Одна ночь

Завшивели. Не помогла и баня, которая то ли запоздала, как думал Сярг, то ли ее устроили слишком рано, как утверждал Койт. Первым, через день после бани, стал чесаться и тайком искать в белье паразитов Альберт Койт. Вскоре зачесались уже все, но еще украдкой. Открытую войну объявил вшам Яннус, он громогласно заявил братья и сестры, долой шутки, прекратим подпольную вошебойню и начнем публичную планомерную борьбу. Койт углядел в этом один из принципов освобождения от старых предрассудков и всей душой поддержал Яннуса. С этих пор вшей искали совместно по утрам или по вечерам, а иногда и после того, как вставали, и перед тем, как лечь спать. На первых порах женщины отыскивали себе укромный уголок или просили мужчин удалиться, позднее и они перестали стыдиться; Альберт Койт украдкой поглядывал на голые плечи Дагмар и мучился из-за этого. Второй раз боцману Адаму уже не удалось устроить баню. Женщины, правда, стирали свое белье, Юлиус Сярг добровольно таскал им воду и добывал дрова, но и это особо не помогло. "На них только кипяченье действует", - говорила Мария Тихник, которой еще в тюрьме пришлось натерпеться от вшей. Они искали и в голове друг у друга, к счастью, там было чисто. Мария сказала, что бельевая вошь отличается от головной. Дагмар в этом не разбиралась. Все были убеждены, что подцепили вшей на полу в какой-нибудь сельской- избе, где спали в одежде все новые люди. И они спали одетыми, другой возможности просто не было. Кто добрался до Челябинска, тот освободился от вшей в тамошнем санпропускнике, где одежду прожаривали в специальных камерах, а люди мылись зеленым мылом под горячим душем; каждый приезжий обязан был иметь из санпропускника справку, без нее в город не впускали. Койт подумал, что следовало бы изобрести особый душ и от пережитков, чтобы он изнутри промывал человеческие души. После войны, в середине пятидесятых годов, один из поэтов напишет даже стихотворение почти на такую же тему.

Тифом никто из них не заболел. Альберт Копт на следующий год занедужил в уральском военном лагере кровавым поносом, его даже свезли в палату, где лежали умирающие, с неделю он дышал на ладан, но, к удивлению врачей, выжил. От дизентерии там умерло немало эстонцев. И Маркус долгое время хворал, желудки были у многих солдат расстроены, это откровенно подтверждали "полевые уборные".

С едой, хотя и становилось все туже, кое-как обходились. Помогли сало и сахар из Паша-Перевоза. У Вал-гепеа шпику хватило до самого Челябинска, в день он съедал лишь по кусочку величиной с почтовую марку. До этого он с такой же точностью делил масло. В некоторых сельских магазинах эвакуированным продавали хлеб, по шестьсот граммов на* душу. Вначале картошку они покупали у колхозников за деньги, потом с них начали требовать вещи. Однажды на комбинацию Дагмар удалось выменять курицу. Курица была крупной и жирной, супа хватило на всех. Маркус обменял купленную в Ленинграде вельветовую куртку на муку - потом из нее три дня готовили густую подливку к картошке. Сярг время от времени пускал в оборот мыло, на мыло он выменивал махорку и папиросы и никогда не забывал о пачке "Ориента" - всегда предлагал закурить Хель-муту и другим. Мясом разжиться им не удавалось, за мясо требовали ручные или карманные часы, расставаться же со своими хронометрами никто не хотел. Валгепеа заявил, что свою "Омегу" меньше чем за полтеленка не отдаст, а телят режут по весне.

Боцман Адам натерпелся горя, добывая продукты, Койт пытался помогать ему, с каждым днем его познания в русском языке расширялись, в день он заучивал по тридцать новых слов из словаря, другие тридцать западали сами собой в память, а она у него и впрямь была завидная. Только ничего выторговать у крестьян ему не удавалось, он объяснялся слишком книжно, изысканно, и люди сторонились его. Валгепеа справлялся лучше, - он-то и остался в помощниках Адама. Сярга интересовал только табак. Вечерами он иногда пел, в основном шлягеры. Говорил: чтобы скоротать время и не забывать Эстонию, - на самом же деле для Дагмар, Никто об этом не догадывался, разве что Дагмар, но виду не подавали. Даже Юлиусу Сяргу.

Целую неделю шли по местам, где жили соплеменники - дорога веда через деревни вепсов. Койт, к общему удивлению, знал множество вепских слов, но его переводческие способности не понадобились. Вепский язык все более или менее понимали, даже Валгепеа, голова которого, как он сам досадовал, никакого чужого языка не принимала.

