Страница 36 из 69
Председатель Войскового Правительства Войсковой атаман Каледин".
Приказ министра-председателя Керенского, номеченный Гатчиной:
"Объявляю, что я, министр-председатель Временного Правительства а Верховный Главнокомандующий всеми вооруженными силами Российской Республики, прибыл сегодня во главе войск фронта, преданных родине.
Приказываю всем частям Петроградского военного округа, по неразумию и заблуждению примкнувшим к шайке изменников родины и революции, вернуться, не медля ни часу, к исполнению своего долга.
Приказ этот нрочесть во всех ротах, командах и эскадронах.
Министр-председатель Временного Правительства и Верховный Главнокомандующий Л. Керенский".
Телеграмма Керенского командующему Северным фронтом:
"Город Гатчина взят войсками, верными правительству, и занят без кровопролития.
Роты кронштадтцев, семеновцев и измайловцев и моряки сдали беспрекословно оружие и присоединились к войскам Правительства.
Предписываю всем назначенным в путь эшелонам быстро
продвигаться вперед.
От военно-революционного комитета войска получили приказание отступить...".
Гатчина, находящаяся километрах в тридцати к юго-западу от Петрограда, была взята ночью. Части двух упомянутых полков (не моряки), блуждавшие по окрестностям без командиров, были действительно окружены казаками и сложили оружие. Но к правительственным войскам они не присоединились. В этот самый момент целые толпы этих солдат, растерянных и пристыженных, находились в Смольном и пытались объясниться. Они не знали, что казаки так близко... Они пытались войти с казаками в переговоры...
,На революционном фронте явно господствовала полнейшая неразбериха. Гарнизоны всех маленьких городков, лежащих к югу от Петрограда, резко и безнадежно раскололись на две или, точнее, на три части: высшее командование за неимением ничего лучшего было на стороне Керенского, большинство солдат стояло за Советы, а все прочие мучились сомнениями и колебаниями.
Военно-революционный комитет спешно назначил командующим обороной Петрограда честолюбивого кадрового капитана Муравьева *, того самого Муравьева, который летом создавал "батальоны смерти" и,.говорят, однажды заявил правительству, что оно "слишком церемонится с большевиками: ах надо просто стереть в порошок". Это был человек военной складки, преклонявшийся перед силой и смелостью. Возможно, что его преклонение было вполне искренним.
Выйдя утром на улицу, я увидел на стене по обе стороны нашего подъезда два новых приказа Военно-революционного комитета о том, что все лавки и магазины должны быть открыты, как всегда, а все пустующие помещения сданы в распоряжение комитета.
Уже тридцать шесть часов большевики были отрезаны от русской провинции и от всего внешнего мира. Железнодорожники и телеграфисты отказывались передавать их депеши, почтовые чиновники не принимали от них почты. Только царскосельская правительственная радиостанция каждые полчаса посылала на все четыре стороны света бюллетени и заявления. Комиссары Военно-революционного комитета мчались в поездах по всей стране наперегонки с комиссарами городской думы. На фронт вылетели два аэроплана с агитационным материалом.
Но волна восстания охватывала Россию с быстротой, превышающей человеческие средства сообщения. Гельсингфорсский Совет вынес резолюцию о поддержке; в Киеве большевики захватили арсенал и телеграф, откуда их выбили делегаты казачьего съезда, заседавшего тут же в городе; в Казани Военно-революционный комитет арестовал штаб местного гарнизона и комиссара Временного правительства; из Красноярска, в Сибири, пришла весть, что Советы захватили органы городского самоуправления; в Москве, где положение осложнялось забастовкой кожевников, с одной стороны, и угрозой общего локаута - с другой, Совет подавляющим большинством высказался за поддержку выступления петроградских большевиков... Здесь уже действовал Военно-революционный комитет.
Повсюду происходило одно и то же. Рядовые солдаты и промышленные рабочие почти поголовно поддерживали Советы; офицеры, юнкера и мелкая буржуазия, точно так же как представители буржуазии - кадеты и умеренные социалисты, стояли за Временное правительство. Во всех городах формировались и готовились к гражданской войне комитеты спасения родины и революции...
