Страница 16 из 31
Два дышла разъехались, распятие поломав, конюшие распугали упряжь, настегивая лошадей. Поехали. Один - в столицу, другой - на дачу... Кубанец искоса на господина своего посматривал:
- Чего сказал-то враг этот? Грозил? Али как?
- И не поймешь. Какой он теперь враг! Вроде бы и Пашка, а вроде бы и нет Пашки. Случилось ему в старости расслабиться духом... Самобытство свое потерял Ягужинский, и, чую, драки уже не будет. Базиль, мыслю я так, что Пашка долго не протянет. И место его в Кабинете ея величества опять будет упалое. Нешто же и в этот раз не меня туда посадят?
Кучер нахлестнул лошадей. Волынский откинулся на валики пышных диванов, простеганных фиолетовым лионским бархатом.
- Я-то еще самобытен! - выкрикнул. - Мне теперича шумы устраивать! Я любому, кто на пути встанет, глотку зубами вырву...
Обер-прокурор Маслов теперь неслыханного требовал: персонам знатным указывать стал, каково им мужика беречь надобно. Пуще всего Маслов нападал на князя Черкасского, как на самого богатого помещика, и за это кабинет-министр дышал на Маслова злобой яростной, неистребимой...
- Да не грози мне, князь, - отвечал ему Маслов. - Я своей суровости к алчности вельможной не отменю. Мужик русский за рубеж утекает. Еще десяток таких лет, и Россия вовек потом не оправится. Мало вам, што ли, своих нищих? А вы, министры высокие, еще из Польши наших беглых крестьян воротить желаете...
Стоном выла земля русская, земля богатейшая, земля плодоносная. Два года подряд, будто в наказание какое, побивало Русь по веснам заморозом нечаянным, потом жаром опалило нужду мужичью. Сгорало все на корню! И нужда подперла уже под кадык самый: на пасху святую, когда бы жизни радоваться, маковой росинки в рот не попало. Вновь, словно саранча серая, нахлынули нищие на Москву и Петербург, от христорадцев не стало в городах спасения...
- В чем дело? - удивлялся Остерман в Кабинете. - Когда немец встречает добропорядочного нищего, он дает ему работу. Когда русский встречает лентяя-нищего, он дает ему милостыню... Отсюда и явилось изобилие попрошаек - от безделья!
А что мог сделать Маслов? Манна небесная на русский народ еще никогда сама не просыпалась. Единое дело провел он - указ! Дабы земля дворянская впусте не лежала, пускай мужик на ней сеется, в свои закрома зерно сгребет. И указно повелел обер-прокурор помещикам исполнить все это "под страхом жесточайшего истязания и конечного разорения..."
- Как они с мужиками, так и я с ними буду...
Дунька, умница его рябая, на колени пред мужем пала.
- Батька мой родный, - заплакала, трясясь, - отступись ты с миром... Экие персоны противу тебя стенкою встали! Неужто, себя и меня не жалея, проломишь ты их слабым мненьем своим?
- Лоб себе расшибу, - отвечал Маслов, - но не отступлюсь...
На этот раз свидание его с императрицей было долгим и мучительным. Бирен тоже при этом присутствовал, но больше помалкивал. Анна Иоанновна завела речь о войне близкой, войне разорительной, ныне много денег понадобится. Да еще решила она чиновникам в столице, противу иных городов империи, в два раза денег больше давать, потому как Петербург - парадиз (что в переводе на русский - рай означает). Теперь Маслов для нее где хочешь достань, вынь да положь, чтобы из ада рай сделать.
- Ваше величество, - отвечал Анисим Александрович, нижайше кланяясь, - корень зла в бессовестности помещиков состоит. Подати палкой выколотить - наука невелика. А вот недоимки с народа за прошлые годы собрать - больно, словно зуб вытянуть. Нонеча уже вся Россия... вся, поверьте мне, состоит в должниках вашего величества, и должники те разбегаются куда глаза глядят!
- Не все же должны нам, - заметил Бирен озабоченно.
Маслов на каблуках туфель, сверкнувших стразовыми пряжками, резко повернулся в его сторону. Он знал, что Бирен к нему благоволит, и разговаривал с графом всегда открыто, без утайки.
- Верно, ваше сиятельство, не все... Однако нам грозит оскудение полное и безлюдье провинции - вот что страшно! Деревня скоро станет пуста: кто в города - милостыню просить, а иные - в лес, кистенем пропитание добывать. Из того в печали горестной я пребываю, и прошу высочайшей милости...
