Фаворит (Книга 2)

Пикуль Валентин

Фаворит (Книга 2)

Валентин Пикуль

Фаворит (книга 2)

Я связь мирон повсюду сущих,

Я крайня степень пещестна;

Я средоточие живущих,

Черта начальна божества;

Я телом в прахе истлеваю,

Умом громам повелеваю,

Я царь -- я раб, я чернь -- я Бог!

Г. Державин

Россия велика сама по себе, я что ни делаю, подобно капле, падающей в море...

Екатерина Потемкину (1787 г.)

ПАМЯТНИК (Пролог, могущий стать эпилогом)

Со смерти Потемкина миновало уже 38 лет... В морозную зиму 1829 года бедный казанский чиновник Текутьев санным путем пробирался в Яссы, чтобы из тамошнего госпиталя вывезти домой сына, обезноженного турецким ядром под стенами Силистрии. Время опять было военное, для России привычное. Давно остались позади теплые дома Полтавы, погасли огни уютного Елизаветграда, за Балтой открылись раздольные сгепи с редкими хуторами. Мело, мело... пуржило и вихрило! А за Дубоссарами кони шли, сторожа уши, опасливые. Казалось, ямщик сбился с пути, но в отдалении вдруг замерцал одинокий желтый огонь окошка.

-- Уж не худые ль там люди? -- обеспокоился Текутьев.

-- Не, барин. Тут солдат живет...

Кони всхрапнули возле лачуги, утонувшей в снегу. Внутри убогого жилья сидел дряхлый солдат в обветшалом мундире с медалями "времен Очакова и покоренья Крыма".

-- Верст сорок, почитай, станется.

-- А чего ради, отец, живешь ты здесь?

-- Я не живу, -- отвечал солдат. -- Охраняю.

-- Что в экой глуши охранять можно?

-- Место.

-- Место? -- удивился Тскутьев. -- Какое ж тут место?

-- Названия у него нет. Здесь вот, сударь мой, упал на землю и умер князь Потемкин, царствие ему небесное...

Только сейчас Текутьев заметил в углу, подле божницы с лампадкой, гравюру в рамочке. В картуше ее была надпись: "Изображение кончины светлейшего князя Потемкина-Таврического, равно как и местности, срисованной с натуры, и особ, бывших при сем горестном событии". Гравировал Скородумов с картины итальянского живописца Франчсско Казановы. Текутьев прочитал и стихи, оттиснутые под гравюрою:

О, вид плачевный! Смерть жестока!

Ково отъемлешь ты от нас?

Как искра, во мгновенье ока,

Герой! Твой славный век погас!

Надменны покорив нам грады,

Сам кончил жизнь среди степей

И мира сладкого отрады

Во славе не вкусил своей...

Тыча пальцем в гравюру, старый солдат пояснял:

-- И посейчас иных помню. Вот руки-то заломил секретарь евоный Попов, в белом мундире адмирал до Рибас, он Одессу потом строил... Плачет казачий атаман Антон Головатый, который запорожцев из-за Дуная вывел. А вот и сама графиня Браницкая, племянница Князева. Она-то пенсион для содержания поста нашего и отчисляла. Да что-то давно денег не шлет. То ли забыла, то ли померла. Ведь нас было тут трое. Но товарищей похоронил, один я остался. Христовым подаянием от проезжих кормлюсь.

-- И давно ты здесь? -- спросил Тскутьев.

-- Еще матушка Катерина посадила нас тута, чтобы не забылось, на каком месте Потемкин преставился. Сказывали начальники тако: сидите, покедова памятник ему не поставят. Да что-то не слыхать, чтобы ставили... Вот и сижу! Жду...

Текутьев принес из возка дорожный баульчик. Накормил солдата. Табаку и чаю отсыпал, чарку наполнил.

-- Не скушно ль тебе здесь, старина?

-- Нет, сударь. Я про жизнь свою вспоминаю... -- Вокруг на множество миль бушевала пурга. Под ее завывание ветеран рассказывал путнику: -- А служить при светлейшем было нам весело. И никогда он нашего брата не обижал. Грех жаловаться! Под Очаковом, помню, на свой счет солдат рижским бальзамом поил, чтобы в шанцах не мерзли. От самой Риги до Очакова длинные обозы гонял -- за бальзамом. Штука крепкая и вкусная! Сколько он палок об своих генералов изломал, но солдата ни кол и пальцем не тронул. Мы от него, кроме ласки, ничего не видывали... Нет, -- заключил старый, -- язык не повернется осудить его. Боюсь, что умру, и навеки забудут люди место сие важное...

