Страница 59 из 144
Говорят, что Луна полюбила пастуха Эндимиона, и это была невиданная доселе и странная любовь, ибо тот спал в каком-то гроте на Латмийской горе, а Луна, говорят, часто спускалась с неба, целовала спящего и снова возвращалась на небо. И этот безмятежный сон не наносил никакого ущерба его состоянию, поскольку Луна сделала так, чтобы скот его тем временем тучнел и счастливо множился, так что ни у одного из пастухов не было стада более откормленного и более многочисленного.
Мне кажется, что это миф о государях, об их характерах и нравах. Ведь они, занятые своими мыслями и склонные к подозрительности, неохотно допускают в свой круг людей прозорливых, любознательных, с беспокойным умом, т. е. как бы бодрствующих; напротив, они предпочитают, скорее, людей спокойных и покладистых, готовых стерпеть все, что придет в голову государю, -- людей, которые ничего не ищут и стараются показать, что они ничего не знают, ничего не замечают -- словом, спят, да и вообще проявляют, скорее, слепое повиновение, а не лукавую наблюдательность. Вот с такого рода людьми государи охотно позволяют себе спуститься с высоты своего величия, как Луна со своей орбиты, снять маску (которую им приходится постоянно носить как тяжкое бремя) и вести себя попросту, считая, что с ними они могут это делать совершенно спокойно. Это особенно хорошо видно на поведении императора Тиберия, самого капризного и коварного из всех государей: у него в фаворе были только те, кто, зная его истинные склонности и поведение, упорно и едва ли не тупо делали вид, что ничего не замечают. То же самое было свойственно и Людовику XI, королю Франции, человеку очень осторожному и хитрому. Не без тонкости в мифе упоминается грот Эндимиона, ибо у тех людей, которые пользуются подобного рода милостями государей, вошло в привычку иметь уютные и укромные уголки, куда бы они могли приглашать государей спокойно отдохнуть и развлечься, освободившись от бремени своего величия. И те, кто пользуется таким расположением, живут обычно счастливо, ибо государи, хотя, может быть, и не назначают их на высокие должности, однако же искренне, а не только из соображений пользы любят их и щедро одаряют. IX. Сестра гигантов, или Молва
Поэты рассказывают, что гиганты, порожденные Землей, пошли войной против Юпитера и богов, но были рассеяны молниями и в страхе бежали. Земля же, рассерженная гневом богов, желая отомстить за детей своих, породила Мойву, последнюю сестру гигантов.
Оную Матерь Земля, на богов распаленная гневом,
Младшую, как повествуют, сестру Энкеладу с Кеем
Произвела...[7]
Смысл этого мифа, мне кажется, следующий: Земля здесь означает природу толпы, всегда наглой и злобной по отношению к правителям, всегда чреватой бунтом. Выждав удобный случай, она порождает мятежников и бунтовщиков, дерзко и нечестиво замышляющих потрясти и низвергнуть власть государей, а когда мятежники подавлены, та же самая плебейская природа толпы, сочувствующая негодяям и не терпящая спокойствия, порождает слухи, зловредное шушуканье, сеет панику, распространяет клеветнические книжонки и тому подобное, для того чтобы вызвать ненависть к власть имущим. Как действия мятежников, так и подстрекательские слухи имеют одну и ту же природу и происхождение, только различаются как бы по полу: если последние представляются женскими, то первые -- мужскими. X. Актеон и Пенфей, или Любопытный
Человеческое любопытство, стремление подглядеть тайну, безумное желание познать ее древние осуждают в двух мифах: в мифе об Актеоне и в мифе о Пенфее. Актеон, случайно увидевший Диану без одежды, был превращен в оленя и растерзан собственными собаками. Пенфей, который взобрался на дерево, чтобы увидеть таинства бога Вакха, был поражен безумием. Безумие Пенфея выражалось в том, что ему все вещи казались двойными, так что он все время видел два солнца, двое Фив, и всякий раз, когда он направлялся в Фивы, он тотчас же видел другие Фивы и возвращался, и так он метался то туда, то сюда в вечном и безостановочном движении.