- Что умыслил-то, прокурор? - спросила его Анна подавленно.
И тогда Маслов ударил ее, словно в лоб:
- Вот что! Крепостное право надобно в законность привесть. А для этого сначала мужикам непременно воли прибавить...
- Эва надумал! - удивилась Анна, поглядев на Бирена.
- А я не понял его, - ответил Бирен. - Переведите мне...
Анна Иоанновна повторила ему слова Маслова по-немецки.
- Пусть он делает что хочет, - засмеялся Бирен. - Я ведь не русский помещик, а только обер-камергер двора русского.
Но императрица поддернула рукава голубой кофты. Красный платок на ухо ей сбился. Туфли царицы шлепали по паркетам.
- Зато я, - сказала, побагровев от гнева, - помещица российски! И всей России есть хозяйка... Думаешь ли, Анисим Ляксандрыч, что болтаешь тута?
- Ваше величество, - снова поклонился ей Маслов, - не ваших прав ущемления домогаюсь, а лишь ничтожно и покорнейше воли прошу для людей, ущемленных всячески от рождения.
Бирен тяжко вздохнул. Что он вспомнил сейчас? Может, свою бедную мать, собиравшую шишки для герцогского камина? Или острый запах конюшен - запах его юности - вошел ему в ноздри, как память обо всех унижениях, пережитых им смолоду? Он вздохнул...
Анна Иоанновна в ответ заявила Маслову:
- Моими дедами так уж заведено, чтобы воли мужикам не давать, а помещику о довольстве их всемерно и отечески печься.
Бирен куснул ноготь. Анна Иоанновна взглядом, полным муторной тоски, вызвала на себя его ответный спокойный взгляд.
- Я в русские дела не хочу вмешиваться... трутги-фрутти! А впрочем, я посоветуюсь. Хотя бы с моим гоффактором Лейбой Либманом... он имеет верный взгляд на дела финансовые...
- Румянцев-то генерал, - неожиданно сказала Анна, - был прав: финансов в России нету. А есть только подати и недоимки. Европа смеется над нами, а мы плачем. И те недоимки хоть из глотки, а надобно вырвать. У меня эвон война с турками на носу виснет... Что же я? Возьму твоего Лейбу, граф, и с ним воевать пойду? Много я с жиденком твоим навоюю.
- Пожалуйста! - кивнул Бирен. - Вот перед вами стоит господин Маслов: честнее этого человека я никого больше не знаю. Соблаговолите же ему все недоимки с народа и собрать для вас. Пусть он давит помещиков, а помещики пусть прессуют крестьян...
- Ты слышал, что тебе сказано? - спросила императрица.
Маслова дома жена встретила, сообщила, что приходил английский врач Белль д'Антермони, целый час сидел.
- Чудной он, - рассказывала Дунька. - Молол мне о разностях, будто тебе надобно отравы беречься. Про женщин сказывал, что есть у них перстни на пальцах. Камни в перстнях у них - то голубые, то розовые, и следить надобно за столом, чтобы цвет их не переменился: иначе - беда будет!
Маслов выругался, шпагу в угол комнат закинув. В эти дни граф Бирен получил от него письмо. Маслов предупреждал Бирена, что имеются люди, желающие его, Маслова, погубить... Тут как раз вернулся из Берлина и генерал-прокурор - Пашка Ягужинский.
Прежнего согласия между ними не получалось. Обер-прокурор Маслов еще сражался с несправедливостями. А вот генерал-прокурор уже сник, и при дворе видели теперь Пашкину спину - согбенную.
Покорность бывшего буяна сильно озаботила графа Бирена:
- Что с ним случилось? Я рассчитывал, что он, приехав домой, сразу расшибет в куски Остермана. А тут надо бояться, как бы Остерман не загнал Пашку под стол...
А счастливчик Рейнгольд Левенвольде скоро позабыл Варьку и утешился в своем потаенном гареме, составленном из разнокожих женщин. Миних приехал из Польши в Петербург - громкогласный, звенящий амуницией, рыкающий на всех, богатый, толстый... Эти два обстоятельства отозвались в далеком Лондоне, где угасал посол русский - князь Антиох Кантемир. Он вновь обрел надежды на счастье с "тигрицей", как величал поэт княжну Черкасскую; он оценил приезд Ми-ниха, как подготовку к войне, и-в случае победы Миниха - Кантемир мог претендовать на корону царя Валашского и господаря Молдавского...