Сачлы (Книга 1)

Первая победа вскружила голову Афруз-баджи, и она знакомилась с Тифлисом проворно и властно, вовсе не так, как застенчивая Шахсенем. Подхватив Мадата под руку, она потащила его на гору Святого Давида и, взвизгнув, заглянула в бездонное ущелье, куда бросились, обнявшись, пришедший из Аравии шейх Санан и его возлюбленная грузинка Хумар. Словом, Афруз-баджи чувствовала себя в чужом городе уверенно...

Когда Мадат перешел на второй курс, узкую комнатку общежития огласил ликующий вопль первенца Мамиша.

Однако сразу же после родов Афруз-баджи принялась требовать, чтобы Мадат бросил учиться и возвратился в горы.

- Чего ты затеяла, ай, Афруз! - возмущался Мадат. - Сама же называла Тифлис самым красивым городом на свете.

- У каждой птицы свое гнездо, - возражала жена. - Тифлис прекрасен, а горный городок слаще!

- Но мне еще надо полтора года учиться.

- А кем ты станешь, получив диплом?

- Партийным пропагандистом. Инструктором райкома партии.

- Это что самая высшая должность в районе? - с кислой миной спросила Афруз.

- Ну, почему же самая высшая!.. Могут назначить и завотделом агитации и пропаганды.

- А... секретарем райкома?

- Если стану хорошо работать, докажу принципиальное, выдержку, завоюю авторитет, ну и...

Афруз-баджи так и впилась огненными очами в мужа.

- Значит, ты обязательно будешь секретарем райкома? Гм... Значит, не зря таскался по горным тропам в старых крючковатых чарыках, с сумкой на ремне? Гм...

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Проводив мужа на работу, Афруз-баджи скрестила руки на высокой груди и удовлетворенно улыбнулась. Заветная цель, похоже, близка!.. Униженная просьба готового ради нее пролезть сквозь игольное ушко Кесы красноречиво свидетельствовала, что Мадат на вершине почета и славы... Не сегодня завтра весь район падет к стопам Афруз-баджи. Казалось бы, чего ей недоставало? Дом полная чаша, красивые здоровые детишки Мамиш и Гюлюш, и патефон, и, конечно, телефон... В шифоньере и на стене за простыней уйма платьев, халатов, юбок и блузок, - со счета собьешься...

Однако Афруз-баджи привычно плакалась приятельницам и соседкам:

- У людей платьев и костюмов горы поднебесные, а у меня наберется еле-еле низкая кучка. И все платья сшиты безобразно, - у того бок висит, у этого рукава обтянуты... и - ых, бедность!

Полюбовавшись идущим по улице мужем, высоким, стройным, в новом костюме, в туфлях со скрипом, с портфелем в руке, приметив, что прохожие учтиво здороваются с ним, Афруз-баджи снова погрузилась в сладостные думы.

Да, разумеется, Мадат теперь не тот беспечный юноша, за которого она выходила замуж. Батрак в красных джорабах, с хурджуном за плечами - это вчерашний день. А видному партийному деятелю в синем костюме, в зеркально начищенных башмаках не мешало бы для солидности брюшко отрастить, выпячивать грудь колесом, не отвечать на поклоны встречных... Только так, не иначе надлежало, по мнению Афруз-баджи, держаться теперь ее Мадату. Ведь он стал первым среди пятидесяти тысяч жителей района. Генерал не генерал, но что-то вроде генерала!..

Афруз-баджи вышла на терраску и остолбенела в сильнейшем негодовании - у перил торчал со смиренным видом Кеса, умильно поглядывая на свою повелительницу.

- Ты все еще здесь?

- Ах, почтенная благодетельница! - заныл Кеса, сгибаясь в три погибели, будто собирался нырнуть к ее ногам. - Замолви за меня словечко перед райкомом! Я ли тебе не слуга? Шепни райкому, чтобы он помогал неизменно дядюшке Кесе. Если длань райкома будет надо мною, то я и в свои преклонные годы переверну землю вокруг оси!.. Заклинаю тебя жизнью прекрасноликих Мамиша и Гюлюш, - не жалей слов для заступничества перед мужем.

"Все-таки безбородый - правая рука Субханвердизаде, - подумала упоенная похвалами Афруз-баджи. - Отталкивать его было бы неразумно!"

- И ты уверен, что райком меня послушает? Тот всплеснул руками, трясясь тощим телом.