Лишь в редких случаях приходилось прибегать к помощи русского, вепсы по-русски говорили свободно - и молодые и старики - да и между собой в большинстве объяснялись по-русски. Альберт Койт в каждом новом доме произносил длинную речь об угро-финских народах. Говорил, что ученые все еще спорят о том, где их прародина. В прошлом столетии высказывалось предположение, что угро-финны относятся к монгольской расе и что их первые поселения были в Алтайских горах. В новейшее время утверждают, что угро-финны - один из древнейших европейских народов и что их прародина в Восточной Европе. Еще пять-шесть тысяч лет тому назад угро-финны жили на берегах Волги и в бассейне ее притоков - Камы и Оки, вплоть до самого Урала, Первыми оттуда перекочевали на север ненцы, оставшиеся племена разделились на две ветви: угорскую, представители которой мадьяры, или, как их называют, венгры, перекочевали в Тисскую низменность и образовали там Венгрию; остяки же и манси подались на восток, в Сибирь, на берега Оби, Енисея и Иртыша. Все остальные отнесены к финско-пермской ветви, западное ответвление которой, в поисках лучших охотничьих, рыболовных и земельных угодий, постепенно дошло до Балтийского моря. Сюда относятся финны, эстонцы и ижорцы. Некоторые ученые думают, что стронуться с места угро-фин-нов вынудило переселение народов, продвижение славян с запада на волжские земли, однако молодые ученые оспаривают это и утверждают, что перемещение угро-финнов происходило медленно, столетиями, даже в течение нескольких тысячелетий. Немецкий ученый Коссина и швед Алмгрен, в свою очередь, заявляют, что угро-финны перекочевали на свои нынешние территории из Западной Европы, из Франции. Но эта теория не выдерживает критики. Говорил Койт еще о том, что угро-финские языки делятся на несколько групп: балтийско-финские, волжские, пермские, угорские, отдельную группу образует лапский язык. А всех языков шестнадцать; по данным тысяча девятьсот двадцать шестого года, угро-финнов было девятнадцать миллионов. Вепсы относятся к балтийско-финской ветви; по сведениям эстонской энциклопедии, их тридцать три тысячи человек.

Хотя приходилось общаться с родственным народом и они вместе с вепсами удивлялись обилию одинаковых слов, представители угро-финского племени были не щедрее славян." Точнее говоря, вепсы перебивались так же, как и русские. Валгепеа нигде не приметил амбаров с полными засеками зерна и муки и подполов с кадками масла и развешанными копчеными окороками. На веревочках висели только пучки табака и низки грибов, иногда встречалась еще сушеная рыба. Валгепеа все примечал, находил случай сунуть нос в чужие закрома. Как в русских, так и в вепских селах колхозники сетовали на одно: война подняла нормы заготовок, себе почти ничего не остается; как свести концы с концами, дожить до нового урожая, того и бригадиры с председателями не знают, чешут затылки. Много хлеба осталось на полях - трактористов, шоферов и всех, кто помоложе, забрали в армию, а тут еще снег выпал раньше обычного. По крайней мере, так понял Валгепеа, остальные меньше интересовались этим. В Сибири Валгепеа, к удивлению своему, обнаружил, что хлеб обмолачивали еще в январе.

Вепсы спрашивали, как эстонцам жилось на родине, они отвечали, что так же, как до войны ленинградцам. Люди сознательные, никто больше на эту тему не распространялся, даже Юлиус Сярг, "Отсталое захолустье", - решил Койт. "Беда, видимо, в ведении колхозного дела", - сказал Сярг. "Крупное коллективное землепользование является передовой формой ведения хозяйства", - заявил Койт. "По утрам ходят по домам и выгоняют людей на работу", - буркнул Сярг, Валге-пеа не спешил высказывать свою точку зрения, с- бухты-барахты судить ни о чем нельзя. Мария Тихник винила во всем войну. Яннус напомнил о высоких горках подушек на кроватях и широких лежанках. Кровати и горки подушек они видели только через дверь, обычно пришельцев помещали в передней. Дагмар сказала, что русские - люди хорошие, куда душевнее и приветливее, чем эстонцы, которые завидуют и чернят друг друга. Маркус принял замечание об эстонцах на свой счет. Боцман согласился с Дагмар и добавил: не забывайте, что эвакуированные, как саранча, объели все деревни, что они наказание для жителей, которые вынуждены давать им приют, а сами - тесниться. Дагмар спросила: были бы эстонцы такими же гостеприимными, если бы каждый день через их дворы тянулись полуголодные и завшивевшие беженцы. Яннус принялся защищать Эстонию, сказал, что не стоит представлять свой народ в таких черных красках. Койт заговорил о равенстве наций. Потом, уже в Эстонии, узнали, что многие дорогие вещи и ценности, даже мебель, перекочевали от горожан к зажиточным хуторянам, что меновая торговля процветала на родине куда шире и цены были даже очень кусачими.