Утром пурга стихла. Отдохнувшие лошадки сами нашли тракт до Ясс молдаванских. Текутьев, завернувшись в шубу, думал о встрече с калекою сыном, ему грезились памятные строки:

Се ты, отважнейший из смертных,

Парящий замыслами ум,

Не шел ты средь путей известных,

Но проложил их сам, -- и шум

Оставил по себе в потомки, -

Се ты, о чудный вождь Потемкин!

Это строки державинские, памятные еще с гимназии.

А старый солдат умер на посту, охраняя место...

Он был велик. Хотя бывал и ничтожен...

Потемкин не просто фаворит -- это уже целая эпоха!

Когда его не стало, Екатерина со страхом ожидала появления на юге страны самозванца вроде Пугачева -- под именем светлейшего. Но такого неповторимого человека, способного предстать перед народом в образе "великолепного князя Тавриды", не явилось, да и не могло явиться...

Суворов претерпел немало обид от Потемкина, и все-таки гибель светлейшего повергла его в тяжкое уныние.

-- Великий человек был! -- воскликнул он с присущей ему образностью. -- Велик умом был и ростом велик! Никак не походил на того французского посла в Лондоне, о косм лорд Бэкон говаривал, что у того чердак плохо меблирован...

Державин написал на смерть Потемкина знаменитый "Водопад". Денис Фонвизин незадолго до смерти изложил свою печаль в "Разсуждении о суетной жизни человеческой". Адмирал Ушаков еще не остыл после жаркой битвы у Калиакрии, когда известие о смерти Потемкина настигло его бедой -- непоправимой.

-- Будто в бурю сломались мачты, -- сказал он, -- и не знаю теперь, на какой берег нас выкинет, осиротевших...

Граф Румянцев-Задунайский, уже престарелый и немощный, узнал о смерти князя Таврического в черниговских Вишенках, где проживал на покое. Фельдмаршал бурно разрыдался. Молоденькие невестки выразили удивление его слезам:

-- Как можете вы оплакивать человека, который был врагом вашим, о чем вы и сами не раз уже нам сказывали?

Петр Александрович отвечал женщинам так:

-- Не дивитесь слезам моим! Потемкин не врагом мне был, а лишь соперником. Но мать-Россия лишилась в нем великого мужа, а Отечество потеряло усерднейшего сына своего...

И дословен отзыв будущего императора Александра I:

-- Сдох! Одним негодяем на Руси меньше стало.

Григорий Александрович Потемкин уже тогда был гоним. Так не раз случалось с выдающимися людьми: оклеветанные в жизни, они посмертно затоптаны в грязь. Потемкин был осмеян, о нем рассказывали небылицы и анекдоты. Его преследовали даже в могиле: злобные руки терзали прах его, срывая ордена и эполеты. Фаворита не раз переворачивали в гробу, как проклятого колдуна, а сам прах таскали с места на место, словно не ведая, куда его спрятать, -- и даже сейчас мы не знаем точно, где он покоится (хотя официальная гробница Потемкина-Таврического сохраняется в соборе Херсона).

Почти два столетия подряд загробная тень Потемкина неприкаянно блуждала в русской истории -- между великолепными одами Державина и грязными пасквилями злопыхателей. Время не пощадило памятников, даже прекрасные монументы в Херсоне и Одессе оно сбросило с пьедесталов. Странно повела себя и Екатерина: в манифесте по случаю кончины Потемкина она обещала увековечить память своего фаворита и сподвижника монументом, но... Неужели забыла? Вряд ли. Скорее всего -- не пожелала. Почему?

Екатерина щедро платила героям своего века, возводя в их честь статуи, триумфальные арки и дворцы, украшала парки колоннами, стелами и обелисками. Под конец жизни сооружала мавзолеи даже над прахом своих собачек, сочиняла пышные эпитафии котам, сдохшим от обжорства на царской кухне. Но память главного героя своего бурного царствования императрица не почтила... Почему?

Об этом спрашивали и Потемкина -- еще при жизни его: