Страница 46 из 52
Клубни георгинов не терпят холода. До того как замерзает земля, их надо выкопать и поместить в темный прохладный подпол. Навряд ли сестра станет с этим возиться. Да и пустит ли хозяин кого-нибудь в сад? Наверняка вытребовал свой дом - или фашисты не возвращают прежним владельцам их имущество? Хозяин надеялся получить назад свое добро, до того надеялся, что не мог этого скрыть и начал снова говорить: "Мой дом". Георгины не вынесли бы даже обычной зимы, а боцман говорит, что зима предстоит студеная. Когда вернется в Эстонию, раздобудет новые клубни и все равно посадит георгины, неважно - в моде они или нет.
Ноги у Марии Тихник стали уставать. Идешь как на костылях, колени все больше коченеют. Попросить бы Адама остановить лошадь. Самой ей уже не догнать дровни. Ноги совсем никудышные, а идти еще долго. Как считают мужики, самое малое дней десять. Сярг заверяет, что дважды по десять.
Такой нелегкий и долгий путь Марии никогда раньше не выдавался. Если бы не годы и не задубевшие колени, которые жжет огнем, дорога не казалась бы тяжелой. И все же. Потерять дом и родину нелегко, даже будь она молодой, как Дагмар, у которой ноги и упругие и сильные. В тюрьме было легче, тогда они были молоды и полны огня, пели, когда их из суда препровождали в заключение. Мария думала, что теперешняя дорога - самая тяжкая в ее жизни и, быть может, это вообще самые трудные дни, Она не могла представить себе, что через десять лет окажется в куда большем замешательстве, будет просто в отчаянии, когда ее старых товарищей обвинят в измене идеалам. Самое ее не станут винить, от нее захотят лишь узнать, о чем тот или другой говорил в тюрьме или что он там делал. Мария заверит, что, по ее мнению, это самые честные коммунисты. Но в ту ночь Марии такое даже во сне не могло присниться...
- Пойду остановлю коня, - услышала она голос боцмана, будто он прочел ее мысли. - Самая пора сделать перекур.
Чуткий он человек, думала Мария. Заметил, что ковыляю. Такие в беде не оставят. Да она никому обузой быть и не собирается. Если ноги вконец откажут, возьмет и просто отстанет. Отдохнет, подлечится и снова дальше двинется. Мария размышляла так вовсе не из жалости к себе. Больше подбадривала себя. Как делала и в тюрьме. Там она внушала себе, что не киснуть же ей за решеткой до конца жизни - хотя и осуждена была на вечную каторгу, - должно же что-то в Эстонии произойти. И произошло. Но чтобы само буржуазное правительство выпроводило из тюрьмы, этого ни Мария Тихник, ни кто другой даже вообразить себе не мог. Мария ожидала иного. Того, что произошло позже, летом сорокового года. Да и то не совсем так, как происходило. Одно знала: никогда нельзя терять надежды. Потерять надежду куда страшнее боли в суставах. В тысячу раз хуже, Пропадет надежда - не станет и человека.
Последним к дровням подошел Яннус. Сперва сквозь падавший снег показались махавшие, подобно мельничным крыльям, руки и выписывавшие замысловатые кренделя ноги. И те и другие словно бы отделились от тела и сами по себе отплясывали на снегопаде среди высокого ельника. Такое впечатление создавалось у каждого, кто, обернувшись, смотрел на приближавшегося Яннуса. Снег толстым белым слоем облепил его плечи, спину, грудь и шапку, туловище сливалось с окружающей белизной, поэтому казалось, что руки и ноги, с которых от движения слетал снег, действуют самостоятельно. Затем донеслась песня, я наконец появился во весь свой рост и сам Яннус, Руки-ноги честь по чести, там, где им положено быть. Он во все горло пел "Как за баней, возле пруда" - единственную песню, мотив которой более или менее мог воспроизвести. На действительной ее заставляли петь чуть ли не каждый день. Фельдфебель вколотил мотив Яннусу в глотку и в уши. С ногами не сладил, но с глоткой справился. Яннус этого не скрывал.
Сярг стал подпевать, голос у него был глухой, словно шел из бочки, гудящий и низкий, как органные басы. Заслышав его, даже Глафира Феоктистовна оглянулась.
