Страница 14 из 18
КНИГА ВТОРАЯ
в которой рассказывается о неожиданных поворотах событий, разжаловании и нескольких несчастьях
Глава I
ПРОБЛЕМА ТРУДОУСТРОЙСТВА
Не буду утаивать, что в последующие шесть месяцев я бил баклуши, симулируя амнезию. Как вы догадываетесь, ни одни врач не сумел вернуть мне память. В конце концов мне самому стало казаться, что вся моя прежняя жизнь — не более чем очень реалистичный сон. Поначалу это беспокоило меня, но мало-помалу я привык и уже не слишком часто задавался вопросом, какой эпохе «принадлежу».
Ученые сочли меня феноменом, и вскоре я прославился — благодаря газетам. Заметки о моем загадочном появлении в Гималаях изобиловали домыслами; особенно щедра на них была бульварная пресса. Некоторые авторы обладали столь буйной фантазией, что, представьте себе, иногда бывали близки к истине. С бесчисленными интервью я снимался в кинематографе (изображения людей на экране могли уже не только двигаться, но и говорить), выступал по марконифону (это аппарат наподобие телефона, он принимает с центральной станции новости, пьесы и популярную музыку; чтобы слышать передачу, совсем не обязательно держать трубку возле уха — достаточно отрегулировать громкость приемника, который можно увидеть практически в каждом доме). Однажды я побывал на банкете, который почтил своим присутствием премьер-министр от партии либералов (либералы свыше тридцати лет кряду находятся у власти, а консерваторы близки к полному упадку). Там я узнал, что социалистическая пропаганда конца девятнадцатого — начала двадцатого веков в немалой степени отразилась на деятельности здравомыслящих политических деятелей, дав толчок многим реформам. Это позволило усыпить змею социализма, но недавно она, как ни странно, снова зашевелилась, норовя просунуть голову в мировую политику. Впрочем, этому вероучению не удалось широко распространиться на нашей родине, хотя находились фанатики и неврастеники-интеллектуалы, искавшие в нем логическое обоснование своим бредовым фантазиям.
В эти месяцы я много путешествовал — по монорельсовой дороге, на воздушных кораблях, паровых и электрических автомобилях — посещая самые отдаленные уголки страны. Разумеется, в ней мало что сохранилось в прежнем виде. Все крупные города — так называемые конурбации — внешне походили на Лондон и были связаны между собой надежными средствами транспорта. Пользоваться этими средствами мог любой желающий — это было выгодно государству, а следовательно, поощрялось.
Численность населения изрядно увеличилась с начала века, а уровень жизни рабочего не уступал уровню жизни среднего англичанина моего времени. Тридцатичасовая рабочая неделя обеспечивала человеку сносное существование. Хорошее жилье было доступно каждому, а такой проблемы, как безработица, Англия не знала, поскольку очень многие охотно перебирались с Британских островов в колонии (Индию и Африку), протектораты, китайские провинции а доминионы (Австралию, Новую Зеландию, Канаду). Британцы тысячами (спасибо изобретателю воздушного корабля) селились в самых необжитых краях и всюду добросовестно выполняли свою миссию.
Природа сельской местности в Англии за семьдесят лет не пострадала! Совсем напротив: исчезла копоть, вылетавшая из топок локомотивов и оседавшая на деревьях, исчезли щиты с афишами вдоль дорог и прочие уродливые черты Британии начала века Велосипед с электрическим двигателем был по карману даже нищему, а значит, человек весьма скромного достатка мог в любое время насладиться прелестями загородной поездки. Цены были низкими, а жалованье высоким — квалифицированный рабочий получал до пяти фунтов в неделю и вполне мог накопить несколько соверенов на воздушное путешествие во Францию или Германию. Самый низкооплачиваемый труженик мог позволить себе визит к родственникам, живущим в отдаленном уголке Империи. Что касается темных сторон жизни, то их почти не осталось, поскольку исчезли социальная и нравственная основы зла. Мои современницы-суфражистки пришли бы в восторг, узнав, что в будущем женщины старше тридцати лет получат избирательные права, и встанет вопрос о снижении возрастного ценза до двадцати одного года Лондонские девушки носили юбки ненамного длиннее, чем юные жительницы Катманду. Через два месяца я осмелел настолько, что стал приглашать девушек в театры и концертные залы. Чаще всего это были дочери врачей или армейских офицеров, в компании которых я проводил большую часть своего бесконечного досуга По меркам моего времени, эти девушки были исключительно эмансипированы, занимая равное с мужчинами положение в обществе и не уступая им в откровенности высказываний. Поначалу эти высказывания коробили меня, но потом я стал находить в них некоторый шарм, как и в спектаклях с типичными чертами драматургии Бернарда Шоу (к счастью, политика в этих спектаклях отсутствовала).
