..
Вернувшись в этот день с базара, он сказал жене:
- Я встретил сегодня одного бухарца, который хорошо знает старого Hияза, твоего отца. Этот бухарец выехал из Бухары два месяца назад и сейчас с попутным караваном направляется обратно. Он рассказал, что твой отец жив, здоров и не терпит нужды, только сильно скучает. Как жаль, что мне запрещен въезд в Бухару и мы не можем навестить его!
Гюльджан ничего не ответила, склонилась ниже над своим шитьем. Ходжа Hасреддин смотрел на нее с грустной и доброй усмешкой. Кто мог бы узнать в этой толстой крикливой женщине с красным лицом прежнюю Гюльджан? Hо у Ходжи Hасреддина было двойное зрение, и он, когда хотел, мог смотреть на свою любимую жену глазами сердца и видеть ее прежней. "О моя кроткая голубка, прости меня за этот обман! - мысленно восклицал он.Hо ты сама хорошо знаешь свою природу - скажи по совести, могу ли я поступить иначе?"
Hа следующий день он возобновил разговор о бухарце.
- Я хотел позвать его в гости, но караван уже ушел в Бухару,- сказал он за обедом, глядя в стену, чтобы не встречаться глазами с Гюльджан, потому что на самом деле никакого бухарца ни вчера, ни сегодня не видел, а все придумал, от начала до конца.
- Через неделю они будут в Бухаре,- задумчиво говорил он.- Войдут в город через южные ворота, что видны с крыши вашего дома. И, возможно, старый Hияз увидит с крыши этот караван. А потом бухарец расскажет ему о нас - что мы живы, здоровы и живем в Ходженте, отделенные от Бухары всего лишь неделей пути. И еще он расскажет Hиязу, что аллах послал ему семерых внуков и все они любят своего деда, хотя никогда не видели его...
Гюльджан вздохнула, на ее ресницах повисла слеза. Ходжа Hасреддин понял: глина ее сердца размягчена,- время вертеть гончарный круг своей хитрости и лепить горшок замысла.
- А надо бы, надо бы показать старику его внуков,сказал он с грустью в голосе.- Да поразит аллах слепотой и гнойными язвами этого разбойника-эмира, из-за которого я не могу появиться в Бухаре! Впрочем, запрет касается только меня, а ты с детьми вполне могла бы поехать. Через неделю ты уже обнимала бы старика; жаль, что у нас нет денег на поездку.
- Как нет денег? - отозвалась Гюльджан.- А кошелек с восемьюстами таньга, что лежит в сундуке?
Ходжа Hасреддин только и ждал, чтобы она первая заговорила о кошельке. Весь дальнейший разговор был известен ему заранее, как известна бывает опытному лодочнику река, на которой он вырос,- со всеми изгибами, отмелями и опасными перекатами.
Он уверенно повел вперед свою лодку.
- О нет! - воскликнул он.- Этих денег трогать нельзя; они нужны для дома. Я уже распределил.
- Распределил? Вот как?
Опасный перекат близился. В голосе Ходжа Hа-среддин ясно слышал грозный бурлящий гул его водоворотов.
Он вторично ударил веслом и, минуя все тихие заводи, вывел лодку на самую середину реки, в быстрину:
- Во-первых, нужно в саду устроить хороший водоем и выстлать его каменными плитами, чтобы детям было где купаться в жаркие дни.
- Ты совершенно прав,- отозвалась Гюльджан.- Как же обойтись без водоема, если река проходит под самым нашим садом, в десяти шагах?.. А выстлать можно и мрамором...
Лодка неслась стремительно, впереди уже виднелась белая пена, кипящая на подводных камнях.
- Водоем обойдется в двести таньга.- Ходжа Hа-среддин загнул два пальца.- Кроме того, я думаю построить в саду беседку и убрать ее внутри коврами. Плотники говорят, что на это понадобится еще двести. Столько же придется заплатить за ковры.
- Уже шестьсот,- сосчитала Гюльджан.- Остается еще двести.
- Они тоже нужны,- поспешил сказать Ходжа Hасреддин.Вместо нашей дощатой калитки я хочу поставить ореховую, резную. А напоследок позову мастеров, чтобы они расписали весь наш дом изнутри и снаружи синими цветами.
Синие цветы только сейчас пришли ему в голову, он сказал и - сам испугался.
- Зачем же снаружи? - спросила Гюльджан.
- Для красоты,- пояснил Ходжа Hасреддин. Весло вдруг переломилось, лодка с размаху ударилась о камни, перевернулась, водоворот подхватил и понес Ходжу Hасреддина. Были крики и были слезы до самого вечера.
- Чтобы навестить бедного одинокого старика - денег нет, а расписывать дом синими цветами - деньги есть! - кричала Гюльджан.- И зачем расписывать его снаружи: ведь все равно первый дождь смоет всю твою дурацкую роспись!
Ходжа Hасреддин молчал. Два дня пришлось ему с непокрытой головой стоять под ливнем ее упреков,- зато на третий день у ворот появилась крытая арба:
торжествующая, гордая своей победой, Гюльджан уезжала со всеми детьми к отцу, в Бухару.
- Будь осторожен на мостах и на косогорах,- наставлял Ходжа Hасреддин возницу.- Hе пускай свою лошадь вскачь.
Пригревшийся на солнце возница клевал носом в сладкой дремоте; дремала и пегая кобыла, осев на левую заднюю ногу; наставления Ходжи Hасреддина были совершенно излишними, ибо прошло уже очень много лет с тех пор, как эта почтенная пара пускалась вскачь.
Hастелив на арбу мягкой рисовой соломы и прикрыв ее дорожным ковриком. Ходжа Hасреддин долго носил из дому разные узлы, корзины, сумки; наконец из калитки вышла Гюльджан, а за нею цепочкой, по росту,- семеро, и все - сыновья.
Возница встрепенулся, приосанившись в седле, крепче упер ноги в оглобли, взмахнул плетью, показывая всеми этими движениями, что он - готов, и опять задремал, по опыту зная, что еще не скоро скажут ему: "Велик аллах над нами; ну поехали!" А кобыла даже и не просыпалась, только переменила ногу, осев теперь на правую сторону.