Поселение

Будка сторожа сгорела. Со сторожем вместе. Кразист уже только головешки застал.

"Эх, - в голове молниеносно, - значит, не пришла Верка! В одиночку килограмм водки пришлось! Ну, и не проснулся даже, наверно, задохся во сне! Уж не чурки ли эти злосчастные закинул?" Вечером Вовчик с Андрюхой наперебой - подробности. А какие там подробности? Прах и тлен. Суета сует. Белка с Жуликом остались - они под будкой всегда ночевали - сумели выскочить. Толян-то - даже шапку продать не успел - накануне закончил как раз. И покупатель уже был - час торговались, сошлись на семидесяти.

- А мы теперь у Юрка в бригаде.

- И как?

- Пять возов, вся жопа в мыле!

XVIII

Про лесоповал полезно знать всем. Не потому даже, что "не зарекайся", но - мы ведь лесная нация, не монголы. Наше жизненное пространство - всего лишь проплешины, от леса расчищенные. "Степь да степь кругом", - это он, значит, за границу заехал, к самостийникам. У нас бы следовало: "выруба кругом". Но о вырубах - чуть дальше.

Нынче валят двумя способами: вручную - бензопилой "Урал-электрон" ("Дружба" - из области преданий) и валочными машинами. Что-то вроде танка, только вместо пушки

- захватка с резалкой. После ручной валки не восстанавливаются волока. Выруба после валочных машин зияют непоправимым кошмаром. (В Питере у меня от спальных районов такое же чувство.) Бензопилы в ходу и у зэков, и в вольных бригадах. На танках работают только вольные. Оттого, наверно, я вольных до сих пор недолюбливаю. (Но и вообще - это характерный комплекс: зэковского превосходства над вольными. Если человек еще не сидит, то - изнутри зная гостеприимство нашего кодекса и приветливость судопроизводства - кем его считать, как не овцой?) Североуральская тайга исключая неделовые породы - это ель и пихта. Кой-где - карельский привет, всплеск ностальгии - бронзовеют сосенки.

И уж совсем за диковину - один-другой на десять тысяч гектар - взметают зеленое пламя могучие кедры. Трогать их нельзя под угрозою нешуточного штрафа. Такой замысел: пусть нестесненно осеменяют выруба, поднимают благородное потомство. Думаю, тщетный: скорее всего, пустоту затянет всякою шушерой - березой, ольхой, иначе - слишком просто было бы жить.

Как раз на березу и кинули бригаду Геши Гончара - за пару дней до моего в ней появления. Начало марта, делянка на отшибе (значит, без столовой). Снежные холмы с торчащими там и сям рождественскими елочками и кустарником. Что тут пилить-то?

Оказалось - это верхушки вековых елей и берез в обхват, остальное под снегом.

Нет, всерьез, без баронских приколов - к марту в тайге наметает до подбородка, но пенек, по технологии, не должен превышать тридцать сантиметров. Так что лопату в охапку - и вперед! Нас двое, огребщиков, и - по технологии же - надо не только ствол раскопать до комля (и чтоб в яме вальщику было вольготно), но и дорожки от дерева к дереву. Сто берез за день - как раз на норму получается. Ну, хоть тут-то никаких рупь на рупь, сразу отлегло у меня. Правда, норму - кровь из зубов, три дня невыполнения - бригада ночует на киче. Ничего! Бутерброд с маргашкой в обед, чифирок - и наш малахольный тандем - питерский гуманитарий и дистрофик из Кизела - творил чудеса. В конце дня еще и сучкорубам помогали. Зато и смешно мне теперь слышать, будто пирамиды - дело внеземных цивилизаций. После березы этой треклятой - знаю твердо: гордо он там звучит или нет - но человек способен на всё.

Вечером приходит Гарик Златоустов, приемщик, замеряет нашу кубатуру в штабеле уже. Ждем, как приговора: ну?

- Шевельнули сегодня, мужики: шестьдесят пять! (норма - шестьдесят два).

Ура! Жаль, Родина не знает имен героев, не красоваться моему бюсту на проспекте Луначарского! А обидно, ей-богу: почитываем же газету "Лесная промышленность".

"Вальщик Овечкин награжден орденом "Знак Почета" - в течение года его бригада заготавливала восемьдесят кубометров ежедневно" - только подтереться таким вальщиком. На хвое у нас половина бригад за сто шевелят (перехвалил я славян в прошлый раз, каюсь).

