Поселение

- Ленька, вот бы тебе где учителем, - Толян вдруг встревает.

- А что?

- Расскажите ему.

Рассказывают. За двойку - бойцы (это масть такая на малолетке) тубарь на уши ученику надевают. Буквально - с размаху так, берется за ножки тресь. Если грамотно - табуретка развалиться должна. Мощное средство. Великая дидактика.

Коменский не дотумкал.

"Мума еще могла бы долго жить..."

- На взросляк когда переводят - кажется: в рай попал, скажи, Андрюх?

Выстраиваем пирамиду беспредела по колониям: малолетка - на пике, общак (общий режим), усилок (это мой), строгач - самый спокойный.

"Могла гулять - среди полей, среди берез..."

- Нет, вы женские зоны забыли.

Забыли, точно. Так ни опыта нет, ни рассказчиков - как сравнивать?

"Ее так жаль, до слез, до слез..."

- У меня же жена - подельница. Откинулась в прошлом году, сюда ко мне заезжала.

Ну! Мы и не знали.

- А что ж не осталась?

- А вдруг мать умрет? Не пропишут потом, всё, прощай, столица.

Да, в Москве сурово с этим делом.

- И как на женской? Поделилась?

- Вкратце. Между малолеткой и общаком, примерно.

Вдруг звонок (у Толяна будка - вроде штаба, телефон стоит). Технорук Мухина спрашивает.

- Он только что вышел, гражданин начальник. Сейчас сбегаю за ним.

- А что за голоса в будке?

- Это ребята, дровники, погреться зашли.

- Дай их бригадира.

Вот напасть! Беру трубку.

- Почему не работаете?

- Так нет машин.

- Окомлевку колите, нечего сидеть. Я проверю.

Окомлевка - это пни такие, чуть не метр на метр, мы их целиком раньше грузили.

Десяток закатишь - машина с верхом.

- Блин, кончился курорт. Не могли тихо посидеть!

Возле каждого штабеля - гора этой дряни, как раз до конца срока хватит.

- Толян, это ты со своей Мумой. Я как чувствовал: накликаешь.

- Ничего, разомнетесь.

Размялись. Даже во вкус вошли. А что - за это ведь не платят, почему не поколоть? Десять шагов отсчитал, поставил колышки. Вровень с головой штабелек уложили - шабаш. Достаточно для отмазки. Уже прозреваю внутренним оком: весь нижний - в аккуратных поленницах, каждая щепочка - на пользу стране.

Возвращаемся в будку, там Юрок сидит. К моему черносливу пристроился.

- Базар к тебе. Пойдем, туз нарежем.

Не жду хорошего, без смешинки парень, тяжело с такими базарить.

- У тебя что с Ленкой?

- Ничего. Дурачимся... (еще какое чего - в смысле чувств, конечно, но кто мне Юрок, чтоб откровенничать?)

- Короче, если лезет к тебе - пни ее, суку. У нее же муж-зэк.

- Не замужем она, что ты гонишь.

- Муж. Не расписаны - все равно, вместе жили. Твоя бы блядовала, пока ты здесь,

- как тебе?

- Да на здоровье! - легко так, искренне говорю, потому что нет никакой моей.

Вычеркнута.

- Ну, смотри, - не с угрозой, а, дескать, дело твоей совести. Кольнул-таки в уязвимое.

Что ж, спрошу завтра у Ленуси. Но - пнуть? Нога отсохнет. И почему это больше никто не в курсе про сожителя? И с чего это Юрок вдруг такой ревнитель очага? Не ожидал. Теряюсь в догадках. Расстроен.

- Ленька, чего там с Юрком терли-то? - Толику день без сплетни - пропащий день.

- Спрашивал, у кого лучше бухало заказать, из шоферов, кто не палился ни разу.

- А что, жены бригадников не могут привезти?

- Нет, они же подписку давали: никакого алкоголя в поселок. Зачем им заморочки?

- А ты кого посоветовал? - у самого-то свои каналы: капитан Мухин. Толян деньги дает - Васильич отоваривается в городе. Выгодно обоим: у одного зарплата целее, другому - зелье без палева.

- Никого. Уже два месяца не в гараже - откуда я знаю? Пусть к новому диспетчеру идет.

