Одна ночь

Но в ту снежную ночь Койту не давал покоя Валгепеа, вернее, его заплечный мешок. Койт думал и рассуждал, философствовал и мечтал - все это вперемежку.

Его больно задевало, когда он замечал у своих единомышленников жадность, угодничество, стремление что-то урвать для себя, занять лучшие позиции, сделать, карьеру, подсидеть и проявить другие человеческие пороки, низость и алчность. Сам он старался быть выше этого. Не всегда это ему удавалось, но у него хватало честности и смелости критически оценивать свои поступки. Две велосипедные камеры до сих пор терзали его душу. Когда Маркус и Сярг язвили тех, кто на борту ледокола "Суур Тылль" ни с того ни с сего обретал двойные габариты, - а делали они это частенько, - Кой-ту казалось, что смеются над ним. Он не мог подхихикивать им: во-первых, при плохой игре чертовски трудно делать хорошую мину, а во-вторых, коммунист и не смеет так поступить. Койта не столько тревожили трудности, которые им пришлось претерпеть. Голод он переносил хорошо и высыпался на жесткой постели, не пугала его и долгая дорога, худое тело егр оказалось на зависть выносливым. После прибытия в Ленинград исчезло и чувство опасности, которое в последние таллинские дни, и особенно на море, невольно закрадывалось в душу. Мгновенное исчезновение миноносца под водой породило страх, еще больше он испугался, когда следил за миной, рожки которой отчетливо виднелись в волнах. В Ленинграде он почему-то больше не боялся, хотя немцы подступили и к этому городу. Доказывая в спорах с Сяргом, что немцы никогда не завладеют колыбелью -революции, он верил своим словам, и в победе Койт был твердо убежден. Ему представлялось совершенно невозможным, чтобы фашизму удалось повернуть ход истории. Юлиус Сярг называл его верующим, и это нисколько не задевало Койта: человеку, который не убежден в победе коммунизма, не место в партии. Его даже не столько заботил ход войны, как тревожили явления, которые он вдруг обнаружил в поведении весьма сознательных людей. Пробковые пояса и автомобильные камеры под одеждой известных всем деятелей, в том числе и его две велосипедные камеры, набитый сахаром чемодан, раздавленный пакет экспортного масла, паника в Шлиссельбурге, брошенная печать, слова ответственных товарищей о том, что коммунисты не должны впадать в панику (а сами бегут вместе со своими друзьями), - все это угнетало Койта.

Совершенно не выносил он и Сярга. В первые же дни между ними возник спор, и они наговорили друг другу резкостей. По мнению Койта, Сярг видел все в черных красках. Любимым выражением милиционера было: "рыба начинает гнить с головы", и он всегда им козырял. Он не давал втянуть себя в полемику общего характера, а бил собранными на улице фактами. "Собранные на улице факты" - было определение Альберта Койта, которое он считал метким, но, находясь с глазу на глаз с этими "уличными фактами", оказывался большей частью в затруднении. Койт чувствовал себя куда тверже в области абстрактных рассуждений, однако с милиционером спорить в привычной манере неудавалось, тот. поднимал его философствования на смех, презрительно называя их книжной премудростью. Юлиус Сярг казался Койту случайным попутчиком, который теперь, в критические дни, сожалеет в душе, что связал свою судьбу с советской властью. Чего стоят его анекдоты. Чувство юмора у Койта, начитанного, обладавшего абсолютной памятью, было не очень-то развито.

- Странно, что ты пошел с нами, - услышал Альберт Койт над своим ухом рокочущий бас Сярга. - Тебе надо было пристать к финансистам. Они наверняка добудут машину. Мелания сторожила бы твой сон и... Не пришлось бы месить в темноте снег. Вы что, рассорились?

Койт оцепенел.

- Меня просто завидки брали, - продолжал Юлиус с наигранным участием. - Спали в обнимку, ну прямо два голубка. Баба пышная, а? Сам худоба, как молока салачья, выбрал себе тушу...

Койт крепился изо всех сил. "Молчи, молчи, молчи!- внушал он себе. Не подавай виду, не подавай виду, не подавай виду. - Он вскинул голову, чтобы снежинки падали на лицо и остужали. - Спокойствие, спокойствие, спокойствие".