Через неделю - уже весь в матерых мозолях, ремень на последней дырочке, и вдруг

- мне Гарик в машине:

- Ленька! Пойдешь приемщиком?

- А ты?

- Меня мастером технорук хочет, только, сказал, замену себе обучи. Давай - работа непыльная, сто двадцать в месяц - больше, чем мужики на березе получат.

Это все да (кроме "непыльная" - площадка под штабель расквашена гусеницами, самое грязное место в лесу), но - как-то совестно. Еще есть во мне интеллигентская слабость к пролетариату. Чувство вины. Желание слиться. Мазохизм как высшая и последняя стадия народолюбства. Безнадежно, сознаю. Все равно - чужак для них, белая косточка. Классовое чутье называется, по-научному. Может, оттого и усердствую: дескать, убедитесь - могу я как все, примите в гегемоны!..

И вот - Гарик-искуситель. Ему хорошо, у него нормальное отвращение к пахоте выходца из низов. И никто не упрекнет: нет на нем каинова клейма высшего образования.

- Так что, надумал?

- Попробуем, ладно, - выдавливаю комплекс, а втайне надежда: не утвердит технорук. Утвердил. Хехекнул только: "Ну, Ленчик этот, видно, нигде работать не будет. Пусть хоть лес принимает, хрен с ним".

Говорил же: окладник я! Такая судьба.

XIX

Зэковская душа - благодатная почва для фатализма, хотя срок сам по себе - факт совсем не коренной. Можно всю жизнь просидеть в одиночке (а ведь мы и сидим - только не все признаемся) - и не почуять дыхания фатума. Нет, убеждает другое:

вот эти сотни - и тысячи, десятки тысяч - тружеников пенитенциарной системы.

Тюремные цирики, зоновская администрация, чины из управлений... Чтобы нормальный пацан рос себе, рос, гонял собак, в носу ковырял - потом вдруг решил: пойду в тюремщики, стану ментом поганым, - не верю я в это. Ясно, стало быть, что такая их доля, на роду написано. Их беда, не вина. И не к тому я клоню, что они не нужны - может быть, даже палачи нужны, не будем решать с маху. Но недаром палачу маска полагалась: дескать, машина рубит, человеческий лик тут не при чем. А эти

- без масок - и ничего! Румяны, довольны собой. А это уже вина: им не стыдно!

Ну, не надо голову пеплом посыпать, землю грызть - но хоть ужимкой какой показать: да, сознаю, профессия моя не того... не благоухает, так скажем.

Сколько я ни вглядывался - с надеждой, добросовестно - бесполезно. Жовиальны, упитаны. Плодятся интенсивно. Вон у Канюки - шестой уже отпрыск. ("Футбольную команду хочу", - благодушествует.) Гарик мне:

- Леня! Ведь у Канючихи - еще с прошлых родов лобок лысый! И опять! Что ж он творит!

Да это прекрасно, размножение я приветствую. Хотелось бы, конечно, подкузьмить - мол, половина там зэковских - но не могу: не имею сведений стопроцентных. Но вот канючатам - им же придется с малолетства приноравливаться: папа - тюремщик. В порядке вещей, то есть, что один человек другого в клетке держит, под полным своим произволом. А это ребенку никак. Тут или папа чем-то не тем занимается (невозможно!), или зэки - не люди. А они освобождаются. И некоторые - в Серебрянке остаются. Получается, человек - что-то вроде фофана: можно скинуть, можно надеть. (По совести говоря, мы и все так воспитаны.) Но не будем о грустном, я отвлекся, а хотел - о судьбе. Возьмем фамилии. Хорошо, если ты Иванов. А вдруг - Баранов? Не бывать академиком, однозначно. В лучшем случае - генералом. Или с моей - куда уж на эпопею замахиваться... Опять же Гарик. Никаких там спецкурсов, но трепло - высшей пробы. Круче Горбачева. Травит

- с утра до вечера и в бараке еще с полночи - рядом спим. Миллион историй - не заткнешь. Когда успел? Лет на десять он постарше, так и засижено у него вдвое больше - но я, слушая, младенцем себя чувствую.

Пусть, кстати, расскажет - любую на выбор, а я разомнусь пока. Пора уже - сорок страниц без перекура. Разогнался - скоро конец срока, а о главном и не начинал.

Притормозим.