Страница 3 из 7
""Город Эн",- повторяет и усиливает тон докладчик,- любование прошлым, причем каким прошлым? Это - прошлое выходца самых реакционных кругов русской буржуазии - верноподданных, черносотенных, религиозных".
Н. Я. Берковский, как и Е. С. Добин, впоследствии глубоко переживавший свои тогдашние заносы, выступил не менее хлестко и также не обременяя себя поисками аргументов: "Дурные качества Добычина начинаются прежде всего с его темы... Добычин - это такой писатель, который либо прозевал все, что произошло за последние девятнадцать лет в истории нашей страны, либо делает вид, что прозевал..."
Что и как было отвечать униженному писателю? Читаем: "...недоумение собрания вызвало выступление Л. Добычина. Он сказал несколько маловразумительных слов о прискорбии, с которым он слышит утверждение, что его книгу считают идейно враждебной. Вот и все, что мог сказать Добычин в ответ на политическую оценку его книги, в ответ на суровую критику "Города Эн", формалистическая сущность которой была на собрании доказана". Как это похоже на известный эпизод с М. М. Зощенко!
Алексея Толстого тоже покритиковали - за пьесу "Акила". Тогда он вышел на сцену и весело заявил: "О чем спор? Пьеса плохая, я абсолютно согласен с этим. Но она написана бог весть когда, еще до революции - и вольно же было ставить ее сейчас..." и т. д. Но обозреватели "Литературного Ленинграда" наверняка не были удовлетворены: "Думается нам, за этой краткой репликой на ближайшем собрании последует и более широкое выступление А. Толстого по вопросам, волнующим советскую литературу". Толстому ничего не оставалось, очевидно, как выступить еще раз. 5 апреля на пятом заседании он вновь поднялся на трибуну.
По рассказам старших по возрасту писателей, слышанным в разные годы, я, как и многие другие, считал, что Толстой принял участие в травле Добычина. Но сейчас, внимательно перечитав стенограмму его речи, думаю, что это далеко не так. Толстой не предъявил Добычину никаких политических обвинений, отверг упреки в формализме и свел дело к тому, что просто, мол, книга неважнецкая...
"Океан разгневался, суденышко трещит, гибель грозит всем, и, чтобы умилостивить Нептуна, бросают за борт в пучину жертву, ну, разумеется, того, кто поплоше из команды: юнгу какого-нибудь ...>.
(Любопытные образы, между прочим!- Вл. Б.)
Таким юнгой-за борт был у нас, например, писатель Добычин. Случай с ним характерен не для Добычина, а для литературной среды, в которой мог возникнуть случай с Добычиным,- начиная от написания им скучной книжки до его демонстративного бегства от литературных товарищей".
Об этом бегстве Добычина из зала я тоже слышал много раз. Недавно - от 90-летнего Арсения Георгиевича Островского. И все в один голос говорили: когда Добычин встал и пошел по проходу, он был белее мела и его шатало... Но Толстой, тоже запомнив эту картину, не знал 5 апреля, что Добычина уже нет, что он ушел не только из Дома писателя.
Кто же этот Нептун? - не без нарочитой риторики вопрошал далее Толстой. "Нептун - это советский читатель 1935-1936 года. А статья в "Правде" всего лишь рупор, в который собираются миллионы голосов читателей..."
Он с пафосом произносит общие слова о возросших требованиях читателя, о новых человеческих типах, о реализме, о кабинетной жизни многих писателей. Ну, а Добычин - "пока еще в литературной работе не обнаружил таланта. ...> Книга его - схема, даже еще более: конспект воспоминаний. ...> Вы читаете и сквозь утомление отмечаете пунктир предметов: ни одного живого лица, ни одного вырастающего характера, включая сюда и самого героя, гимназиста, упрощенного почти до кретинизма. ...> Что же это такое? Чистейший формализм? Так и припечатали на книжке "Город Эн": "формализм", "снять". Нет, это не совсем все-таки формализм".
И такое же, как у Федина, противоречие самому себе. И тоже, полагаю, совершенно сознательное. "В книжке, несмотря на все ее качества, звенит пронзительная нота тоски. По книге веет пылью постылой, преступно-равнодушной мещанской жизни. Автор хотел сказать: "Вы, цветущие девушки, прыгающие с синего неба на зеленые луга аэродрома от избытка сил и радости, оглянитесь на пройденный путь революции! Оглянитесь и еще раз крепче оцените то, что дает вам сегодняшний день. Не привыкайте к тому, что создано вашими руками, это великое счастье!..""
Толстой, таким образом, начисто отверг все сказанное до него! Услышь эти слова Добычин, может быть, и остановился бы он на краю пропасти, приободрился бы. Но он их уже не слышал.
И еще. Толстой говорит далее о писателях, которые называли Добычина "советским Прустом, а так как это имя не слишком современно, его также называли Бальзаком, Франсом, Джойсом. Мало того, ему говорили, что его книги создадут эпоху, что он опрокинет с дюжину литературных столпов.
И он верил, и старался писать, как Пруст, Франс и т. д.
И вот, когда роковой палец критика указал на него: "Формалист!" ...> товарищи-писатели, те, что толкали его на путь (слово отсутствует в стенограмме.- Вл. Б.), все до одного отступились без звука протеста. Товарищи его предали. Вот почему Добычин произнес рыдающим голосом несколько невнятных слов и пошел, шатаясь, из зала. Сама земля перестала быть опорой под ногами..."
Толстой, конечно, не прав. Никто не учил Добычина писать так или иначе, друзья от него не отреклись. В дневниковых записях М. Л. Слонимского читаем: "А. Н. Толстой в своей речи 1937 года (правильно 1936-го.- Вл. Б.) ударил (уже после самоубийства Добычина) по тем, кто хвалил Добычина (и по нему, конечно, тоже),- главным образом по Федину, но без фамилий. Федин подскочил ко мне:
- Я задохнулся. Выступай ты. Назови меня. ...>
Толстой не назвал ни одной фамилии, но достаточно прозрачно обозначил, Федина в особенности.
Ко мне подскочил Коля Чуковский, еще и другие, все просили назвать их как "виновников", чтобы не оставаться в кустах...
Напряжение у меня было страшное. ...> Я раскрыл толстовские анонимы, первым я, конечно, назвал себя. А после моего выступления меня нашел Гор:
- Почему вы меня не назвали? - спросил он обиженно.- Ведь я тоже хвалил и люблю Добычина!"
Как видим, в этой истории у Толстого были свои тактические, что ли, задачи. Что же касается Добычина, то все-таки Толстой не добавил ни одного серьезного (то есть политического) обвинения, а наоборот, как сказано, скорее снял их.
Что же все-таки за писатель был Добычин? О чем, о ком писал, что хотел сказать своими крохотными рассказами (их всего около 25) и одной частью романа (а пять авторских листов "Города Эн" - это и есть лишь начало его большого произведения)?
Добычин писал очень тщательно, медленно, обдумывая каждое слово - это надо понимать буквально. Роман, говорит он в одном из писем, уже начал, уже написано 700 слов. Он посылает рассказ Слонимскому для опубликования, а потом вслед за ним письмо: "Многоуважаемый Михаил Леонидович. Я должен был послать Вам Савкину двенадцатого числа, а послал одиннадцатого - и уже наказан: оказалось, что в первой главе перепутал. Там есть про Гоголя ("Чуден Днепр"), дальше написано "Когда стемнело, Савкина", а нужно не "когда стемнело", а "Появилась маленькая белая звезда. Савкина" и т. д.".
Три месяца спустя: "Многоуважаемый Михаил Леонидович. Если не поздно, то вот исправления к Козе (Вы когда-то не отказали сделать в Савкиной исправления о звезде):
1. Вместо "перед запертой калиткой стоял Петька" - "у запертой калитки дожидался Петька".
2. Вместо "Водили к козлику? - спросила Дудкина" - "Водили к козлику? интересовалась Дудкина".
3. В конце, где вожатый выпроваживает козла, вместо "Ихний? - спросила Зайцева" - "Ихний? - уставилась Зайцева" 1*,
______________
* 1 В печатном варианте - "просияла".
Как сказано, Добычин отличался независимостью суждений. Он и писал по-своему. Проза его так сжата, мельчайшие детали так связаны между собой, так важны для понимания общего замысла, что Добычина почти невозможно пересказывать, хочется выписывать все подряд.