Так в безумии Пенфей видит толпы Эвменид,
Видит солнце двойным, двойными представшие Фивы[8].
Первый из этих мифов, как мне кажется, имеет в виду тайны государей, второй -- божественные тайны. Ведь те, кто без позволения государей и вопреки воле последних стал причастным к их тайнам, обязательно становятся предметом ненависти государей. Поэтому, зная, что они в немилости и что только ждут случая с ними расправиться, они живут, подобно оленям, всегда в страхе и беспокойстве. Более того, нередко случается, что их слуги и домашние, желая угодить государям, доносят на них и предают их: ведь когда известна немилость государя, то обычно, сколько слуг, столько и предателей; так что таких людей ожидает участь Актеона. Несчастье Пенфея иного рода. Ведь тех, кто дерзко и безрассудно, забывая о своей смертной природе, стремится познать божественную тайну, поднявшись на вершины природы и философии (как Пенфей поднялся на дерево), -- тех ожидает наказание вечного непостоянства, вечного колебания и нерешительности в суждении. Ведь так как свет природного знания -- одно, а божественного -- другое, с ними происходит так, как если бы они видели два солнца. А поскольку и действия жизни, и решения воли зависят от интеллекта, эти люди в равной мере нерешительны и в волевых и в мыслительных своих актах; они вообще никогда не бывают последовательны и поэтому сразу видят двое Фив. Фивы же означают цели действий и поступков (ведь дом Пенфея в Фивах). В результате они не знают, куда им направиться, не имеют четкого представления о главном и мечутся от одной вещи к другой, подчиняясь внезапным импульсам и беспорядочно хватаясь за частности. XI. Орфей, или Философия
Миф об Орфее, хотя и хорошо известный, но все же еще недостаточно объясненный во всех подробностях, как мне кажется, дает образ универсальной философии (philosophia universa). Ибо личность Орфея, человека удивительного, поистине божественного, владеющего любой гармонией, умевшего сладостными мелодиями волновать и увлекать всех и вся, очень легко может быть использована как изображение философии. Деяния Орфея в такой же мере превосходят деяния Геркулеса своим величием и мощью, как творения мудрости превосходят творения силы. Орфей из любви к жене, похищенной безвременной смертью, полагаясь на свою лиру, решил спуститься к подземным богам, чтобы упросить их, и не обманулся в своей надежде. Сладостным пением и звуками струн он умилостивил и смягчил подземных владык, так что они позволили ему увести жену с собой, с тем, однако, условием, чтобы она следовала за ним, он же не должен оглядываться до тех пор, пока они не выйдут из подземного царства. И когда Орфей, несмотря на это, побуждаемый нетерпеливой любовью и заботой (когда он уже почти был у цели) все же оглянулся, договор был нарушен, и супруга его тотчас вновь была низвергнута в подземное царство. С той поры Орфей в отчаянии, возненавидя женщин, удалился в пустынные места и там такими же сладостными звуками лиры и пением сначала привлек к себе всех зверей; а те, утратив свою природу, свою дикую свирепость, не подвластные больше побуждениям похоти и ярости, не заботясь, как удовлетворить голод или как выследить свою добычу, стояли вокруг него, как в театре, добродушные и кроткие, лишь жадно вслушиваясь в звуки его лиры. Но это не все. Такова была сила и могущество музыки, что она приводила в движение даже леса и сами камни, и они тоже оставляли свои места и располагались вокруг него в чинном порядке. И вот когда все это столь счастливо и столь удивительным образом удалось ему, появились фракийские жены; возбужденные Вакхом, они наполнили все дикими хриплыми звуками рогов, и из-за этого грохота уже нельзя было больше услышать звуков его музыки. И тогда, когда исчезло то, что создавало этот порядок и согласие, все пришло в замешательство и все звери вновь обрели свою природу и, как и прежде, снова набросились друг на друга; камни и леса тоже вернулись на свои места, а сам Орфей в конце концов был растерзан беснующимися женщинами, и члены его были разбросаны по земле. Геликон (река, посвященная Музам) в отчаянии и негодовании из-за его смерти скрыл под землей свои воды и уже только в других местах вновь вышел наружу.