XVII

В юности меня пронзил Стендаль - формулой из дневника (пятнадцатый том собрания сочинений): "Остаться наедине с женщиной и не овладеть ею - значит оскорбить ее". Ну, это француз, южная кровь, буржуазные нравы. Я модифицировал для северного климата, не вразрез с кодексом строителя коммунизма: вместо "овладеть"

- "объясниться в любви, сделать предложение". Беда, что как начал в жизни применять - сразу на согласие напоролся, нашлась авантюристка. (А как назвать? - ведь ни собственности, ни ответственности и посейчас, а тогда - много паче.) Добром не кончилось - ну, так что? Это жизнь виновата, а формула - замечательная.

На очереди - Ленуся, стало быть. Только наедине - не остаться никак, это и сдерживает. В нашей полтора на два меньше четырех человек не бывает, да еще собаки эти, телефон, дымище слоями... Нет, не грот Амура, не располагает.

- Хотите, вам свою родину покажу? - с утра Ленуся.

- В смысле?

- Так вот же, Арефа, я там родилась.

Мороза нет (минус пятнадцать всего), можно прогуляться, полкилометра где-то.

Дворов в пятнадцать деревенька, все уже истлело, зияет. Один дом только с крышей и стеклами. Но Ленусин не этот. Показывает развалину.

- Почему переехали-то?

- А тут три семьи осталось всего - решили: проще в Вишерогорск нас перевезти, чем сюда электричество тянуть. Семнадцать лет уже никто не живет.

Грустно. Заходим в дом что с крышей. Все голо, но возле крыльца - поленница.

Березовые чурочки, черные аж от времени, люкс-дрова, термояд. Не то, что у нас - только с полведра солярки разгораются (это Толян жаловался, ему же ночью просыпаться приходится, раза три по-новой топит).

- Андрюха, Вовчик! Возьмем по охапочке?

Навьючил орлов, сам с Ленусей тормознул:

- Идите, мы догоним.

Ну, и про сожителя - самый момент. Оказалось - да, фигурирует некто. Володя. Не зэк, а всего-то годишник условно схлопотал, месяца три назад. Клуб хотел поджечь, во время танцев. Спьяну, конечно.

- Он вечно, дурак, как пьяный - что-нибудь начинает. Не хочу я с ним. Лучше за Воронина замуж выйду.

- А он что, предлагал, что ли?

- Предлагал.

Воронин - это Юрок и есть. Вот ударник, и здесь поспел! Теперь все ясно.

- А ко мне в Питер приедешь?

- Зачем?

- В гости. Буду скучать по тебе.

- Это ты сейчас говоришь. - Нет, взяли манеру: умняк на рожу вешать, умудренные какие! Видишь - не врал, скучаю же, правда.

Держу ее за руки, улыбаюсь. Ей тоже весело. Вдруг - помрачнела.

- Собянин проехал. Его Краз> . Увидел, кажется.

- Ну и что?

- Они с Володькой друзья. Расскажет.

Собянин - местный лесовозчик, вишерогорец. По лицу вижу: всерьез испугалась.

- Ладно, возвращайся одна. Я еще чурок наберу.

До конца дня у Ленуси настроение испортилось, с кисляком и ушла. А тут еще бабка к нам нагрянула под вечер, хозяйка дров. Собянин настучал, с ним и приехала.

Оказывается - с весны она в Арефе живет, вроде дачи у нее. А мы, паразиты, без топлива оставляем. И кроет, и кроет нас, ведьма, - не остановить. И креста на нас нет, и Бог накажет, и начальству она пожалуется.

- Ну, всё, всё, бабуся, отнесем обратно, мы ж не знали.

- Несите, чтоб я видела.

Сунули под будку штук пять, остальное - на место пришлось, вот не было печали!

Смерклось, скоро домой повезут, а у Толяна - свои планы. Заливается в трубку:

- Есть, есть данные по кубатуре! Только Вера Михална! (это та самая визгливая говорливская толстуха-приемщица, никакая не Михална, Верка просто.) Скучаем без вас! (Этот-то точно врет: когда скучать - за иглой целый день). Не заедете?

Хрюкнуть есть. Обижаете, "бражка". Слеза! Из отборной пшеницы! (Вот это правда:

два фанфурика заныкано - сам видел).

Конец связи. Толян ручонки потирает, чуть не в пляс:

- Сглотнула наживочку! Придет! Ух и драть ее буду - как врага народа! До утра!

На том и расстались, машина просигналила.

А на следующее утро, на разводе - как обухом: переводят меня! На верхний склад - огребщиком! Бац! И - из офицерского базара долетает: ночью на нижнем пожар был.