Страница 31 из 56
Счетовод вздрогнул, еще не понимая, что же произошло.
Приоткрыв дверь, Худакерем поманил ревизора Сарварова и распорядился отрывистым тоном:
- Приступайте к выполнению своих обязанностей, товарищ! Хоть и с опозданием, а мы накрыли этого зловредного типчика. Теперь он уже не вырвется из наших рук!
Сарваров вошел в комнату бочком, не сводя глаз с крикуна Худакерема, и представился:
- Ревизия!
- Добро пожаловать, братцы! - вырвалось у потрясенного неожиданностью Валнахада.
- К добру или не к добру, это мы еще посмотрим, - угрожающе заметил Мешинов, поддергивая высокие голенища своих сапог. - Мы прибыли произвести ревизию... со всеми вытекающими последствиями!
Бедняга Валиахад сразу пожелтел, и круглое лицо его превратилось в надтреснутую айву. Да, Азраил уже занес обоюдоострый меч над его склоненной шеей!.. В угнетенном состоянии духа он сложил грудой на столе ведомости, папки с подшитыми ордерами, приходными и расходными квитанциями и прочими документами. Затем он открыл стоявший неподалеку шкаф, плотно набитый папками с делами.
"Ревизия!.." - зудело и звенело в его ушах, словно туда заползла уховертка.
Собственно, Худакерем еще не подозревал счетовода в различных махинациях, не имел оснований считать его кулаком или подкулачником, а попросту не мог расстаться с привычной ему и приятной его гордыне воинственностью. Вот почему и сейчас, заглянув в шкаф, он загремел:
- Посмотри, этот матерый кулацкий волк превратил советские деньги в груду ненужных бумажонок!.. Испепелил народную казну!
"И в береженое око вонзается колючка", - вспомнил счетовод пословицу и, заикаясь, объяснил:
- Весь архив был в ужасном состоянии, в подвале валялся, в старых разбитых ящиках!.. Не ведая сна и отдыха, я привел документацию в порядок по годам, подшил по номерам, как и положено.!
"Молодец!" - подумал Сарваров и, отведя грозного Худакерема в сторону, прошептал:
- Клянусь аллахом, страх одолел этого несчастного от твоего крика! Пока не вмешивайся, а я уломаю этого червяка, как надо. Иначе вся ревизия, все наши труды и старания окажутся ни к чему. "И собаку упустим, и веревку потеряем!.."
Мешинов глубоко засунул руки в карманы кожана и, возмущенно посапывая, отошел, дабы наблюдать за ходом ревизии, - так полководец с холма следит за течением победоносной битвы.
- Значит, вы собрали здесь и рассортировали документы за прошлые годы? спросил Сарваров.
- За прошлые годы, - кивнул счетовод. - Что нашел, то и подшил: Как мне понять, что тут творилось до меня?
- Может быть, наиважнейшие документы затерялись?
- Может, и затерялись. Мне-то что!.. Отвечаю лишь за себя. Кроме того, доктор Баладжаев меня заверил...
Но тут глаза Худакерема блеснули до того зловеще, что счетовод прикусил язык, смекнув, что проговорился.
- Советские законы писаны и для докторов, и для счетоводов, - веско заметил Мешинов и приосанился, словно вымолвил какую-то неслыханную мудрость.
- Так я и сохранил архив, чтобы было видно, как здесь соблюдались советские законы, - сказал Валиахад.
- Давай сюда документацию за последние два года, - приказал Сарваров.
Он еще не понимал, для чего назначена ревизия, почему комиссию возглавляет горластый Худакерем, и решил держаться осторожно.
- Вот это дела тридцатого года, это - тридцать первого, это - первой половины текущего тридцать второго, - объяснял он, громоздя на столе папки высокой горою.
Сарваров запер шкаф, продел бечевку в привинченные к дверцам кольца и, залив кончики сургучом, пришлепнул их.
Заглянув в бумаги, Сарваров написал на клочке газеты:
- Четыре тысячи семьсот сорок восемь листов... Так?
- Именно так, я не раз пересчитывал и нумеровал.
В этот момент в компакту торопливо вошел завхоз больницы Али-Иса. Он с утра почуял, что началась ревизия, и решил, что выгоднее явиться самому, чем дожидаться вызова.
- Привет, привет, привет! Добро пожаловать! - раскланялся он и прохаживавшемуся с независимым видом из угла в угол Мешинову, и долговязому ревизору, и на всякий случай Валиахаду..
