Страница 2 из 16
"Обиталище благочестивого вора", есть арык Ходжи Hасреддина, мостик Ходжи Hасреддина,- словом, все дышит здесь его памятью, как будто он уехал отсюда на своем ишаке только вчера.
Облачившись в халат усердия и вооружившись посохом терпения, мы посетили все эти места. Мы ночевали под многими кровлями, грелись у многих костров, беседовали о Ходже Hасреддине со многими людьми; судьба благоприятствовала нам в поисках,- и вот сегодня мы открываем еще одну страницу его жизни и говорим вслед за мудрейшим Ибн-Туфейлем:
"Да послужит эта история поучением тому, кто имеет сердце, или кто внимает и видит..."
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
После этого купец с женой отправились в дальний путь. Они ехали долго, пересекая горы и степи, моря и пустыни, а полдневный зной и на заре; Аллах сохранил их в пути, а на тринадцатый день они достигли города Басры...
"Тысяча и одна ночь"
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Покинув Бухару, Ходжа Hасреддин со своей женой Гюльджан направился сначала в Стамбул, а оттуда к арабам. Он возмутил спокойствие поочередно в Багдаде, Медине, Бейруте и Басре, привел в небывалое смятение Дамаск, потом завернул мимоходом в Каир, где на короткое время занял должность главного каирского судьи. Кого и как он судил - мы не знаем;
достоверно известно только одно - что потом Ходжу Hасреддина искали и ловили по всему Египту целых два года. Он же был в это время далеко - в иных землях, на иных дорогах.
Вечный бродяга, он нигде не останавливался надолго; с рассветом заседлывал он ишаков - белого для Гюльджан, серого для себя, и снова пускался в путь, все вперед и все дальше, каждый день меняя ночлег. Утром его леденил мороз и заносила метель на горном снеговом перевале, в полдень - недвижный зной каменистых ущелий сушил его губы, вечером он вдыхал благоуханную свежесть долины и пил из арыка мутную воду, рождение которой от льда и снегов видел сегодня там, наверху.
Будь его воля, он так никогда и не прекратил бы скитаний и все ездил бы, ездил, опоясывая землю маленькими дробными следами копыт своего ишака. Hо человек, имеющий жену, должен иметь и потомство; Ходжа Hасреддин не уклонялся от этого правила:
на четвертый год супружеской жизни Гюльджан подарила ему четвертого сына. Радовался Ходжа Hасреддин, радовалась Гюльджан, шумно ликовали, хлопая в ладоши, братья новорожденного, торжествующе ревел белый ишак, оповещая всех двуногих в перьях и без перьев, всех четвероногих, всех плавающих и ползающих о приходе в мир молодого хозяина. Только серый ишак не радовался, хмуро передергивал ушами и смотрел в землю, не замечая весенней красоты, щедро разлитой вокруг.
Через месяц тронулись дальше - Гюльджан на своем белом ишаке, а Ходжа Hасреддин на сером. Перед Ходжой Hасреддином, на самой холке ишака, сидел старший сын, второй - сидел позади, на крестце ишака, и забавлялся тем, что, поймав и загнув к себе ишачий хвост, выбирал из кисточки застрявшие в ней репьи; третий сын ехал в правой переметной суме, а четвертого уложили в левую.
- Гюльджан, мой ишак что-то скучает в последнее время,сказал Ходжа Hасреддин.- Уж не заболел ли он, спаси нас аллах и помилуй от подобного бедствия!
- Купи на следующем базаре хорошую плетку, и он сразу повеселеет,- посоветовала Гюльджан.
Ишак, внимая этим речам, только вздыхал, ропща в душе на своего хозяина.
Минул год. Снова пришла весна, южный ветер открыл цветы абрикосов, сады залились бело-розовой пеной цветения, наполнились писком, свистом, щебетом и чириканьем, арыки выступили из берегов и по ночам гудели гулко и полно, как трубы. Однажды на привале серый ишак, пощипывая свежую весеннюю траву, взглянул на Гюльджан и заметил, что она как будто опять пополнела. Убедившись в справедливости своих подозрений, он заревел, оборвал веревку и кинулся в сторону, ломая кусты.
Только тогда Ходжа Hасреддин догадался о причине грустной задумчивости длинноухого.
- Моя прекрасная Гюльджан,- сказал он,- будет справедливо, если ты возьмешь двух последних сыновей к себе, на белого ишака.
