Анканау

Чейвын давно догадался о том, какую новость держала про себя дочь, но он изобразил крайнюю степень удивления и быстро вскочил.

— Что ты молчала? Покажи свою добычу!

Анканау зарделась, полезла к окну, загороженному распорками с натянутыми на них песцовыми шкурками, и принесла оттуда отлично снятую с тушки шкурку.

— Какомэй! — Теперь Чейвыну не нужно было разыгрывать удивление, Анканау держала перед ним великолепную шкурку голубого песца. Шерсть переливалась мягкими волнами от взволнованного дыхания девушки, казалось, на снег упали тени высоких облаков и бегут вслед за ветром.

Именно сейчас у Чейвына как бы заново открылись глаза, и он взглянул на свою дочь не как на ребёнка, а как на взрослого человека, одержимого желанием достичь цели. Анканау стояла перед ним высокая, стройная. Складки мехового кэркэра сбились у тонкой талии, и над этой пушистой драпировкой возвышалась упругая девичья грудь, голова с шапкой густых черных волос и среди всего этого великолепия — пронзительные, горящие огнем охотничьей страсти глаза.

Анканау ждала, что ещё скажет отец. И Чейвын поступил так, как следовало поступить настоящему охотнику, сделавшемуся свидетелем удачи своего товарища. Он откашлялся и солидно произнёс:

— Пусть и дальше удача тебя не оставляет.

— Спасибо… — Анканау помедлила и добавила: — И тебе, надеюсь, повезёт.

С этого вечера никто в охотничьем домике больше не боялся тронуть невидимую струну отчуждения — она исчезла. А утром Чейвын с дочерью уже разговаривали как равный с равным в делах, касающихся промысла песца.

Но прошло ещё много дней, прежде чем Анканау обнаружила в своих капканах второй пушистый комочек.

Она без особой радости внесла песца в избушку — шкурка не первосортная, это сразу видно, стоит взглянуть.

Чейвын осмотрел песца, подул против шерсти и сказал:

— Скоро весна, мех тускнеет.

Приближался срок окончания охоты на песца — первый признак весны для тундрового промысловика.

Чейвын решил съездить в Кэнинымным, отвезти шкурки, привезти продукты. Ему приходилось это делать, отрывая себя от дела. Несколько раз он предлагал упряжку Анканау, но дочь наотрез отказывалась. Чейвын понимал её: кому охота показываться в селении всего-навсего с двумя песцами, даже если один из них голубой.

Проводив отца, Анканау пошла пешком проверять капканы. Глаза ломило от слепящих лучей. Каждая снежинка многократно отражала солнце, и без защитных очков невозможно было обойтись.

Но Анканау не любила носить защитные очки. Они скрадывали истинное расстояние, меняли цвета, приглушали яркий свет. Невольно пробирала дрожь, будто находишься в глубине айсберга — всё кругом голубое.

Анканау пересекла небольшой залив, образуемый началом великой косы Мээчкын и материковым берегом. Плетёные снегоступы хорошо держали на насте. Карабин оттягивал плечо, становилось жарко. Сегодня не дойти до отцовских капканов.

Ещё издали Анканау заметила песца. Он неподвижно лежал с вывороченным из-под снега капканом. «Должно быть, давно попался», — подумала она, но тут зверёк так стремительно вскочил, что девушка отпрянула назад. Песец брызгался кровавой слюной, нога, зажатая в стальных челюстях капкана, уже омертвела и как-то странно скрючилась. На девушку глянули помутневшие, похожие на присыпанный лёгким пеплом огонь глаза. Пасть была окаймлена полузасохшей рыжей от крови пеной. Что-то дрогнуло в душе девушки, и она, сорвав с плеча карабин и зажмурившись, почти не целясь, выстрелила в песца.

Анканау подошла, потрогала носком торбаса зверька. Песец не шевелился. Кровь из рваной раны на боку успела остыть и капала на снег редко и густо. Шкурка была безнадёжно испорчена.

Мысль об испорченной шкурке и воспоминание о горящих глазах песца преследовали девушку всю дорогу, пока она осматривала ближайшие капканы. Обратно она решила пройти коротким путём — над крутым берегом, через скалистый мыс и торосистое море.

На мысе среди скал посвистывал морозный ветер, и от голых камней, глазированных тонким слоем льда, тянуло холодом. Анканау ускорила шаги, торопясь пройти мрачное место. Когда перед ней открылся океан, вдруг её остановил громкий оклик:

— Стой, кто идёт?!

