Страница 43 из 132
А через пять с лишним лет, в 1836 году, Пушкин, размышляя о "духе отечественной словесности", совершенно недвусмысленно писал: "Германская философия, особенно в Москве, нашла много молодых, пылких, добросовестных последователей, и хотя говорили они языком мало понятным для непосвященных, но тем не менее их влияние было благотворно и час от часу становится более ощутительно".
Да, это писал не кто-либо из любомудров, но Пушкин. В той же статье, опубликованной им в третьем томе его "Современника" за 1836 год, Пушкин говорит, что ныне русская "поэзия осталась чужда влиянию французскому; она более и более дружится с поэзией германскою".
Тынянову, пытавшемуся доказать, что Пушкин относился к Тютчеву холодно или даже враждебно, нужно было как-то объяснить появление невиданно большого количества тютчевских стихотворений в пушкинском "Современнике". И он дал следующее "объяснение": "Современник" помещал стихи без всякого разбора". Но только что приведенные высказывания Пушкина были напечатаны в том самом третьем томе "Современника", который открывали шестнадцать тютчевских стихотворений! А это ясно свидетельствует, что Пушкин как раз совершенно целеустремленно выбрал стихи Тютчева, опубликованные под заголовком "Стихотворения, присланные из Германии", будучи убежденным в их ведущем, центральном значении для современного этапа русской поэзии. Таким образом, легенда о какой-то "тяжбе" Пушкина и Тютчева абсолютно беспочвенна. Но дело не только в чисто фактической ее несостоятельности. Если даже допустить (хотя никакие факты этого рода нам не известны), что Тютчев в самом деле "боролся" с Пушкиным, у нас все равно нет ни малейших оснований делать предположения о какой-либо пушкинской враждебности или хотя бы отчужденности в отношении Тютчева. Ибо несравненное духовное величие Пушкина (именно несравненное - здесь его поистине не с кем сравнить) выражалось и в том, что он обладал способностью объективно оценивать даже и крайне далекие от него явления.
Обратимся к одному примеру, хотя их можно привести множество. Еще молодой Белинский (ему тогда было двадцать три - двадцать пять лет) не смог понять (это далось ему позднее) глубину и мощь зрелого творчества Пушкина, который в тридцатые годы стал одним из величайших мировых поэтов. В 1834 году Белинский писал в своих "Литературных мечтаниях" о пушкинских творениях, созданных после 1830 года: "Мы не узнаем Пушкина: он умер или, может быть, только обмер на время. Может быть, его уже нет, а может быть, он и воскреснет... Тридцатым годом кончился, или, лучше сказать, внезапно оборвался период Пушкинский, так как кончился и сам Пушкин".
Белинский не раз повторял и развивал это свое тогдашнее убеждение, и в начале 1836 года писал в отзыве о недавно вышедшей в свет четвертой части "Стихотворений Александра Пушкина": "Очень мало утешительного можно сказать об этой четвертой части стихотворений Пушкина. Конечно, в ней виден закат таланта..." Книга "по большей части показывает одно уменье владеть языком и рифмою, уменье, иногда уже изменяющее, потому что нередко попадаются стихи, вставленные для рифмы... стихи, в которых отсутствует даже вкус".
И что же? Вскоре после появления этого поистине уничтожающего отзыва ("отсутствует даже вкус"!) Пушкин печатает в своем "Современнике" заметку, где говорит о Белинском: "Он обличает* талант, подающий большую надежду". Так отнесся Пушкин к столь жестоко писавшему о нем критику нового, следующего за любомудрами поколения. И после этого нас хотят уверить, что Пушкин-де мог недоброжелательно отнестись к Тютчеву, поскольку последний как-то незаметно (фактов ведь никаких не имеется!) "боролся" с ним? Остается только удивляться тому, что ни на чем не основанные легенды не только могут возникать, но и получать весьма широкое распространение.
На самом же деле - и это необходимо со всей определенностью утвердить - именно Пушкин был единственным поэтом, единственным литературным деятелем, который еще в тридцатые годы сумел, если даже и не в полной мере, то все же исключительно высоко оценить тютчевскую поэзию.
Понять ее высшую ценность явно не смогли сами любомудры. Даже предельно чуткий к поэзии Иван Киреевский, по-видимому, ставил тогда выше тютчевской поэзии творчество Боратынского, Языкова, а может быть, даже Хомякова и Шевырева.
