Страница 12 из 101
- Почитайте его житие. Это был поп! Дух огнепальный... - сказал он и покосился на дверь.
В комнату вошла молодая женщина, белокурая, тонкая, высокая, подстать Тихону. Голова ее была повязана белым платком. Она с бессознательной кокетливостью оправляла на себе обшитый позументом сарафан, видимо, только что надетый ради гостей.
- Чего надо? - недовольно спросил ее Тихон. - Карбас пригнали?
- Пригнали.
- Цел?
- Целехонек... Только корма пообтершись.
- Ну и ладно.
Женщина, взглянув на Андрея, потупила глаза и ушла в кухню. Сергунько незаметно толкнул локтем студента.
- Дочка ваша? - спросил Драницын. Старик вздохнул.
- Кабы дочка... Сноха, вдовушка. Сынка-то моего, Николку, немцы убили. Ровно год тому назад... Помните, наступление было? Успел пожениться, успел помереть! Л я живу. Кому это надо?
Они помолчали.
- Значит, устроимся у вас... - сказал Драницын. - Вы ничего не имеете против?
- Жалуйте! Не три дня и три нощи беседовать. Я людям рад... Они тоже останутся с вами? - Тихон посмотрел на Андрея и Сергунько.
- Нет, - ответил Драницын. - Впрочем, не знаю.
Старик стал перебирать сети, кучей наваленные в углу.
- Вы и рыбак, что ли? - с интересом наблюдая за хитином и усаживаясь, сказал Драницын.
- Умелец! Всем баловался. И рыбой и зверем. Моло-мои на медведя хаживал. Да что медведь?.. Корова.
Тихон быстро взглянул на Драницына:
- Скажите правду, товарищ: нынче плохие, видно, у большевиков дела?
- Откуда это видно? - в свою очередь спросил Драницын и подумал, что со стариком надо держать ухо востро.
- Были бы хороши, вы сюда не пришли бы... - пробормотал старик.
- А про англичан ничего здесь не слыхали? - прищурившись, спросил его Валерий.
- Как не слыхать, слыхали... Да наши места пока бог миловал, вчерась я был за Порогами, тихо... И про Онегу не баяли. Может, и пронесет казнь египетскую.
- Не любите их? - спросил Драницын.
- А за что их любить? Нация... Еще дед мой у них работывал. Сколько фабрик бывало ихних в Онеге! Известно - лес. Еще с Петра.
- С Грозного, - сказал Андрей.
- Нет, милый, с голландца... - поправил его Тихон. - Грозный царь не больно жаловал асеев [Местное прозвище англичан].
Старик ушел на кухню.
- Не нравится он мне... - тихо сказал Валерий, проводив старика подозрительным взглядом. - И разговорчикам его я не верю. Все это нарочно, только чтобы к нам подладиться.
- Зачем ему подлаживаться? - возразил Андрей. - Значит, надо... Тип! Такие типы и встречают англичан колокольным звоном.
- Врешь! - раздался за стенкой гневный голос, и длинная фигура старика показалась на пороге.
- Подслушивали? - язвительно спросил Валерий.
- Да, подслушивал. И за грех не считаю... - не смущаясь, ответил старик. - Не тебе людей судить! Погоди, придет час - хоть мы и темные, может, а рожу-то еретикам назад заворотим...
- Посмотрю.
- Посмотришь! Всему своя череда... - проворчал Тихон. - Как в писании: в онь же час и сын человеческий прииде!
- Не понимаю я вас, гражданин. А то, что кулачье у вас процветает, это мне ясно, - с жаром проговорил Валерий. - Вы мне голову не задурите. Вы с кулачьем и с богом в мире. А я в войне! Я - рабочий класс! Понятно?
- Понятно... - пробормотал Тихон. Щеки его побагровели. Насупившись, он повторил: - Понятно... Невежа ты.
Бросив на Сергунько уничтожающий взгляд, Тихон вышел из избы.
- Нехорошо получилось! - зашептал Андрей. - Только что приехали...
- Зря вы, товарищ Сергунько, обидели старика, - сказал Драницын, вынимая вещи из дорожной сумки и раскладывая их на подоконнике.
Он распахнул окно. Свежий воздух сразу ворвался и комнату, наполняя ее запахами сена, скота, болотных трав.
Из деревни доносились крики бойцов, слышалась команда взводных, ржали лошади, злобно лаяли собаки.
