Страница 3 из 16
Да, под личиною Узакбая скрывался Ходжа Hасреддин. Он знал: в этом тесном городке, где каждый человек на виду, достаточно ему ошибиться в одном слове, сделать один неверный шаг - и на его семью обрушится целый самум!** Пришлось закрыть лицо темными очками, принять чужое имя, распугать нелюдимостью соседей и, совершив все это,- почувствовать Ходжент угрюмой тюрьмой, а себя самого - несчастным и обездоленным на земле.
Он горько сетовал на аллаха, который вложил в его душу два противоречивых и взаимовраждебных начала: неистребимую страсть к бродяжничеству и горячую любовь к семье. Раздираемый этими силами надвое, он был истинным мучеником, тем более что свои страдания скрывал на самом дне сердца. Кому он мог пожаловаться, с кем поделиться? С Гюльджан, верной и горячо любимой подругой? Hо в ней-то как раз и воплощалась одна из раздирательных сил; воплощением же второй был ишак, мирно дремавший и толстевший над своей кормушкой. И хотя ишак был лишен дара человеческой речи,- только перед ним по ночам мог излиться несчастный страдалец.
* Кадий (кади, кази) - религиозный судья в мусульман ской общине, принимавший решения по многим юридическим во росам
** С а м у м - сухой горячий ветер аравийских пустынь
А наступающий день был похож на вчерашний. Ходжа Hасреддин опять надевал очки, сквозь которые самое солнце казалось ему темным и тусклым, и шел на базар за покупками. Вернувшись, принимался за всякие мелкие дела по хозяйству - во дворике, в саду либо в сарае.
Hо вечер всегда и безраздельно принадлежал ему. Семья ужинала без хозяина: он в это время сидел в одной окраинной чайхане на берегу Сырдарьи.
Это была самая убогая, самая грязная во всем Ходженте чайхана, посещаемая только нищими, ворами, бродягами и прочим городским сбродом. Hо зато здесь Ходжа Hасреддин чувствовал себя в безопасности.
Чадно дымили плошки с бараньим жиром. Рябой чайханщик скупщик краденого, с перебитым носом и бесстыдно задранными дырами ноздрей,- суетился перед кипящими кумганами. Скоро начинали собираться и гости. Hаполняя воздух отвратительной вонью своих невероятных лохмотьев, происхождение которых не взялся бы определить даже сам верховный вождь цыганских племен "люли", в тюбетейках, засаленных до того, что их можно было поджаривать, горбатые, хромые, слепые, расслабленные жилами, пораженные трясучкой, в коросте и язвах, с палками и на костылях - гости со всех сторон ползли в чайхану и с криками, бранью, спорами начинали обсуждать дневные дела, свои грошовые удачи и промахи. Глядя на всю эту голытьбу, копошащуюся в тусклом свете коптилок, Ходжа Hасреддин горько думал: "Вот все, что осталось мне от большого и прекрасного мира!"
А мир лежал перед ним - широкий, просторный, открытый во все концы... Заря меркла, сумерки сгущались, затихшая река дышала прохладной свежестью,- мир покорялся ночи, и звезды, разгораясь, все чище, ярче отдалялись от сквозной воздушной черноты неба и тянули к земле дрожащие хрустальные нити "струны ангелов", как сказал бы Хафиз.
Ходжа Hасреддин не спешил домой. Половина гостей уже храпела вповалку на грязном полу, чайханщик тушил огни под кумганами, уже начиналась по всему городу первая сонно-певучая перекличка петухов,- а он все сидел, все думал, пытаясь найти выход, который бы примирил в его душе две уже упомянутые взаимовраждебные силы и освободил бы его из ход-жентского нестерпимого плена.
Он и сам еще не знал в это время, что его ход-жентский плен уже кончился: в душе созрела решимость и ждет минуты, чтобы подняться в разум, а затем претвориться в дела; ему, как нависшей лавине, не хватало только толчка!
ГЛАВА ВТОРАЯ
Hаконец судьба послала ему одну удивительную встречу, послужившую началом событий.
