Страница 26 из 46
Не подлежит сомнению, что пункты "приемки" и "места назначения" стали известны 07 только лишь 19 июля пополудни! Один этот факт позволяет судить о том, в какой глубокой тайне готовился этот заговор, красноречиво подтверждает мысль, что лишь очень немногие лица были предварительно посвящены в детали отдельных этапов операции...
И вот 07 расшифровывает радиограмму. Первая цифра на его кольце четыре. Он ищет в дешифровке число, начинающееся с четверки. В первой колонке, в третьем ряду он находит: 43305.
Координаты любой географической точки исчисляются в градусах, минутах и секундах и определяются пересечением широт и долгот. Секунды 07 не интересуют, поэтому стоящую в конце цифру пять он зачеркивает. Остается число "4330", которое, в сущности, означает: 43 градуса 30 минут северной широты.
Проделав ту же "процедуру" и с остальными тремя пятизначными цифрами, 07 находит координаты ряда географических точек. Первая точка - Аввакум указал карандашом на карту - примерно в 30 милях северо-восточней Варны, в международных водах. Вторая - вблизи порта Стамбула.
Итак, первая радиограмма предлагает 07 в два часа тридцать минут (почтовый ящик 230!) быть в море, в определенном месте с координатами:
43° 30' NZ
28° 40' EZ
Установив направление и высчитав расстояние до указанного пункта с помощью любой географической карты (все это он сделал уже перед самым похищением), 07 садится в моторную лодку Серафима Димитрова и движется к указанному месту, сохраняя заданный курс при помощи компаса. Там его ждет транзитное судно или подводная лодка - одно из двух. Он перебрасывает "груз" (профессор и его секретарь спят) и, прежде чем покинуть моторную лодку, делает все необходимое, чтобы она пошла ко дну.
Подводная лодка (или транзитное судно, все равно) берет курс на юг и милях Б двадцати от Стамбула перебрасывает 07 и его спутников на специальный быстроходный корабль.
На рассвете корабль вышел из проливов. В этот час он возможно, уже вспарывает волны Средиземного моря...
Положив карандаш и циркуль на стол, Аввакум опустился в кресло и стал неторопливо набивать трубку. Он сознательно старался делать это медленно, так как чувствовал, что пальцы его торопятся, что все в нем начинает спешить - даже сердце! Ах, этот луч, он все вспыхивает, вспыхивает где-то далеко во мраке, надо как можно скорее отправиться туда. Он не мог точно сказать, куда именно ему следует отправиться, но сознавал, что сидеть сложа руки нельзя - даже стол, стулья, электрические часы - все окружающие предметы вдруг обрели зрение, уставились на него и твердили: ступай, ступай!
Приходилось набивать трубку как можно медленнее, пальцы не должны выдавать его состояние.
- Судя по второй радиограмме,- сказал Аввакум,- указания о дальнейшем ходе операции 07 получит только 23 июля, то есть через два с половиной дня,
в Средиземном море. Надо полагать, при создавшейся
обстановке корабль с таким "грузом" не станет делать
остановок в каждом мало-мальски крупном порту, а будет по возможности двигаться прямо, транзитом, с пре
дельной скоростью. Все это позволяет предположить, что
по истечении двух с половиной дней он уже будет где-то
между Алжиром и Марселем.
Генерал докуривал вторую сигарету.
- Между Алжиром и Марселем,- повторил Аввакум.
- Вероятно,- согласился генерал.
Он погасил окурок в пепельнице, нахмурился и несколько раз кашлянул. Проклятый дым раздражающе действовал на него. Ведь он отвык курить - у него даже предательски слезились глаза.
- А вдруг мы все же обнаружим нашего профессора, а? - сказал он и тут же снова закашлялся. Вот так
голос, хорошенькое дело! Таким голосом подчас говорила его жена, когда спрашивала: "Неужто и в этом
году нам не удастся вместе поехать на море?" Как у
большинства женщин, у нее была своя слабость - она
любила помечтать.
- Что? - спросил Аввакум.
Он загляделся в окно, в синеву, на голубую косынку девушки, которая уходила все дальше и дальше, за железнодорожный переезд, в ржаное поле.
- Возможно, мы еще найдем и профессора, и Наталью Николаеву,- тихо сказал он.
