Страница 49 из 132
Резкость Д.Д.Благого имеет свое объяснение. Дело в том, что в 1960-1970-х годах часть пушкиноведов в значительной мере возвратилась к давнему и, казалось бы, полностью пересмотренному представлению о событиях 4 ноября 1836 года - 27 января 1837 года. Благой считал (и не без оснований) инициатором этого возврата А.А.Ахматову, питавшую своего рода "ревность" к жене Пушкина, ревность, которую можно понять и даже принять как состояние души Ахматовой-поэта, но которая едва ли уместна в исследовании истории пушкинской дуэли, а Анна Андреевна долго работала над сочинением "Гибель поэта". Благой писал тогда же об этом сочинении: "До крайних пределов осуждения и обвинения жены Пушкина дошла Анна Ахматова..." И поскольку главной "виновницей" гибели Поэта оказывалась его жена, вся история дуэли с неизбежностью превращалась в чисто семейно-бытовую драму...
Вслед за Ахматовой по этому пути пошли преклонявшиеся перед ней пушкиноведы - прежде всего С.Л.Абрамович. Ее сочинения, опубликованные массовыми тиражами (так, в 1984-1994 годах четыре ее книги о последнем годе жизни Поэта были изданы общим почти полумиллионным тиражом), как бы заслонили то, что написано о гибели Поэта в результате упомянутого "пересмотра".
Многие существеннейшие факты, которые, в частности, были со всей достоверностью выявлены в книге П.Е.Щеголева 1928 года, либо перетолковывались, либо попросту замалчивались в сочинениях пушкиноведов "ахматовского" направления. И цитированная отповедь Д.Д.Благого не изменила положения. В результате ныне опять, как и в начале века, широко распространено представление, сводящее историю дуэли к противостоянию Пушкина и пошлого красавчика Дантеса, что не только искажает суть дела, но и, в сущности, принижает Поэта...
Действительное противостояние с этим, по пушкинским словам, "юнцом", изрекающим "пошлости", которые к тому же "диктовал" ему нидерландский посланник Геккерн, имело место только в самом начале - 4 ноября 1836 года. В тот день Пушкину и нескольким близким ему людям был доставлен пасквильный "диплом", сообщавший об измене его жены. И поскольку в предшествующие месяцы Дантес довольно-таки нагло волочился за Натальей Николаевной, Поэт сгоряча (что вообще было ему свойственно) послал ему вызов. Однако на следующее же утро по просьбе заявившегося к Пушкину "приемного отца" Дантеса, Геккерна, дуэль отложили на сутки, еще через день - на две недели, а 17 ноября Пушкин взял свой вызов обратно, признав при этом устно и письменно, что Дантес - "благородный" и "честный" человек; позднее, в декабре, он в письме к своему отцу даже назвал Дантеса "добрым малым"...
Все это давно и точно известно, но, поскольку история дуэли сведена в популярных сочинениях о ней к пресловутому бытовому треугольнику, многие люди полагают, что отсрочки имели, так сказать, случайный характер, Пушкин жаждал "наказать" Дантеса и позднее, 25 января 1837 года, послал ему имевший роковые последствия новый вызов, хотя на деле-то он отправил тогда крайне оскорбительное письмо не Дантесу, а Геккерну...
4 ноября и в ближайшие последующие дни Пушкин был, как известно, наиболее откровенен со своим тогдашним молодым (ему было 23 года) приятелем - будущим незаурядным писателем графом В.А.Соллогубом, который 4 ноября принес полученный им (и не распечатанный) конверт с экземпляром "диплома". Ряд сведений из воспоминаний Владимира Александровича очень важен, и мы к ним еще вернемся. Пока же отмечу, что молодой человек тогда же предложил Пушкину быть его секундантом, но тот, горячо поблагодарив, решительно возразил: "Дуэли никакой не будет..." (А.С.Пушкин в воспоминаниях современников. М., 1974. Т.2. С.300).
И дело здесь, очевидно, в том, что Пушкин только после отсылки вызова Дантесу вчитался в "диплом" и уяснил истинный его смысл. В нем говорилось, что Александра Пушкина "избрали" заместителем "великого магистра" ордена рогоносцев Д.Л.Нарышкина и "историографом ордена"; подписал "диплом" "непременный секретарь" ордена граф И.Борх.
Все детали здесь были, пользуясь модным сейчас определением, сугубо знаковыми. Во-первых, весь тогдашний свет знал, что в 1804 году молодая красавица жена Д.Л.Нарышкина (моложе мужа почти на столько же лет, что и жена Пушкина) стала любовницей императора Александра I, и Нарышкин за "услуги" жены получил высший придворный чин оберегермейстера* . И вот Пушкина, оказывается, "избрали" в "заместители" Нарышкина, "избрали" во время царствования младшего брата Александра 1 - Николая I!
