Страница 18 из 56
Вокруг уже собрались плотным кольцом любопытные. Кто-то из сведущих соседей шепнул торговке:
- Послушай, это же курьер самого товарища Субханвердизаде!. Тетушка и ухом не повела.
- Мне-то что с того, что курьер!.. Не превратится же он в осленка дойной ослицы! Мой муженек, царство ему небесное, красным партизаном был. Да я сама снаряды возила на арбе Красной Армии!.. Курьер! Эка невидаль! Пусть только тронет, до центра дойду! Глотку перерву!.. Высосал" весь мед и теперь говорит: "Бери обратно тухлую вощину!" Весь сельсовет дрожит, как осиновый лист, при моем крике!.. А-а-а! Плевать хотела и на Кесу, и на какого-то Заде! Слон верблюда потяжелее. Как же ты, болван, осмелился хаять мой душистый, как цветок розы мед?
Трижды плюнув, что означало высшую степень пренебрежения, Кеса молча повернулся и зашагал к телефонной станции. Нашла коса на камень. Языкастую кумушку не переспоришь, о полнейшем отчаянии Кеса постучал в комнатку Аскера. Тот долго не откликался, наконец заспанный, в нижней рубашке, открыл дверь.
- Исключительно между нами, - передразнивая Кесу, сказал Тель-Аскер, не обращая внимания на чашку с медом в руках вошедшего, - чем же закончилась эта твоя история с аэропланом и комиссией из центра?..
Кеса быстро присел на табуретку, почувствовал, что ноги его ослабли.
- Какой аэроплан? Чего ты чепуху мелешь?
- Исключительно между нами, не валяй дурака! - строго сказал телефонист. Твой эйриплен (Игра слов "эйри" - ложный, кривой - ред.) - грубая афера. И не стыдно тебе?
Кесе почудилось, что он из-под проливного дождя угодил в снежный, колючий, в кровь царапающий лицо буран.
- Да ты откуда узнал?
- А вот узнал!.. Теперь я, голубчик, не поверю ни одному твоему слову о вечной дружбе.
"Если колесо катится под гору, то его не остановит и сам аллах", вспомнил Кеса народную поговорку.
- Слушай, об этом мы завтра потолкуем, а сейчас дай мне, бога ради, три рубля! - обратился он со смиренной просьбой к приятелю.
- Клянусь, ни копейки! - И неунывающий Тель-Аскер вывернул карманы пиджака и брюк, висевших на стене. - У мена, представь, деньги почему-то не залеживаются!
- Что ж, тебя в чайхане кормят бесплатно? - ехидно спросил Кеса, размышляя, как выйти из положения...
- Представь, я приглашен в гости к безбожнику Худушу, - насвистывая, сказал парень, взбил гребешком перед осколком зеркала пушистый чуб, туго затянулся ремнем.
- Жаль мне эту уймищу кур и цыплят, каких ты сожрал, ненасытный шакал, вздохнул Кеса, прикидывая в уме так и сяк, каким же образом откупиться от Афруз-баджи за мед. - Чтоб эта курятина превратилась в гной и вытекла обратно из твоего носа!
- Но почему, ай, Кеса, ты шлешь проклятия, словно безутешная вдова? хладнокровно спросил телефонист. - Курятену, между прочим, ты жрал наперегонки со мною! Но это, конечно, исключительно между нами!.. А где же комиссия из центра? Где эйриплан?
"Назвался груздем, полезай в кузов", - сказал себе Кеса, понимая, что погиб окончательно и бесповоротно.
Ему все-таки удалось умаслить вздорную Афруз-баджи - вызвался сам перемыть грязные тарелки...
В соседней комнате Мадат, облокотившись на подушку, читал газеты.
Решительно засучив рукава, Кеса снял с керосинки кастрюлю с кипятком. Заглянув в угол, он убедился, что таз полон грязных тарелок
"Сама судьба загнала меня сюда, - приходится покориться", - подумал он, со вздохом принимаясь за мытье. Когда вся посуда была протерта до блеска, Кеса на цыпочках вышел на
террасу, поманил к себе хозяйку.
- Аведь у меня есть маленькое дельце...
- К добру бы!
- Проклятье злу, - понизив голое, сказал Кеса, придав своему морщинистому лицу страдальческое выражение.
- Проклятье злу, - охотно согласилась Афруз-баджи, вспоминая тарелку с медом. - У меня смиренная просьба к партийному секретарю.
- Ты же правая рука председателя Субханвердизаде! - разумно возразила хозяйка,
- Конечно, верблюд высок, но слон выше.
На широких щеках Афруз-баджи зацвели пунцовые розы. Значит, ее уважают, с нею считаются, значит, ее заступничество имеет солидный вес.