Скалы, замирая, повторили:

— Той!.. идёт!.. Ой!.. дёт!

Анканау показалось, что заговорили камни. Запинаясь, она всё же ответила:

— Как кто? Я иду.

Из-за скалы вышел человек в длинном, до пят, тулупе. На его груди висел заиндевевший автомат.

Лицо было скрыто высоким, выше шапки, воротником.

— Не узнаёшь?

— Носов! Как ты меня напугал! Будто скалы ожили!

— Вот как я хорошо замаскировался. Даже охотник не мог меня найти, — засмеялся пограничник. — Ого! — воскликнул он, увидя песца. — С добычей!

— Какая теперь добыча! — махнула рукой Анканау. — Отец говорит: пора кончать охоту. Весна скоро.

— Это верно, — кивнул пограничник. — Когда неподвижно стоишь, чувствуешь, как та щека, которая к солнцу, не так мерзнёт.

— Красиво тут. — Анканау подошла ближе к обрыву. — Как на самолёте!

— Осторожнее! — Носов взял её за рукав камлейки. — Тут козырёк снежный, ненадёжный.

Анканау сделала шаг назад и встретилась глазами с пограничником. Носов смутился и отвёл глаза.

Покрытое льдом и снегом море уходило далеко к горизонту и терялось вдали, сливаясь с низкими, причудливой формы облаками. Солнце тускло светило, лучи скользили по вершинам торосов, отражались от блестящих жгутов замёрзших потоков.

— Значит, скоро покинете избушку? — спросил Носов.

— Да. Поедем в Кэнинымным. Будем готовиться к морской охоте.

— И вы будете? — с ноткой сомнения переспросил Носов.

— А почему нет? Стрелять умею и рульмотор хорошо знаю, — ответила Анканау.

— Разве у чукчей и девушки промышляют в море?

— Бывает, — уклончиво ответила Анканау и пошла.

— Я провожу вас, — сказал Носов и торопливо пояснил: — Погреюсь заодно на ходу.

Осторожно ощупывая ногами дорогу, они спустились немного ниже, оставив слева грозный козырек снега, нависший над морем, и дошли до расщелины. Отсюда можно было попросту соскользнуть на морской лёд.

Анканау посмотрела на пограничника, поправила карабин и, усевшись, скатилась в тучах снега. Оглянувшись, она увидела мчавшегося вслед за ней Носова. Полы его длинного тулупа распахнулись и походили на раскинутые крылья. Пограничник упал на девушку. Хохоча и отряхиваясь от снега, они долго выбирались из сугроба.

Вдруг Анканау заметила, что Носов как-то необычно на неё смотрит и больше не смеётся. Она хотела спросить, что с ним, но сердцем догадалась, что не надо задавать вопросов. В голубых, как весеннее небо, глазах пограничника было столько нежности, что дыхание у девушки перехватило, и она отвела взгляд первой, чего раньше с ней никогда не случалось.

Вскарабкавшись на торос, Анканау выколотила снег из камусовых рукавиц. Ствол карабина был плотно забит снежной пробкой.

Носов подал шомпол. Он уже смотрел на девушку как всегда, и Анканау подумала, что ей померещилось необычное в глазах парня.

Сухой треск расколол воздух. Анканау подалась назад: впереди под скалой голубела тень от нависшего снежного козырька. По склону потекли тонкие струйки снега. Они росли, ширились, превращаясь в клубящийся поток снежной пыли. Послышался тяжёлый гул, потрясший морской лёд. Огромный снежный козырёк дрогнул и стал медленно наклоняться. От него отрывались глыбы и катились вниз, разбиваясь на мелкие куски о торчащие камни. Наконец вся масса снега отделилась от тёмной скалы и рухнула вниз, подняв огромное облако мельчайшей снежной пыли. Пограничник и Анканау стояли на достаточном расстоянии от козырька, их всё же осыпало с ног до головы снежной пудрой. Она медленно садилась и ещё долго висела в воздухе, искрясь в лучах заходящего солнца.

Анканау повернулась к Носову, осторожно обмела меховой рукавицей снежную пыль с его лица и тихо сказала:

— Как салют.

Мгла быстро сгущалась. Она поднималась от земли, от длинных теней, протянувшихся по морю, от высоких торосов, ропаков, обломков айсбергов.