Отряд Фролова входил в Ческую.
В избе появился Жарнильский, Андрей подружился с ним в дороге. "Наш Иван-сирота не пролезет в ворота", - посмеивались над ним бойцы.
- Новоселье, значит? - сказал Иван, сияя улыбкой на запыленном, но, как всегда, веселом и довольном лице. - Слышу, драка, а вина нет... За пустым столом? Что же это вы, братцы?..
Он не брился с выезда из Питера и оброс густой черной щетиной. Пот грязными каплями струился по широкому лицу, гимнастерка пропотела насквозь. Казенная часть его винтовки была бережно обмотана тряпочкой, через плечо висела пара покоробившихся солдатских ботинок, связанных шнурками.
Поймав взгляд Драницына, он тоже посмотрел свои черные босые ноги и пристукнул пятками о порог: - Колеса-то как раз мой номер! Не жгет, не жмет, нитрит командир! Ну, где мне прикажете устраиваться? А наш-то взводный, товарищ командир, мерина загнал... Вот уж у него что людям, то и лошадям! Ты скажи ему, Валька!... А здорово мы сегодня отмахали! Так и кругом света обойдешь, не заметишь.
Он засмеялся.
- Явился, грохало, - восхищенно сказал Валерий. - Ну, бросай мешок, устраивайся пока здесь. Всем места хватит.
Драницын, достав полотенце и разыскивая мыльницу, с удовольствием прислушивался к басистому, громыхающему голосу Жарнильского. "Вот это настоящий русский солдат", - думал он.
Все деревни по нашим северным рекам похожи одна на другую. Люди здесь издавна жмутся к воде. Места у реки людные, а по сторонам глушь. Так и на Онеге-реке.
Онежский низменный берег с песчано-глинистыми холмами, с отдельными гранитными утесами, с обнаженными скалами на севере, идет к югу, постепенно повышаясь и как будто с каждым шагом все больше и больше закрываясь лесом. Ели словно лезут друг на друга. Береза тоже растет здесь, но трудно ей выдержать студеную погоду. Лишь в июне она зеленеет, но в конце августа уже зябнет, роняя листья. А в сентябре крепкий морозец иногда накинет на нее такой белый саван, что ей уж и не оправиться. Вот сосна, той все равно: болото, песок, камень - она всюду растет. Было бы свету немного. Корень цепкий, что у редьки... Избы, срубленные из кондовой сосны, выросшей на холмах, в бору, на сухом месте, могут стоять столетиями.
Леса тут полны глухарей. Глухарь (на Онеге его называют чухарь) сидит в лесной чаще, перелетов не делает, гнезд не строит, лишь бы грело кое-когда солнышко.
В давние времена про эти места сложилась пословица: "Спереди - море, позади - горе, справа - ох, слева - мох". "Одна надежда - бог", - улыбаясь, прибавляли старики.
Эти леса вековечные.
Когда тысячу лет назад русские люди потянулись на север, они натолкнулись на темную стену лесов, высоты непомерной - от земли и до неба. Так показалось им... "Ни сбеглому проходу нет, ни удалу-добру молодцу проезду нет".
Удалые молодцы, новгородцы, шли по рекам, рубили деревни и города, ставили их возле воды.
Почти половина населения Онежского уезда в прошлом столетии занималась лесом. Остальные брали морского зверя, ловили в реках миногу, на взморье навагу, ладили "плавные" сети для улова семги, "рюжи" для поимки той же рыбы в деревянных заборах, поставленных через Онегу. Осенью, в период ветров, семга шла сюда с моря в спокойные воды.
Белка, горностай, песец, лиса, куница и заяц были постоянной добычей охотника. Некоторые жители уходили в извод ил на постройку судов.
Все лесопильные предприятия, лесные фабрики расположились возле устья Онеги. На глубуком рейде часто стояли иностранные пароходы, приходившие сюда за лесом. Из онежского порта, так же как и из архангельского, лес вывозился на английский рынок для разных стран, даже в Африку.
В девятнадцатом веке англичане поставили в устье Онеги свои фактории и конторы, стараясь с каждым годм все тверже уцепиться за эти места. Они были беспощадными губителями русского леса, варварски уничтожали его.
Помимо промыслов, крестьяне занимались земледелием и скотоводством. Сеяли рожь, ячмень, овес, коноплю, картофель, горох. Плодородием онежска земля не может похвастаться. Хозяйство вели только для себя.