В любом случае Койт вспыхнул бы; как бенгальский огонь, на этот раз он сумел сдержать себя. Засунул глубже руки в карманы пальто и шел, не обращая внимания на Сярга. Будто говорил тот на ветер. Словно Койт и не шел рядом с ним. Не прибавил и не убавил шагу. Никак не отреагировал на слова милиционера, который сейчас для него просто не "существовал.

Слова Сярга оскорбили Койта.

Да, он спал рядом с Меланией. Не одну, а несколько ночей кряду. Да, они лежали бок о бок - в объятиях, как говорил милиционер. Но где это происходило? Не в полумраке, на гостиничной койке, а на полу в вагоне у всех на виду. Они случайно оказались рядом, совершенно случайно. Сярг, эта мелководная сорная рыбешка, которую даже море не приняло, должен бы прекрасно все знать. Жалкая душонка... У него, Альберта Койта, и Мелании не было другого выбора. Их свела неизбежность. Оба они смогли быть выше предрассудков, оставаясь чистыми в мыслях и поступках своих. Койт гордился собой и Меланией тоже, а тут является какой-то Сярг и все оскверняет... Свинья, пена, которую история поднимает со дна... Или он забыл, как все случилось? Рано утром они сели на Финляндском вокзале в поезд, чтобы уже в третий раз отправиться к Ладоге. Все шутили, что три - это закон, третий раз должно повезти. А вечером их вагон стоял на том же месте, что и утром, стоял целый состав, дожидались сотни людей. Их, эстонцев, было немного, человек восемьдесят (во всяком случае, меньше ста или, самое большее, сто). Одно время даже подогнали паровоз, но через час снова отцепили. Вечер перешел в ночь, ожидание всех уморило, все было переговорено, и песни спеты, люди сидели и дремали. Никто не знал, когда поезд тронется, людей призывали к терпению. Именно тогда - в одиннадцать или двенадцать ночи Койт и сказал, что, если никто не возражает, он уляжется на пол отдохнуть, по крайней мере кости расправить. Кто знает, сколько им еще оставаться здесь и что их ждет! Валгепеа нашел его слова разумными, а Яннус еще и добавил, что мужчинам и впрямь надо освободить для женщин лавки, Валгепеа вместе с Адамом устроились рядом между сидений, одна освободившаяся лавка досталась Дагмар, вторая - Тихник. Вскоре и другие последовали их примеру. Кое-кто пытался спать сидя, склонив головы друг другу на плечо. Койт считал таких людей аристократами, для которых вагонный пол, видите ли, неподходящее место для спанья. После долгого времени Койт снова был доволен собой. Тем, что оказался выше всяких предрассудков и чувствовал внутренний долг улечься на пол. Если бы Койт знал, кого он заполучит себе в соседи, может быть, и подождал бы еще, взвесил бы все "за" и "против", потому что боялся женщин. Но ничего такого предположить он не мог. И если бы он стал ждать и взвешивать - это тем более выглядело бы предвзятостью. Ничего не поделаешь, и сознательный человек не слособен в один присест освободиться от родимых пятен. Впоследствии Койт радовался непроизвольности своего поступка.

Вскоре выяснилось, что всем женщинам лавок не хватает. Тогда Мелания объявила, что тоже ляжет на пол. Но все было уже занято, и только рядом с Койтом оставалось свободное место. Вот так и очутились они в "одной постели". Не низменные свели их инстинкты, а неизбежность и преодоление себя. А Сярг, эта мелководная, мелкодушная рыбешка...

Мелания не была Койту совершенно чужой, он знал ее несколько лет. Ему нравились ее дружелюбие и подлинно товарищеское отношение к соратнику по борьбе. Мелания не рисовалась и не кривлялась. Была всегда веселой и готовой прийти на помощь, среди мужчин вела себя с присущей мужчинам прямотой. Ни словом, ни взглядом никогда не давала повода думать, что ждет особой галантности и внимания. Казалось, ей скорее нравилось, когда мужчины относились к ней, как к себе подобным, безо всякой церемонности, с полной непринужденностью. Мелания не кривлялась и не морщилась из-за того, что ей приходится лечь на пол рядом с мужчиной. С чужим мужчиной, если подходить с общепринятой меркой. Естественность Мелании помогла ему, Койту, освободиться от неловкости. Окажись рядом с ним какая-нибудь озорная, вроде Эдит, девушка, он бы, наверное, вообще не посмел лечь. Корчился бы ночь напролет в тамбуре или ковылял возле вагонов, несмотря на сырость и ночной холодок.