Булгаков

"БУНША. Я уже доказал, Евгений Васильевич, что я не князь. Вы меня князем не называйте, а то ужас произойдет.

БОНДЕРОР. Вы - князь.

БУНША. А я говорю, что не князь. У меня документы есть. (Вынимает бумаги.)

У меня есть документ, что моя мать изменяла в тысяча восемьсот семидесятом году моему отцу с нашим кучером Пантелеем, я есть плод судебной ошибки, из-за каковой мне не дают включиться в новую жизнь.

БОНДЕРОР. Что вы терзаете меня?

БУНША. Заклинаю вас уплатить за квартиру.

БОНДЕРОР. Мало нищеты, мало того, что на шее висит нелюбимый человек (намек на недавно распавшийся, 3 октября 1932 г., брак с Л. Е. Белозерской; невозможность бросить на произвол судьбы нелюбимую уже жену была одним из факторов, мешавших Булгакову соединиться с Е. С. Шиловской, в третьем браке - Булгаковой). - Б. С.), - нет, за мною по пятам ходит развалина, не то сын кучера, не то князь, с засаленной книгой под мышкой и истязает меня".

Управдом наделен пародийным сходством с самым главным управляющим Советского государства - председателем Совнаркома В. И. Лениным, дворянское происхождение которого после 1917 г. не афишировалось. В народе было распространено немало легенд о пролетарском или крестьянском происхождении "вождя мирового пролетариата". Одна из таких легенд была запечатлена, например, в очерке писателя Владимира Зазубрина (Зубцова) (1895-1937) "Неезжеными дорогами" (1926), с текстом которого Булгаков был, скорее всего, знаком (см.: "Рабочий город-сад"). В Б. год рождения Бунши совпадает с годом рождения Ленина, а слова о судебной ошибке могут служить намеком на юридическое образование Ленина и его краткую адвокатскую практику в судах. Назвав Буншу князем да еще с подходящим отчеством - Святослав Владимирович (по именам знаменитых древнерусских князей, к тому же одного из них, крестившего Русь, звали одинаково с Лениным), - Булгаков спародировал первого главу Советского государства, правление которого действительно привело к ужасным последствиям для России. Тут полное соответствие с комическим предсказанием Бунши: "Вы меня князем не называйте, а то ужас произойдет". Ленин под конец жизни стал немощным паралитиком, и потому Бондерор называет Буншу "развалиной". Булгаков ощущал на себе последствия прихода Ленина и большевиков к власти. Драматурга всю жизнь терзали критики с убойными ленинскими цитатами в руках. Буншу же он заставил совершить путешествие в предрекаемый Лениным коммунистический рай.

Такой образ управдома был слишком прозрачен, чтобы пройти даже самого тупого цензора. Поэтому во второй редакции Б. Бунша доказывает Рейну, что "моя мать, Ираида Михайловна, во время Парижской коммуны состояла в сожительстве с нашим кучером Пантелеем. А я родился ровно через девять месяцев и похож на Пантелея". Тут исчезли слова о судебной ошибке и невозможности из-за нее включиться в новую жизнь - намек на осуществленное после 1917 г. поражение в правах бывших дворян (на Ленина такое поражение, разумеется, не распространялось). Учитывая время существования Парижской коммуны - с сентября 1870 г. по март 1871 г. - дата рождения Бунши уверенно относилась на 1871 г., что уменьшало сходство с Лениным. Намек теперь был на то, что мелкие начальники - домовые тираны типа пьяницы Бунши - родились благодаря успешной пролетарской (или социалистической) революции. Первым образцом такой революции марксисты считали Парижскую коммуну. Однако и данный намек оказался цензурно неприемлем. Поэтому в окончательном тексте Б. остались только достаточно безобидные уверения Бунши, что он - сын кучера Пантелея, без каких-либо подробностей.

Весь эпизод с бывшим князем, притворившимся кучером, подсказан Булгакову опубликованной в журнале "Русский современник" 1924 г. "Тетрадью примечаний и мыслей Онуфрия Зуева". Ее автором был писатель Евгений Замятин (1884-1937), в №2 этого же журнала напечатавший статью "О сегодняшнем и современном" с положительным отзывом о "Дьяволиаде", а позднее ставший булгаковским другом. В заметке "Онуфрия Зуева" "Нотабене: сообщить куда следует (что бывший князь укрывается под чужой фамилией)" Замятин писал: "Открытие о том сделано мною совместно с Максимом Горьким. Вчера в сочинении Максима Горького "Детство" я прочел стихи:

И вечерней, и ранней порою

Много старцев, и вдов, и сирот

Под окошками ходит с сумой,

Христа ради на помощь зовет.