- Но что в силах сделать, ай, Кеса, мой Мадат? Он же второстепенная личность,
- Ну, не скажите, - Кеса знал, что лесть волшебный, ключик к сердцу надменной баджи. - Теперь району известно, что Мадат первая голова во всех партийных делах!
Афруз-баджи горделиво выпрямилась, выпятила мощную грудь, вскинула тяжелый подбородок. - "Ах, если бы Мадат навсегда остался первым секретарем! Вот было бы славно" - возмечтала она, красуясь перед раболепным Кесой.
- Рухнул мой дом! - прошептал тот, напомнив хозяйке, о своем присутствии.
А в душе Афруз-баджи уже шевельнулась неприязнь к Таиру Демирову, и она начала оттачивать, словно бритву на оселке, свои тайные замыслы.
- Ах, отстань! - капризно обронила она и ушла в комнату, чтобы поскорее угостить мужа вкусным завтраком.
"Если Мадат действительно станет наиглавнейшим в районе, то сколько же просителей столпится у моего порога? - прикинула в уме Афруз-баджи. - Конечно, я буду выслушивать жалобы и помогать этим Мадату, но ведь все просьбы невыполнимы. И благодеяния нужно вершить осмотрительно, с точным расчетом!.. Лишь тогда я и Мадат сможем управлять районом куда мудрее, чем Таир Демиров..."
И Афруз-баджи прочно запечатала свой алый ротик воском, не откликнулась на стоны оставшегося за дверью безбородого.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Шесть лет назад семья Мадата ютилась в маленькой комнатке деревянного домика, стоявшего в нагорной части городка, на самой окраине, у неистово шумевшей в овраге речки.
Мадат работал в батрачкоме, как тогда говдрили, и занимался преимущественно заключением трудовых договоров между кулаками и батраками.
Натянув до колен связанные женою шерстяные носки с красными узорами, обувшись в белые чарыки с загнутыми, как птичьи клювы, носами, он перекидывал через плечо сумку с бланками договоров, отправлялся пешком в аулы и пропадал в горах целыми неделями.
Ожидая супруга, Афруз-баджи места себе не находила, металась: "Отгрызут когда-нибудь злодеи кулаки голову моему ненаглядному!.." А идя поутру на базар, она с завистью глядела, как во двор райисполкома въезжали верхом на резвых скакунах начальники, различного достоинства, но все-таки начальники, таких пешком в горы не пошлешь, нет! И сердце Афруз переворачивалось, трещало от унизительных переживаний, как зерна кукурузы на раскаленной сковороде.
"Какая несправедливость! - возмущалась она. - Мой бедненький все пятки себе отобьет, считая версты на каменистых тропах, а эти, на-чаль-ни-ки, знай себе скачут на иноходцах. Мой был батраком с малых лет и остался батраком, не расстанется никак с прадедовскими чарыками. А эти, на-чаль-ни-ки, форсят в хромовых сапогах!
И когда муж, измученный, возвращался из долгого путешествия в горах, то Афруз-баджи его не жалела, - наоборот, обрушивалась с попреками:
- Умным несут арбуз, а тебе ярпуз! (Ярпуз, ярпыз - дикая мята - ред.)
Сильнее всего ее угнетало, что в магазинах продавцы заискивали и лебезили перед женами ответственных работников, из-под прилавка доставали самые модные товары: "Баджи, как вы находите, подойдет? Прелестная ткань!.." Афруз-баджи тем временем стояла в сторонке и терзалась неслыханными мучениями.
- Ай, Мадат, когда же тебя выдвинут в начальники? - приставала она к мужу.
- Не всем же быть начальниками, - благодушно отвечал Мадат. - Если при нэпе существуют кулаки и батраки, то должен же я, коммунист, защищать интересы батраков.
- А что такое за штука - нэп?
- Новая экономическая политика.
- Ну, вот с этой эко-но-ми-ческой ты и сейчас сам батрак, как встарь!.. Неужели нельзя заботу об этих голодранцах переложить на плечи другого коммуниста?
- Чем же я лучше других, ай, Афруз-джан?
- Ты не лучше, конечно, а хуже! - зудела женушка, багровея от злости. Ступай в кооператив и сам увидишь, что твоего имени нету в святцах... Ни разу продавец не окликал меня: "Ай, баджи Таптыгова, примите этот дивный отрез на платье!" Куда бы я ни пошла, всюду суют под нос гнилой ситец. А ведь ты день и ночь скитаешься в горах, ты рваный и босый!.. А если кулаки подстрелят? Ай-хай!.. Скорее с неба посыпется каменный дождь, чем отпустят в кооперативе для твоей несчастной женушки приличный товар!..