Страница 11 из 23
Первые два дня у меня кружилась голова и слегка подташнивало, а потом все прошло. Но врач, а потом еще профессор, которого дядя привел, дедушкин друг, приказали мне вообще не шевелиться, даже когда лежу. И читать запретили. Я чуть со скуки не умер. Единственно, что через неделю кресло вынесли на балкон, и я хотя 6*1 мог видеть, что во дворе делается.
Эльмира меня все эти дни навещала, каждый день приходила рассказывала, что в школе у нас делается, у нее в консерватории. Она все-таки взяла с меня слово, что я ей пьесу сочиню, как выздоровлю. Далась ей эта пьеса. Самое интересное, что за листьями для червей эти дни ходил дядя. Уж не знаю, где он их собирал, на дерево же лезть он не станет. Об Адиле ничего нового никто не знал. Хотя отец его все продолжал его искать. Он почти дома не жил из-за этого. Мать одна была дома, когда Адиль пришел. Валида как сумасшедшая заорала: "Адиль пришел!" Днем это было. Смотрю, Адиль поднимается по лестнице. Мать вышла на балкон, стоит смотрит на него. Он подошел к ней, она его обхватила обеими руками и плачет, плачет и все спрашивает: "Как ты мог, сынок? Ну как же ты мог?" Он ей говорит тихо-тихо: "Извини меня. Пожалуйста, извини".
Он через полчаса ко мне пришел, и его мать с ним, она и раньше его от себя надолго не отпускала, а теперь повсюду по пятам за ним ходит. Мы поговорили с ним, я ему все рассказал, как все со мной случилось, как раз, когда я кончил, его отец пришел. Он как увидел Адиля, сразу же сел на ступеньку лестницы. Ни слова Адилю не сказал. Взял его за руку, поднялся с трудом и повел его за руку домой. А мать за ними шла.
Я очень обрадовался, когда его увидел. Еще до того обрадовался, как понял, что он матери ничего обо мне не сказал. Я думал, он перестанет теперь со мной дружить, я бы не обиделся на него, все-таки из-за меня у него столько неприятностей было, но он, кажется, не перестал.
Наконец мне разрешили встать. Пришел дедушкин друг, постучал мне молотком по коленке, поводил перед глазами палочкой и разрешил.
Черви перестали есть. Все разом. Еще минуту назад они с хрустом разгрызали все зеленое, что попадалось им на пути, кроме самых толстых стеблей, и вдруг наступила тишина.
Огромные, каждый с мизинец взрослого человека, они беспокойно сновали по дну ящика. В последние дни они изменили цвет, теперь их тугие, без единой морщинки туловища казались налитыми жидким светлым янтарем. От их голов тянулись тончайшие нити золотого и белого цветов. Дядя посоветовал оторвать от веника несколько веточек и положить в ящик. Через несколько часов вся поверхность ящика и веников была покрыта блестящим шелком. Застыв на месте, черви, беспрерывно размахивая головами, оплетали все вокруг нежной вуалью.
Они продолжали прясть и при электрическом свете, и уже к ночи каждая гусеница была в полупрозрачном коконе, сквозь стенки которого еле различимо виднелась мерно раскачивающаяся голова, продолжающая оплетать его изнутри.
И только один червь продолжал блуждать по ящику, оставляя за собой золотую дорожку. Он так же, как и все остальные, мерно раскачивал головой с огромными траурными пятнами вокруг глаз, от него так же исходила бесконечная нить, но этот червь не останавливался, он прикрывал шелком все, что попадалось ему на пути, в том числе и чужие коконы.
- Наверное, они специально оставили одного этого, чтобы он разукрасил для них ящик, - сказал шепотом Адиль. Мы с ним полчаса уже сидели на корточках у ящика. - Чтобы бабочки, которые вылупятся из коконов, жили не в голом ящике.
- Как будто у них есть мозги?
- А чего же он не прячется, как другие, в кокон? Или же он получше место для себя выбирает, найдет и тоже запрячется в кокон?
- А может быть, - сказал я, - это такой специальный червь, который должен весь свой шелк потратить на украшение для всех остальных?
- По всей видимости, у этого червя какие-то нарушения нервной системы, сказал над моей головой дядя.
Мы до того увлеклись, что не заметили, как подошли дядя и тетя.