Почему "возможно"? Если это сомнение действительно гнездится в его сознании, то пусть бы этот табачный дым давно ослепил его, лишил его глаз, пусть бы закупорил его бронхи, словно отвратительный жгучий клей! "Возможно"? Если бы одна только тень этих слов запала в его душу, он и в этом случае чувствовал бы себя, как человек, бежавший с острова прокаженных, весь в струпьях, всеми проклятый. Движется среди здоровых людей и отравляет воздух. "Смотрите - он не сумел уберечь наш луч!" указывают на него пальцами и осуждающе качают головами. "Из-за него мы, может быть, не сможем целоваться", - говорит девушке в голубой косынке ее возлюбленный. "У нас больше нет луча, который нас защищал! По вине этого человека его украли! Украли!" Перед глазами девушки в голубой косынке вырастает гриб атомной бомбы, он повис над миром, словно призрак. Девушка чудом уцелела, но она знает, что отравлена. Она родит не ребенка, а идиота, одноглазого циклопа с множеством конечностей, паука! Паука!
"И все из-за этого типа, который не сумел уберечь добрый луч!" думает девушка. Господи, какое горе! Теперь никто уже не верит, что человеческая мысль достигнет галактик-нет его больше, доброго, прекрасного луча! Никаких галактик. Они превратят его в оружие. Превратят в оковы. Что для них галактики! Для них куда важнее устойчивая валюта тут, на Земле! К чертям галактики - ребячество, и только. Какое горе, какое горе! И во всем виноват он - не сумел уберечь от злых рук наш добрый луч. Луч профессора Трофимова. Эй, прокаженный, каково?
Да, так могло бы быть, это могло стать явью, если бы он смирился с "возможно".
- Мы найдем профессора и Наталью Николаеву,- твердо сказал Аввакум. "Возможно" он опустил.
Девушка в голубой косынке верит ему, она не сомневается, что он доберется до того места, куда запрятали добрый луч.
Быть тогда и поцелуям, и песням, и смеху, тогда она родит красавца богатыря. А сам он, гуляя по улицам, по парку, будет счастлив при виде смеющегося лица девушки.
Девушка очень красива, и тем страшнее то, что она в него верит.
На голове у девушки голубая косынка. Голубая, как это небо, смеющееся в окне.
- Захов,- сказал генерал. Он сделался строгим и
сосредоточенным.- Продолжаем работу. Я созываю со
вещание, повестка дня: меры по розыску профессора
Трофимова. В нем примешь участие и ты!
- Благодарю,- сказал Аввакум.
На улице, за раскрытым окном, теплый ветерок шевелил листву. Недалеко был сад. Оттуда доносился детский щебет и едва уловимый запах жасмина.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Париж, 22 июля 196... г.
Эйфелева башня, гигантский, направленный в небо филигранный палец с вязаной шапочкой наверху. Дома, напоминающие детские кубики, одни выше, другие ниже; прямоугольники зеленых площадей; голубая лента Сены, тут и там перерезанная мостами,- все это поднимается вверх, мчится вверх, угрожающе растет. Потом неприятный шум в ушах, металлический скрежет, но где-то очень далеко. И-легкое, почти неуловимое прикосновение к земле, сознание, что под ногами твердая почва, безумная скачка по асфальту взлетной дорожки и наконец - покой.
Аввакум прошелся взад и вперед среди павильонов огромного зала аэропорта, заглянул в мир парфюмерии, книг, бутылок, в мир кукол и шоколада. Купив последний номер "Пари-матч", он поболтал о том о сем с продавщицами конфет, зорко наблюдая за отражением на никеле витрин тех, кто следовал за ним.
Наконец он вышел на площадь и подозвал такси.
После бесчисленных остановок-красных светофоров, заторов, выносить которые способны только люди со стальными нервами,- после бесчисленных остановок такси повернуло налево, обогнуло площадь Этуаль, положившись на милость судьбы, дало возможность перевести дух на авеню Рапп. После этого опять левый поворот, машина протискивается между шпалерами своих собратьев и скромно останавливается перед почти незаметным входом в отель "Савой". В этом отеле семь лет назад под именем Эдварда Жеромского, поляка из Канады, Аввакум прожил одиннадцать месяцев. Почти год. Специализировался в реставрации античных ваз и мозаики.