Постепенно моя популярность увяла, затянувшиеся «каникулы в будущем» начали мне надоедать. Я отклонил предложение нескольких издательств написать мемуары (ведь у меня, как-никак, была «амнезия») и подумывал уже над выбором профессии, которая обеспечила бы меня приличным и честным заработком. Поскольку моя карьера начиналась в армии, я решил, если возможно, и дальше служить своей стране в чине офицера С другой стороны, я вошел во вкус полетов на воздушных кораблях. Расспросив кое-кого из знакомых, я выяснил, что могу вступить в ряды только что сформированной специальной воздушной полиции — для этого не требовалось длительной подготовки, которую проходили пилоты. Для поступления в воздушную полицию необходимо было сдать несколько серьезных экзаменов, а затем пройти шестимесячный курс обучения, но я был уверен, что справляюсь. Во всяком случае, к дисциплине мне было не привыкать.
В новое подразделение полиции набирали по большей части офицеров сухопутных войск, но принимали также добровольцев из морского и воздушного флотов. Они были обязаны защищать гражданские суда от воздушных пиратов, выявлять и задерживать проникших на борт потенциальных диверсантов, воров и грабителей. Фанатики часто угрожали диверсиями, но серьезного вреда пока не причиняли.
Итак, я подал заявление, успешно сдал экзамены и стал кадетом Кардингтонского училища воздушной полиции. Я познал множество тайн, (например, принцип действия беспроволочного телефона, используемого для связи между кораблями и землей) постиг основы воздухоплавания и смысл многочисленных технических терминов, приобрел некоторые навыки пилотирования. Надо ли говорить, что практические уроки кораблевождения доставили мне гораздо большее удовольствие, чем изучение метеорологии и тому подобного? Хотя воздушный полицейский — не профессиональный пилот, при необходимости он может встать к штурвалу.
К концу первого года, прожитого в будущем, я получил звание лейтенанта специальной воздушной полиции Его Величества и назначение на «Лох-Несс».
«Лох-Несс» был вовсе не чудовищем, как я мог предположить, услышав это название, а небольшим, изящным и легким в управлении кораблем весом немногим более восьмидесяти и грузоподъемностью около шестидесяти тонн. Я был доволен своим назначением, несмотря на ворчание капитана, не сразу признавшего целесообразность моего присутствия на борту. Обычно чем меньше воздушный корабль, тем слабее на нем дисциплина, и малютка «Лох-Несс» не была исключением из этого правила, зато ее команде нельзя было отказать в сообразительности, добродушии и надежности. Наш корабль не предназначался для дальних рейсов, поскольку имел не пластиковую, а так называемую «мягкую» обшивку, и не был оснащен устройством автоматического контроля за температурой, которое препятствовало бы чрезмерному расширению газа в тропиках. Дальше Гибралтара я на нем не летал.
Служба на «Лох-Нессе» научила меня многому, и мне было жаль расставаться с ним — к воздушному кораблю привыкаешь точно так же, как к обычному. И все же пришлось уйти, потому что на «Лох-Несс» меня назначили для стажировки, по завершении которой Макафи, владелец «Лох-Несс», обратился к моему начальству с просьбой перевести исполнительного и скромного лейтенанта Бастейбла на лучший корабль его флотилии.