- Хотел бы я посмотреть на того мужчину, какой тебя бы ослушался, добродетельная!..

Афруз-баджи сияла, как начищенный самовар.

- Да стану жертвенным даром детям твоим! - наседал Кеса, видя, что дело-то выгорает. - Да перейдут на меня все их недуги!.. Считай, что я умер, но сделай милость, не оставь труп мой без погребения!

- Ох, старик, метко ты стреляешь и ловко прячешь свой самопал, подозрительно протянула хозяйка и махнула в полнейшем изнеможении рукою. Ладно, приходи к обеду!

...Мадат, вернувшись поздно из райкома, долго обедал, не расставаясь по привычке с книгой, но если раньше жена сердилась, что он не оказывает внимания ее кулинарному искусству и пренебрегает самыми лакомыми кушаньями, то на сей раз Афруз-баджи промолчала.

А на терраске томился в ожидании Кеса, серый, словно пепел в давно погасшем очаге.

Наконец, подав супругу стакан крепко заваренного душистого чая, Афруз решила, что срок настал, и впустила в комнату раболепно согнувшегося Кесу.

- У него просьба к райкому партии, - объяснила хозяйка. - С утра молил и просил, чтобы я разрешила ему поговорить с тобою, ай, Мадат. Видно, горе стряслось у бедняги.

Мадат опустил книгу на скатерку и с любопытством посмотрел на вошедшего.

- Может, Кеса хочет бросить звонарство? Попом надоело быть? А колокол сдать в утильсырье?.. Вполне одобряю.

- Ай, товарищ Мадат, вам бы все смеяться, - пролепетал Кеса, - а надо мной действительно нависла смертельная опасность! Должен сказать, что я, представитель всей бедноты, всех неимущих района, своей киблой (Мусульмане во время молитвы обращают лицо к Каабе -храму в мрк-ке, покойников хоронят тоже лицом к Каабе. Воображаемая линия этого направления и называется киблой ред.) всегда считал райком и спал лицом к кибле - к райкому! А почему? Да потому, что без райкома в горах скала на скале не удержится!

- В добрый час, Кеса, да в чем же твое горе? - нетерпеливо сдвинул брови Мадат.

- Проклятье злу!.. - выпалил Кеса. - Я ведь тоже не дохлый осел, являюсь членом месткома, активистом профсоюза и понимаю, что нельзя в наше время клеветать на честных советских людей!..

- Конечно, конечно... - Мадата уже начали раздражать эти таинственные намеки. - Да ты поближе к сути.

- Куда ближе, товарищ райком! - воскликнул Кеса. - Правда, я не коммунист, но веду себя по-большевистски и много крови испортил кулачеству. А почему? Да потому, что они неделями толкались у исполкома, хотели ворваться в советское учреждение, а я их не допускал к столу, накрытому кумачовым полотнищем. Зато перед бедняком, босым, нагим, распахивал широко двери, - проходи, дружище, в советскую канцелярию!.. Да, товарищ, мое сердце - советское сердце. Как часто я сам звонил по телефону в финотдел и просил: "Ради бога, не разводите волокиты, не гоняйте такого-то бедняка от стола к столу!.."

- Ну, ну, короче, короче, - мягко попросил Мадат.

- В вашем доме я пользовался милостью Афруз-баджи.

- Кеса вообще очень услужливый, уважительный, - похвалила, выглянув из соседней комнаты, хозяйка. - Хоть сто раз за день отправь на базар - не откажется, не надерзит.

Мадату не понравилось, что жена завела себе слугу...

- А как же иначе! - самозабвенно сказал Кеса. - Я не могу допустить, чтобы в доме райкома были какие-то нехватки... Ведь когда бы я ни заглянул к Афруз-баджи, мне предлагают чаю с куском честного хлеба. Это ж надо ценить!..

- Послушай, ты зачем ко мне пришел?

- А затем, что я видел тебя в чарыках и ныне радуюсь, видя тебя в кабинете секретаря райкома!.. И сердце мое шепчет, что ты надежда, ты светоч наших гор! Человек, вышедший из бедняцкого сословия, сам батрак, сам защитник батраков, конечно, будет нам - трудящимся - близок не как архалук и не как чуха (Архалук и чуха - верхняя мужская одежда - ред.), а как нательная рубаха!

- Ну, поехало! - сморщился Мадат. - И светоч, и надежда... Ты знаешь, кто у нас секретарь райкома? К чему ты все это болтаешь?