- Просто бездельник, - объяснила ему тетка. - Смотри, сколько он зря нити выпустил, на два конца хватило бы.
- Жалко его, - вдруг сказал Адиль, - все другие в бабочек превратятся, а он так и останется червем.
- Каждый кузнец своего счастья! - внушительно сказала тетя. Я так и знал, она не на червя этого несчастного смотрит, а на меня. Надоело мне все это!
- Пошли ужинать, - сказал дядя.
Ночью я проснулся и пошел на кухню.
Все в ящике было сплошь выстлано ровным слоем золотистого шелка. А над ним на блестящих нитях, переливающихся в свете лампы, висели разноцветные гирлянды коконов. Очень красиво! Как будто бы огромная зала с ковром, а над нею люстры из золота, серебра и хрусталя! А под люстрами продолжал размахивать головой последний оставшийся на свободе червь.
Мне стало холодно. Я притащил одеяло, завернулся в него и присел на скамеечку у ящика. Я сидел у ящика, смотрел на этого червя, который уже наполовину уменьшился в размерах, и думал о разных вещах. Вот тогда-то ночью я решил, что поеду к маме. Окончательно решил. Что значит "усыновили"? Я все-таки человек, а не кошка какая-нибудь. А может быть, мама и не хотела тогда, чтобы меня усыновляли?
Я проснулся, смотрю, совсем светло, а надо мной наклонился дядя. Он ни слова мне не сказал, только покачал головой. Тетка прибежала в халате н сразу же приложила ладонь к моему лбу.
- Температуры, кажется, нет, - хмуро сказала она.
- Отправляйся в постель, - сказал дядя.
- Я не хочу спать, - мне и вправду не хотелось. - Честное слово, я здесь очень хорошо выспался.
- Что мне делать с тобой? - сказал, дядя, он вздохнул и, присев рядом, обнял меня за плечи.
Червь перестал двигаться, теперь он не был похож на червя. Черный-пречерный, не больше фасоли, как будто кто-то бросил на шелковые коконы кусочек антрацита.
- И все-таки поспать тебе придется.
--- А школа?
- Опоздаешь. Я позвоню директору. Может быть, он разрешит.
Конечно, разрешит, школа-то все-таки имени моего деда, отца дяди. В школе из-за этого житья нет. Пользы никакой, а разговоры с первого класса все на один лад: "Должен быть достоин" и т. д.
Я как проснулся в половине десятого, "прошел медосмотр у тети, выпил стакан молока, сразу же побежал в школу. Смотрю, на углу Адик стоит.
- У тебя рубль есть?.. И у меня три, как. раз на два билета. Пошли в кино... Я два раза к тебе звонил, давал отбой, тетя твоя подходила.
У кинотеатра "Низами" мы остановились.
- "Тоска", - сказал Адик. Я не сразу понял.
- В каком смысле? - спрашиваю, потом только афишу увидел. Ничего себе название - "Тоска"!
- Не тоска, а "Тоска", это женское имя, дети! - это нам какая-то тетка объяснила, она стояла рядом с нами и, видимо, тоже раздумывала, идти или нет.
- У кассы ни одного человека, - сказал Адиль. - Барахло, наверное. Мы все-таки купили билеты.
- И впрямь тоска, - спустя несколько минут после начала сказал Адик.- И чего они все время поют? Может, уйдем?
Я ничего не ответил, только головой помотал. Я до этого даже представить не сумел бы, что люди могут так петь.
Адик еще некоторое время поворчал, а потом, кажется, замолчал, или, скорее всего, я перестал слышать. У меня мурашки по коже побежали, когда Каварадосси произнес первые слова арии. Я сидел, вцепившись руками в спинку стула передо мной, и чувствовал, как ненавижу дуру Тоску, которая так и не поняла, что она натворила. Потом мне ее ужасно стало жалко, когда она встала на колени перед трупом человека, которого только что убили на наших глазах на крыше у бойниц.
Я заметил, что и Адик вздрогнул, когда Тоска подошла к зубцам башни, бросилась вниз и ее тело разбилось о чернеющие внизу камни тюремной мостовой.
Чего ты, - сказал Адик. - Это же театр, значит, все неправда.
Мы вышли из кинотеатра, снова остановились у афиши.
- Ян Кипура. Какое красивое имя.
- Это кто? - спросил Адик.