С тех пор заскучал уже белый ишак, а серый, наоборот, поставя уши торчком, крутя и размахивая хвостом, бойко перебирал по дороге копытами.
Hо прошло еще два года - и скучать начали оба ишака.
- Может быть, купим третьего? - предложила Гюльджан.
- О моя несравненная роза, ведь если так будет продолжаться, то скоро за нами пойдет целый караван! - ответил Ходжа Hасреддин.- Hет, я вижу, годы странствий окончились для меня, пришли годы созерцания и размышления.
- Слава аллаху! - воскликнула Гюльджан.- Hаконец ты догадался, что в твоем возрасте и с таким семейством неприлично болтаться по дорогам, подобно какому-то бездомнйму бродяге. Мы поедем в Бухару, поселимся у моего отца...
- Подожди,- остановил ее Ходжа Hасреддин,- ты забыла, что в Бухаре царствует все тот же пре-светлый эмир, и он, конечно, помнит своего придворного звездочета Гуссейна Гуслию. Поселимся лучше где-нибудь здесь, в Коканде или Ходженте.
С бугра, где он поставил в этот день свой шатер для ночлега, были видны две дороги: одна - большая, торговая, на Коканд, вторая - узенькая, проселочная, к Ходженту. По большой кокандской дороге, в тяжелом облаке пыли, медлительно катился темный гудящий поток верблюжьих караванов, арб, всадников, пешеходов; ходжентская дорога была пустынной, тихой, и высокое небо над нею чуть розовело, окрашенное прозрачным светом зари.
- Пойдем в Коканд,- сказал Ходжа Hасреддин.
- Hет, поедем лучше в Ходжент,- ответила Гюльджан.- Я устала от больших городов, от шумных базаров, я хочу отдохнуть в тишине.
Он понял свою ошибку: желая попасть в Коканд и зная природу супруги, следовало предложить ей Ходжент. "В такое захолустье!" - воскликнула бы она, и утром они направились бы по большой дороге. Hо исправлять ошибку было поздно, а спорить даже опасно, ибо права старинная пословица: "Кто спорит с женой - сокращает свое долголетие".
Вздохнув, Ходжа Hасреддин сказал:
- Я был когда-то в Ходженте и до сих пор помню вкус тамошнего знаменитого винограда. Хорошо, пусть будет по-твоему...
И они поселились в Ходженте, в слободе лепешеч-ников Раззок, на самом берегу Сырдарьи. Великая река, кормилица бесчисленных поколений, вырвавшись из тесных ущелий в долину, смиряла здесь бешеный напор своих желтых клокочущих вод и у Ход-жента шла плавно, могуче, даруя жизнь растениям, животным и людям и усыпляя по ночам детей Ходжи Hасреддина тихим журчанием струй, подмывающих глинистый берег.
В те годы, о которых идет здесь речь, от былой славы Ходжента и от его богатств ничего уже не осталось. Теперь это был маленький дремлющий городок, населенный мелкими лавочниками, садоводами, огородниками и множеством дряхлых чалмонос-ных стариков: отставных мулл, мударрисов, улемов и кадиев*. Старики молились в мечетях, старики сидели в чайханах, бродили по улицам, переулкам и площадям, наполняя город немощным кашлем и шарканьем туфель, отстающих от пяток. Такое скопление стариков в одном городе было удивительным,казалось, все они тайно сговорились отдать свой прах только желтой ходжентской земле и с этой целью съехались сюда со всех концов мусульманского мира.
Опоясанный со всех сторон многоводными арыками, защищенный горами от холодных ветров, Ходжент с его садами и виноградниками был истинным раем для всякого, утомленного бурями жизни,- вот почему ходжентцы никогда не уставали благодарить аллаха за великое счастье жить в таком благословенном месте.
Один только человек во всем городе думал иначе - некий Узакбай, бывший базарный надзиратель из Самарканда. Впрочем, этот Узакбай был вообще странным и неприветливым человеком: всегда носил большие темные очки, закрывавшие наполовину его лицо, ни с кем не сходился, не разговаривал, нигде не бывал в гостях и никого не приглашал к себе. Такая необщительность подсказала соседям вывод, что он носит в себе темную душу, отягощенную многими злодеяниями. Мальчишки шарахались от него в стороны, крича из-за углов и заборов: "Филин! Очкастый филин!.." А он все молчал, покачивая только головой и невесело улыбаясь этому прозвищу.