- Дальше я, друзья-товарищи, поеду, делайте что хотите, - подойдя, объявил Яннус. - Ты, Маркус, не удивляйся. Давай обменяемся ногами, посмотрим, что ты запоешь.
- "Ты ловил там лягушат сковородкою без дна", - пропел Маркус, стараясь поддержать шутку, хотя с удовольствием бы отматерил кого угодно или даже пустил бы в ход кулаки. Искоса он наблюдал за Дагмар, она стояла к нему спиной и о чем-то говорила с Койтом, тот, склонив голову, внимательно слушал ее. Когда Койт спорил, он обычно вскидывал голову и, чем ожесточеннее становился спор, тем выше задирал ее; когда же склонял голову набок, это значило, что он спокоен и готов понять собеседника, в такие моменты с ним бывало одно удовольствие толковать о мировых проблемах. Тогда он выслушивал партнера, но стоило ему начать доказывать свою точку зрения, как он никому слова не давал произнести, знай рубил свое и все выше задирал голову, Маркуса раздражала сейчас склоненная влево голова Койта, но еще больше выводило из себя то, что он разговаривал с Дагмар. Маркус не мог смотреть сейчас спокойно на Дагмар. У него не было для нее ни одного доброго слова, несмотря на то что он все еще чувствовал на своих ладонях колкую жесткость ее козьей шубки и ее близость, точнее, состояние, когда Дагмар словно бы прильнула к нему,
Мария Тихник устроилась на дровнях, уже вдоволь находилась. Знала, что встать ей будет трудно, может, даже потребуется помощь, только больше она не смеет натружать свои колени. Придвинулась поплотнее к чемоданам, чтобы хватило места и Яннусу, если он не шутит.
Валгепеа попросил у Сярга закурить:
- Предложил бы знатную папироску? Сярг смолк и спросил удивленно:
- Это была твоя последняя пачка? Валгепеа и виду не подал, что расслышал.
Боцман Адам думал, что надо бы хорошенько попариться и постегать себя веником, не то тело стало подозрительно чесаться. Вши быстро разводятся, если человек не приглядывает за собой. Спят не раздеваясь на полу, где до них валялись уже десятки и сотни людей, тоже в одежде и такие же немытые. Хороший пар будет в самый раз, чтобы избавиться от грязи и пота. Во всяком случае, надо прожарить над каменкой одежду. В первую мировую войну и после нее из-за вшей люди мерли от тифа как мухи, вши-то и разносят сыпняк. Война и вошь идут рука об руку. Война, вши, голод и прочие напасти. "О смерти и говорить нечего. Пуля и вошь разят почти одинаково. В большие города, пока не пройдешь санпропускник, теперь не допускают. До Челябинска ждать нельзя, вот уже и Валгепеа скребет у себя под мышками. В следующей деревне или, самое большее, через деревню он обязательно разыщет исправную баньку - с дровами вроде бы не должно быть заботы - и погонит всех в парную. Сперва баб, потом мужиков. Каменку накалит так, чтобы трещала, и развесят над калеными камнями белье - от малого опасения великое спасение.
Яннус подошел к Дагмар и предложил поиграть в ладоши. Они проделывали это быстро, с соблюдением всех правил. Дагмар звонко смеялась. Койт жалел, что сам не додумался до этого. Маркуса смех Дагмар злил.
Юлиус Сярг спросил, есть ли охотники на петушиный бокс. Маркус принял вызов. Сярг с удивительной легкостью прыгал на одной ноге и ловко увертывался от наскоков Маркуса. Через две-три недели у него и осталась одна нога, та самая, на которой он сейчас скакал. Маркус два раза подряд проиграл Сяргу и помрачнел еще больше. Сярг вызвал на бой также Хельмута Валгепеа, но тому не хотелось снимать рюкзак.
Койт досадовал, что Сярг одержал верх. Однако досчитал до десяти и сказал себе, что неважно, кто выиграл. В действительности же ему вовсе было не все равно.
Боцман сказал Койту, что он славный ходок. От удовольствия Альберт зарделся.
Яннус и Дагмар закончили игру. Лицо Дагмар раскраснелось. Маркус это заметил, хотя была ночь и шел снег. Заметил потому, что они стояли неподалеку, в каких-нибудь двух метрах. Совсем близко к Яннусу и Дагмар он не подошел, заговорил с Хельмутом Валгепеа, который сладко позевывал. К Яннусу и Дагмар подступил Сярг.