Огромная Россия распадалась. Этот процесс начался еще в 1905 г. Мартовская революция ускорила его и, породив вначале смутную надежду на новый порядок, кончила тем, что сохранила давно изжитые формы старого режима. Теперь же большевики в одну ночь разрушили все эти формы, и они исчезли, как дым. Старой России не стало. Бесформенное общество растаяло, потекло лавой в первозданный жар, и из бурного моря пламени выплыла могучая и безжалостная классовая борьба, а вместе с ней еще хрупкие, медленно застывающие ядра новых образований.
В Петрограде шестнадцать министерств бастовали под руководством двух министерств, созданных августовским однородным социалистическим правительством,- министерств труда и продовольствия.
В это серое, холодное утро "горсточка большевиков" была, казалось, так одинока, как только можно быть одиноким на свете. Море вражды бушевало вокруг них . Прижатый к стене, Военно-революционный комитет нанес ответный удар, отчаянно защищая свою жизнь. "De l'audace, encore de l'audace, et toujours de l'audace!" ("Смелость, еще раз смелость и всегда смелость!" (франц.) Знаменитое восклицание Дантона в речи 2 сентября 1792 г. в Законодательном собрании Франции о военной опасности и защите революции от нашествия контрреволюционной коалиции Пруссии и Австрии.- Ред.) В пять часов утра в типографию городского самоуправления явились красногвардейцы, конфисковали тысячи экземпляров думского воззвания-протеста и закрыли официальный орган думы "Вестник городского самоуправления". Все буржуазные газеты были сброшены с печатных машин, в том числе и газета старого ЦИК "Голос Солдата", которая, однако, переменив это название на "Солдатский Голос", появилась в ста тысячах экземпляров, сея вокруг себя ярость и негодование:
"Люди, нанесшие свой предательский удар ночью, люди, закрывшие газеты, недолго удержат страну во мраке. Страна узнает истину! Она оценит вас, господа большевики! Мы все увидим это!"
В первом часу дня мы шли вниз по Невскому. Перед думой вся улица была забита толпой. То там, то здесь попадался красногвардеец или матрос с винтовкой и примкнутым штыком. На каждого из них напирало не меньше сотни мужчин и женщин - конторщики, студенты, лавочники, чиновники. Все эти люди потрясали кулаками, изрыгая проклятия и угрозы. На ступеньках стояли бойскауты и офицеры и раздавали экземпляры "Солдатского Голоса". Рабочий с красной повязкой на рукаве и с револьвером в руке стоял, дрожа от гнева и возбуждения, среди враждебной толпы и требовал, чтобы ему отдали газеты... Думается мне, история никогда не видала ничего подобного. На одной стороне - горсточка вооруженных рабочих и солдат, олицетворяющих победоносное восстание и глубоко беспомощных; на другой стороне - разъяренная толпа, состоящая из таких же людей, какие в полдень заполняют тротуары Пятой авеню *, толпа, которая издевалась, проклинала и кри.-чала: "Предатели! Провокаторы! Опричники!"
Двери охранялись студентами и офицерами. На их рукавах были белые повязки с красной надписью "Милиция Комитета общественной безопасности". Полдюжины бойскаутов сновало взад и вперед. Внутри здания все кишело народом. По лестнице спускался капитан Гомберг. "Они хотят распустить думу! - сказал он.Сейчас у головы сидит большевистский комиссар..." Когда мы поднялись наверх, то увидели Рязанова, быстро уходившего прочь. Он явился сюда требовать от думы признания Совета Народных Комиссаров, и городской голова ответил ему решительным отказом.
Во всех думских помещениях кричала, шумела и жестикулировала огромная толпа - чиновники, интеллигенты, журналисты, иностранные корреспонденты, французские и английские офицеры... Городской инженер торжествующе указывал на них. "Все посольства признают думу единственной правомочной властью,- заявлял он.- Что до этих большевиков, то они просто разбойники и грабители, и вообще их конец - это вопрос нескольких часов! Вся Россия - за нас..."