На него не обратили внимания.
- Мы забираем все эти материалы с собою, - сказал Худакерем, - чтобы рассмотреть их основательно. До копеечки!.. Дотянувшись до Сарварова, завхоз шепнул ему на ухо:
- Уносить документы из учреждения не положено!
- Таково личное распоряжение товарища Субханвердизаде, - пожал плечами ревизор. - Он намерен сам заняться ревизией!
- Конечно, перед лицом такого человека моя шея превращается в волос, любезно улыбнулся Али-Иса. - Я же не возражал, а спрашивал.
"Значит, доктору Баладжаеву пришел каюк? - спросил он себя. - Кончилась его песенка!.."
Но Худакерему не понравилось, что ревизор сослался на приказ председателя исполкома. Ему казалось, что достаточно слова его самого, Мешинова. И не для чего непомерно возвеличивать Субханвердизаде!.. Сейчас речь идет о законности.
- Больше всего на свете я люблю правду, прямоту! - сказал он завхозу и всем присутствующим. - Видимо, потому, что мать родила меня на прямой ровной крыше... Ну ка, выкладывай документы.
- Документы в больнице в наистрожайшем порядке, я закупал больным мясо, цыплят, молоко, мацони, масло, картофель, - зачастил Али-Иса. Незамедлительно принесу!
Сарваров тем временем пересчитал денежные квитанции, спрятал их в портфель и выдал Валиахаду расписку на восемнадцать тысяч рублей.
- Вы бы, товарищ Худакерем, нашли управу на бухгалтера Мирзу, - закинул удочку Али-Иса. - Я ведь свою зарплату на продукты больным истратил!.. Эти больные невероятно прожорливые, готовы проглотить не только восемнадцать тысяч, но и меня живьем. А бухгалтер Мирза требует на каждый килограмм официального счета.
- Ты хочешь сказать, что Мирза сознательно ухудшает питание больницы? Ноздри Худакерема раздулись.
- Так получается, - увильнул от точного ответа Али-Иса. - Видимо, он не понимает, что я работаю в больнице исключительно из милосердия... Привезли больного - я его принимаю, снабжаю, кормлю. Умер злодей, сын злодея, - я с плачем провожаю его на кладбище. Баллах, мне бы лучше за кусок черствого хлеба дворничать у такого справедливого, прямого, как меч, человека... - Он выразительно посмотрел на Мешинова.
Ревизор Сарваров, убедившись, что разговор грозит затянуться бесконечно, нетерпеливо обратился к Валиахаду:
- Не найдется ли мешка, куда сложить эти бумаги?
- Найдем, найдем! - в один голос воскликнули счетовод и завхоз.
После ареста Абиша жена его, милая, скромная Карабирчек, целыми днями сидела дома, баюкала малютку сына, печально напевала ему колыбельную, а слезы непереставаемо струились по ее побледневшим щекам.
Тесная помрачневшая комната казалась ей теперь темницей. Вдоль стены стояла железная кровать, - ее купил Абиш. К ней была придвинута люлька, - и ее купил муж. Даже пару оцинкованных ведер из кооператива принес сам Абиш. И пузатый медный самовар он тоже приобрел по случаю и так трогательно заверял жену:
- Погоди, голубка, со следующей получки я куплю серебристый нарядный самовар, а через месяц - стенное зеркало, а к зиме - красивый коврик.
А сейчас Карабирчек поняла, что может быть счастливой и с медным самоваром, и без коврика над кроватью...
Жалея ее, Абиш ночами брал на руки расплакавшегося сына
и укачивал, баюкал, бесшумно расхаживая в одних шерстяных носках по комнатке, тихо напевая песенку.
- Спи, спи, малыш! - ласково шептал Абиш, и светлая улыбка озаряла его утомленное лицо.
В голове у Карабирчек не укладывалось, что муж, ненаглядный, горячо любимый, изменил советской власти, пытался взломать несгораемую кассу в кабинете председателя.
Нужно все-таки что-то предпринять, нельзя же сидеть безвылазно дома и ждать чуда! И, убаюкав младенца, опустив его в колыбель, Карабирчек накинула на голову черный келагай... Губки спящего ребенка были недовольно поджаты, словно он жаловался, что у матери исчезло молоко и она кормила его теперь жиденькой кашицей на воде... Глубоко вздыхая, Карабирчек прикрыла келагаем подбородок и рот и вышла, попросив соседку присмотреть за малюткой...