И единственным оправданием может служить то обстоятельство, что ему, как и другим любомудрам, были до 1836 года известны, по всей вероятности, только немногие зрелые творения Тютчева.
Правда, именно любомудры в 1829-1833 годах стремились публиковать в руководимых ими изданиях стихи Тютчева, - кроме них это делал один только Раич, журнал которого, увы, не привлекал серьезного внимания. Но они обнародовали до 1834 года всего лишь несколько зрелых тютчевских стихотворений: "Цицерон", "Последний катаклизм", "Успокоение", "Весенние воды", "Silentium!", "Безумие". Эти шесть тютчевских шедевров появились в четырех разных периодических изданиях и не были оценены вообще. Сами любомудры не сказали о них в печати ни слова - кроме введения Тютчева в один ряд с Хомяковым и Шевыревым в уже не раз упомянутой статье Киреевского.
Как это могло случиться? Одна из причин заключается в почти парадоксальном обстоятельстве: любомудры, о которых мы обычно думаем как о людях принципиально "поэтического" склада, не придавали первостепенного значения стихам как таковым. Сам Веневитинов, представляющийся поэтом до мозга костей, говоря в 1826 году о недоразвитости "нравственной свободы" в русской культуре, с полной определенностью писал: "Одним из пагубных последствий сего недостатка нравственной деятельности была всеобщая страсть выражаться в стихах. Многочисленность стихотворцев во всяком народе есть вернейший признак его легкомыслия".
Это, конечно, может удивить, ибо и сам Веневитинов, и Хомяков, и Шевырев, и другие любомудры писали тогда же стихи. Но в значительной своей части стихи эти были воплощениями философско-эстетической программы (скажем, уже упоминавшиеся послания Веневитинова и Шевырева к Пушкину), а не самодовлеющими образцами стихотворного искусства. Кроме того, с годами Хомяков, Шевырев, Андрей Муравьев все более оттесняют свои собственно поэтические интересы на второй план. Отдаются целиком философии, историографии и иным сферам мысли Киреевский, Погодин, Максимович, Одоевский.
Это отнюдь не было присущей именно любомудрам тенденцией; в течение тридцатых годов поэзия стремительно теряет свою недавнюю первенствующую роль, уступая место художественной прозе (ведь даже и сам Пушкин в это время основные свои усилия отдает прозе) и публицистике в самых разных ее формах, включая литературную критику (нельзя опять-таки не заметить, сколь большое место занимает публицистика в деятельности Пушкина последних лет).
Между прочим, Белинский в первых же своих статьях совершенно точно зафиксировал этот конец эпохи поэзии, и уже в 1834 году писал: "Дошло до того, что теперь уже утвердительно говорят, будто в наше время самые превосходные стихи не могут иметь никакого успеха". Критик был совершенно прав: когда Пушкин в 1836 году опубликовал в своем "Современнике" двадцать четыре тютчевских стихотворения, многие из которых принадлежали к вершинам русской и мировой поэзии, они не вызвали ни единого содержательного отклика (были только беглые упоминания в обзорах).
По всей вероятности, Пушкин вовсе и не предполагал, что тютчевские творения найдут широкое и яркое признание. Как хорошо известно, в последние годы жизни он почти перестал публиковать свои собственные стихи, зная, что они не найдут отзыва. Достаточно, по-видимому, будет сказать, что только после гибели Пушкина появились в печати такие вершины его поэзии тридцатых годов, как "Заклинание", "Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы", "Осень", "Не дай мне Бог сойти с ума", "Пора, мой друг, пора...", "Вновь я посетил...", "Мирская власть", "Как с древа сорвался предатель-ученик...", "Не дорого ценю я громкие права...", "Когда за городом, задумчив, я брожу...", "Отцы-пустынники и жены непорочны..." и др. Словом, Пушкин не печатал свои шедевры, а тютчевские - обнародовал, и тем выше поднимается в наших глазах его поступок. Он, вне всякого сомнения, знал, что, отдав восемнадцать начальных страниц третьего тома своего "Современника" стихотворениям Тютчева, нисколько не повысит тем самым читательский интерес к журналу, которым он весьма дорожил. И все же Пушкин сделал это...