Причем Горький сообщает, что означенные стихи писаны (бывшим) князем Вяземским. Однако те же стихи обнаружены мною в книге, называемой "Сочинения И. С. Никитина". Из чего заключаю, что под фамилией Никитина преступно укрылся бывший князь, дабы избежать народного гнева".

Ляп Максима Горького (А. М. Пешкова) (1868-1936), спутавшего стихи крестьянского поэта Ивана Саввича Никитина (1824-1861) со стихами князя Петра Андреевича Вяземского (1792-1878), юмористически обыгран Замятиным со злым намеком на поощряемое новыми властями доносительство по отношению к скрывающим свое прошлое "бывшим". Булгаков перевернул ситуацию зеркально: бывший князь Бунша упорно рядится в личину сына кучера, что не мешает ему донести "куда следует" об открытии Рейна-Бондерора - машине времени, из которой появился царь Иоанн Грозный. В пьесе же "Иван Васильевич", написанной по канве Б., Бунша вообще носит двойную фамилию: Бунша-Корецкий, приняв вторую ее половину от своего мнимого отца-кучера.

Образ директора Института Гармонии Саввича в Б. навеян спором Булгакова с писателем и журналистом Августом Яви-чем в середине 20-х годов о том, преступны ли, подобно убийце-извозчику В. И. Комарову, великие исторические деятели вроде Наполеона (1769-1821) или Ивана Грозного (1530-1584) (см.: "Комаровское дело"). Явич склонен был видеть в них "величайших преступников", а Ивана Грозного сравнивал с Комаровым, который после убийства всегда молился за упокой души своей жертвы. В Б. Иоанн Грозный также изображен кающимся: "Увы мне, грешному! Горе мне, окаянному! Скверному душегубцу, ох!". Явич приводит слова Булгакова, назвавшего Грозного безумцем. В финале Б. "в состоянии тихого помешательства идет Иоанн, увидев всех, крестится.

ИОАНН. О, беда претягчайшая!.. Господие и отцы, молю вас, исполу есмь чернец...

Пауза.

МИХЕЛЬСОН. Товарищи! Берите его! Нечего на него глядеть!

ИОАНН, (мутно поглядев на Михель-сона). Собака! Смертный прыщ!

МИХЕЛЬСОН. Ах, я же еще и прыщ!

АВРОРА (Рейну). Боже, как интересно! Что же с ним сделают? Отправь его обратно. Он сошел с ума!

РЕЙН. Да.

Включает механизм. В тот же момент грянул набат. Возникла сводчатая палата Иоанна. По ней мечется Стрелецкий голова.

ГОЛОВА. Стрельцы! Гей, сотник! Гой да! Где царь?!

РЕЙН (Иоанну). В палату!

ИОАНН. Господи! Господи! (Бросается в палату.)

Рейн выключает механизм, и в то же мгновение исчезают палата, Иоанн и Голова".

Явич пытался убедить Булгакова, что безумцев, свершивших тягчайшие преступления, надо признавать вменяемыми и уничтожать, что "Герострата надо казнить". Автор Б. видел здесь лазейку для беззакония: "Нерон неподсуден. Зато он всегда найдет возможность объявить Геростратом всякого, кто усомнится в его здравом рассудке. И потом, что такое безумие? С точки зрения сенаторов, Калигула, назначивший сенатором своего рыжего жеребца, несомненно, сумасшедший. А Калигула, введя в сенат коня, лишь остроумно показал, чего стоит сенат, аплодирующий коню. Какая власть не объявляла своих политических противников бандитами, шпионами, сумасшедшими?" В Б., как и предлагал Явич, милиция пытается привлечь к ответственности безумного Иоанна, и, спасая его, инженер Рейн возвращает помешавшегося царя в XVI в. Таким образом, получается, что, по крайней мере, часть своих преступлений царь совершил, будучи сумасшедшим (а помешался он в Б. от реалий современной советской жизни).

Явич рассказывает и о том, как Булгаков создал на него устную пародию - "не то похождения, не то приключения репортера Савича на Северном полюсе".

Отсюда и Саввич в Б., блюдущий предустановленную коммунистическую гармонию в Блаженстве, противник всяких нарушающих ее проявлений живой жизни, которую олицетворяют прибывшие в Блаженство Рейн, Бунша и вор-рецидивист Милославский. Саввич конструирует жизнь по идеальному плану, вследствие чего жить в Блаженстве оказывается невыразимо скучно. Вероятно, здесь Булгаков иронизировал над Явичем, который в прошлом видел одних только преступников, судя царей с точки зрения если не несовершенного настоящего, то грядущего идеального будущего.