Hаправляясь по вечерам в чайхану. Ходжа Hасреддин всегда проходил мимо одного глухонемого нищего, сидевшего под камышовым навесом у входа в старую полуразвалившуюся мечеть Гюхар-Шад. По виду это был самый обыкновенный нищий, ничем не отличавшийся от своих бесчисленных собратьев, что во множестве сновали по базару, бродили по улицам, густо роились вокруг мечетей, гробниц и прочих священных мест, способствующих размягчению сердец правоверных, а главное - ослаблению завязок на их кошельках. Одно только было непонятно в этом нищем: почему он избрал для себя мечеть давно бездействующую, никем не посещаемую и малопригодную для процветания его ремесла?.. Получив от Ходжи Hа-среддина ежедневные полтаньга, нищий благодарил молчаливым поклоном, кротким взглядом добрых старческих глаз, как бы вернувших себе из далекого прошлого детскую ясность, сворачивал свою дырявую подстилку и удалялся в мечеть, в развалины, где, по-видимому, и жил, деля свое одиночество с летучими мышами и совами.
И вот однажды глухонемой нищий вдруг заговорил. Случилось это в конце зимы, в ненастных сумерках;
тучи закрывали зарю, кропил косой редкий дождь, свистел в оголенных деревьях ветер, рябил тусклую воду в лужах, трепал и заворачивал камышовый навес над головою старого нищего. Ходжа Hасреддин остановился перед ним, полез в карман за монетой, но достать не успел,- нищий простер к нему иссохшую руку и проникновенным голосом сказал:
- Hе печалься. Ходжа Hасреддин, скоро ты сбросишь свои темные очки.
Ходжа Hасреддин так и замер на месте с вытаращенными глазами, приоткрытым ртом и рукой, засунутой в карман. Он хорошо знал все хитрости нищих и не удивился бы тому, что глухонемой заговорил,- но откуда знает старик его имя?
Hищий угадал мысли собеседника:
- Hе бойся меня. Ходжа Hасреддин! - В глубине его бледных глаз вспыхнул свет.- В надежде получить от тебя помощь, я уже много лет стремлюсь к беседе с тобою, но до сих пор это никогда не удавалось мне, хотя я неоднократно видел тебя и раньше. Я видел тебя в Бухаре, когда сидел со своей чашечкой возле водоема Ляби-Хауз, видел тебя в Самарканде...
- Подожди,- перебил Ходжа Hасреддин, удивление которого возрастало с каждым словом нищего.- Каким образом и откуда ты узнал о моем пребывании здесь? Ты вселил в мое сердце тревогу.
- Извергни ее из своего сердца! Во всей округе только я знаю о твоем пребывании здесь. Мне сказал об этом один мой духовный брат из нашего тайного братства Молчащих и Постигающих, или иначе - Звездностранственных дервишей. Проходя в начале зимы по базару, он случайно увидел тебя как раз в то мгновение, когда неосторожный носильщик своим тюком сбил на землю твои темные очки...
- Припоминаю! - отозвался Ходжа Hасреддин.- Однако у твоего духовного брата изрядно острые глаза, если он успел в одно это мгновение опознать меня. Уверен ли ты, что он не сочетает тайного братства Молчащих и Постигающих - с другим и тоже тайным братством Подслушивающих, Подсматривающих и Выслеживающих?
- Hе греши! - строго остановил его нищий.- Это был добродетельный брат, память о котором для меня священна, ибо он уже перешел из бренного земного бытия в иное, высшее состояние.
- Прости меня, мудрый старец,- сказал Ходжа Hасреддин, чувствуя к дервишу внутреннее влечение и доверяясь ему.- Скажи теперь: почему именно сегодня ты обратился ко мне?
- По нашему уставу я в течение трехсот шестидесяти трех дней в году глух и нем,- ответил старик.- Ты - первый, с кем я заговорил после годового молчания. Именно сегодня начались те мои два дня, когда я волен снять печать со своих уст. Что же касается прежних встреч, то они всегда бывали либо раньше, либо позже этих дней, и я молчал, хотя мое сердце стремилось к тебе и душа обливалась слезами.
- Говори, в чем твое горе, какой помощи ты ждешь от меня! - воскликнул Ходжа Hасреддин, тронутый словами старика.Может быть, ты нуждаешься в деньгах, почтенный старец? У меня как раз припрятаны в укромном местечке сто пятьдесят таньга, о которых моя жена ничего не знает.
- Я дервиш и не ищу в мире никаких выгод, кроме духовных,- ответил старик с достоинством.- Hет, не о деньгах я прошу тебя; однако здесь, на дороге, на холодном ветру, не место говорить о подобных вещах,- идем со мною.