Далее, красавица жена "непременного секретаря ордена рогоносцев" графа И.М.Борха, Любовь Викентьевна, славилась крайне легким (да и попросту непристойным) поведением, о чем говорил и сам Пушкин; но главное заключалось в том, что она была ровесницей и родственницей жены Поэта: ее дед И.А.Гончаров - родной брат (младший) Н.А.Гончарова, прадеда Натальи Николаевны. То есть имя графа Борха было введено в "диплом" потому, что его распутная супруга и Наталья Николаевна - из одного рода... (см. об этом: Щеголев П.С. Дуэль и смерть А.С.Пушкина. М., 1987. С.374).
Наконец, сугубо многозначительным было и "избрание" Поэта "историографом ордена". Через полгода после женитьбы Пушкина Николай I назначил его "историографом", о чем Александр Сергеевич писал 3 сентября 1831 года своему задушевному другу П.В.Нащокину: "... Царь... взял меня в службу, т.е. дал мне жалования... для составления Истории Петра I. Дай Бог здравия Царю!"
Здесь целесообразно сделать краткое отступление на тему "Поэт и царь". В течение длительного времени (это началось задолго до революции) Николая I изображали в виде яростного ненавистника Поэта, думающего только о том, как бы его унизить и придавить. Это, конечно, грубейшая фальсификация*, хотя вместе с тем определенные противоречия и даже несовместимость царя и Поэта были неизбежны. Очень характерна в этом отношении предсмертная фраза, которую, как считают многие, сочинил за Пушкина Жуковский: "Скажи Государю, что мне жаль умереть; был бы весь его", то есть, значит, при жизни - не был... И если даже эту фразу сочинил Жуковский, она тем более выразительна: не мог не признать и Василий Андреевич, что Поэт принадлежал иному духу и воле.
Но при всех возможных оговорках Николай I в последние годы жизни Поэта относился к нему благосклонно, что нетрудно доказать многочисленными фактами и свидетельствами. Сам Пушкин 21 июля 1831 года поведал в письме к Нащокину: "Царь со мною очень милостив и любезен. Того и гляди попаду во временщики". В феврале 1835-го, отмечая в дневнике, что министр просвещения Уваров "кричит" об его "Истории Пугачевского бунта" как о "возмутительном сочинении", Пушкин резюмирует: "Царь любит, да псарь не любит" ("История" была издана на деньги, предоставленные царем).
Говоря обо всем этом, я отнюдь не имею намерения идеализировать отношение царя к Поэту. Как известно, после первой же их беседы 8 сентября 1826 года Николай I сказал статс-секретарю Д.Н.Блудову (и последний не скрывал этого), что разговаривал с "умнейшим человеком в России". Но необходимо иметь в виду, что "умнейший человек" потенциально "опасен" для власти, и Николай I, как явствует из ряда его суждений, это сознавал... Тем не менее Поэт в 1831 году получил статус историографа (правда, менее полноценный, чем ранее Карамзин), и царь поощрял и финансировал его работу и над "Историей Пугачева" (предложив, впрочем, заменить в заглавии сочинения "Пугачев" на "Пугачевский бунт"), и над монументальной (увы, далеко не завершенной) "Историей Петра".
И вот Пушкин, вчитавшись в "диплом", увидел, что в нем - по верному определению составителя книги "Последний год жизни Пушкина" (1988) В.В.Кунина - "содержался гнуснейший намек на то, что и камер-юнкерство, и ссуды, и звание "историографа" - все это оплачено Пушкиным тою же ценою, что и благоденствие Нарышкина. Большего оскорбления поэту нанести было невозможно...".
Наиболее существенно, что "гнуснейший намек" упал на вполне готовую почву... Наталья Николаевна была первой красавицей двора, и император уделял ей достаточно явное внимание (хотя нет никаких оснований говорить о чем-либо, кроме придворного флирта). И, уезжая из Петербурга без жены, Пушкин не раз высказывал беспокойство - пусть и в шутливой форме. Так, в письме к ней из Болдина II октября 1833 года он настаивает: "... не кокетничай с Ц" (то есть царем). А 6 мая 1836 года - всего за полгода до появления "диплома" - пишет ей из Москвы: "... про тебя, душа моя, идут кой-какие толки... видно, что ты кого-то (имелся в виду, вне всякого сомнения, император. - В.К.) довела до такого отчаяния своим кокетством и жестокостью, что он завел себе в утешение гарем из театральных воспитанниц. Нехорошо, мой ангел..."