Эпицентр

Она притворялась. Я не чувствовал ее, но и без того догадывался. Она говорила это лишь для того, чтобы я не заподозрил о чем-то. Я толком не знал, в чем я не должен заподозрить. Но что-то подсказывало мне, что Ольга лучше нас с Профессором поняла незнакомца.

– Пророки появились недавно, – объяснил я. – В первые годы их не было. А потом появились. В Зоне многие знают друг друга. А этих не знает никто. Откуда они взялись, где и чем живут, – неизвестно. Они, похоже, люди: едят, пьют, разговаривают. Но разговаривают странно. Появляются внезапно и с места в карьер заводят непонятные речи. Потом так же их обрывают и уходят. В общем в точности как сейчас. Иногда предупреждают о надвигающейся беде. И очень своевременно предупреждают. Но чаще пугают и обличают всех и вся. Доброго слова от них не услышишь. Да вы сами только что убедились. Кое-кого они своими выступлениями сильно раздражают. Их и бить пытались, и даже убить. Говорят, то ли оружие их не берет, то ли рука почему-то не поднимается. Но ни с одним расправиться не удалось. А вот если пытались, то потом обязательно случались неприятности. Иногда кто-то умирал. Их опасаются и избегают. Но никто ведь не знает, где и когда такой объявится.

– Мистика какая-то, – деланным голосом сказала Ольга.

Профессор после некоторого раздумья произнес:

– Мистика не мистика… Здесь много такого, что почище всякой мистики. Позволю себе высказать совершенно произвольное и ни на чем не основанное предположение. (Ох уж эти его экивоки!) С нами со всеми в Зоне что-то происходит. Мы меняемся, кто больше, кто меньше. И каждый на свой манер. Быть может, на фоне тотальной жестокости и безнравственности некие скрытые в нас духовные силы коллективно, так сказать, как у Кошек, породили новую ипостась. – Он помолчал. – Нечто вроде олицетворенной совести, что ли.

– Совесть эта нам тут столько всякого бессовестного наплела, – перебила Ольга. – Я тоже не образцовая прихожанка. Но про Бога, про Люцифера – это уже вне всяких рамок. Для совести.

– Про Бога и Люцифера он, между прочим, излагал вполне научную точку зрения. Можно слепо верить, а можно стараться понять. Ученые, естественно, тяготеют ко второму. Он ведь, говоря о Люцифере, не Бога хулил, а лицемерие святош. Не тех, не наших, а вообще, перевернувших истину с ног на голову. В Зоне давно все перевернулось с ног на голову. А лицемерия, я подозреваю, вокруг нее больше, чем в ней самой. Конкретно насчет Люцифера вроде не очень к месту. Но совесть, она, знаете ли, не всегда правильная, логичная и возвышенная. Совесть непоследовательна и не прекрасна. Она зла, мучит и терзает нас. И мы ее порой ненавидим лютой ненавистью. И представляем в самых неприглядных образах. Мы иногда вообще не понимаем, что наше дискомфортное состояние есть состояние проснувшейся совести. Совесть принято отождествлять с религиозностью. Но верующий и человек с крестом на шее – это отнюдь не одно и то же. С некоторых пор людей с крестами развелось видимо-невидимо. Еще до Чумы бандиты, например, стали очень религиозны, даже строили часовни и церкви, попов звали их освящать. Те, случалось, ходили. Что никак не мешало бандитам оставаться бандитами. О политиках я вообще не говорю. Некоторые теперь в храмах лбы крестят, будто и не помнят, как десятилетиями занимались экзорцизмом наоборот: изгоняли из человека Бога.

Как заметил наш странный гость, религия в Зоне выродилась в Святош, то есть нечто несоотносимое с совестью. Не оттого ли, что до этого атрибуты веры подменили саму веру? В конечном итоге – и совесть. Если допустить, что все живое, оставшееся в Зоне, составляет некую биопсихическую совокупность, то приумножившемуся злу необходим противовес. Не такую ли роль исполняют эти Пророки? Почему не предположить, что сложившиеся условия ведут к материализации необходимых реальностей.

– Ничего себе олицетворенное добро! – фыркнула Ольга.

– А они – не добро. Отнюдь. Ну представьте, что кто-то ходит по нашему периметру и проповедует всеобщую любовь. Фигурально говоря, распнут. Непременно распнут. А этих не распнешь, сразу видно. И Сергей вот говорит. Я, кстати, отнюдь не атеист в буквальном смысле слова. Без веры человек жить не может, и я тоже верю… Это путаная и скучная материя. Но я знаю одно: ложь – религия рабов и хозяев, правда – бог свободного человека! Пролетарский писатель сам, конечно, с правдой не всегда был дружен. Но не в этом дело. В абсолютном смысле, мне кажется, он прав!

В голове у меня царила сумятица. Совесть они или не совесть, я понятия не имел. Сам я, мягко говоря, не всегда поступал по совести. Но все сходилось к одному: я что-то должен и могу сделать. Но, черт побери, я не знаю, что именно!

– Кстати, что он там толковал про Хищную Грязь? – спросил Профессор.

Хищная Грязь – это скверно. Очень скверно. Лучше бы нам ее не встречать. Но Пророки, кажется, никогда не лгут. Если сказал, что она впереди, значит, так и есть. И остается один вопрос: как ее объехать? Потому что проехать или пройти по ней совершенно невозможно.

– Хищная Грязь, – сказал я вслух, – это такая биологическая субстанция. Мне научники у Работяг объясняли. Покрывает иногда землю как одеяло. Толщину никто не мерил. А если кто-то и пытался, то уже не расскажет. Появляется внезапно из-под земли. Она, пока не проголодается, наружу не лезет. Потом так же исчезает. Это предположительно перерожденная живая материя, содержащаяся в почве – от бактерий до червей и тому подобного. Она сжирает все органическое. Образовалась не везде, а лишь местами. Почему – никто не знает.

– Подошвы долго выдерживают? – с усмешкой спросила Ольга.

– Подошвы вообще не выдерживают. А вот покрышки вездехода могут продержаться какое-то время. Металлизированную резину она тоже жрет, но не сразу. На скорости можно проскочить. Все зависит от расстояния. Если большое, проскочить проскочишь, но дальше ехать не на чем. Она, если выползет на дорогу, даже асфальтом питается, там ведь тоже есть органика. А если слой толстый и под собой уже все разъел, любая техника застрянет. Так что лучше не пробовать.

– Час от часу не легче, – вздохнул Профессор. -А мы в нее по случайности не втюхаемся?

– Не втюхаемся. Ее издали видно. Черное такое, голое пространство, жирно поблескивает, а если присмотреться, видно, что чуть-чуть пульсирует. Днем издалека видно, а ночью… Повнимательней надо быть.

…Ольга отправилась в вездеход, а мы с Профессором еще какое-то время сидели у костра. Потрескивали догорающие сучья, стреляя искрами, сполохи догорающего огня делали темноту непроглядной. Я знал о многом, что таила эта темнота. Но кажется, не знал и десятой доли. Даже у нас, внутри периметра, принято говорить лишь о Чуме, о пандемии. Но кроме пандемии случилось еще кое-что, и вдумываться в это никто не хотел. В Зоне как-то дико и необъяснимо изменилась вся живая природа. Смысл этих изменений не укладывался ни в какие обычные представления. Здесь, по сути, образовался новый мир, уродливый, опасный, вообще не земной, а больше смахивающий на какую-то инопланетность. Или действительно на ад, как некоторые считали. Только ад этот не был описан ни в одной священной книге любой из религий.

Профессор прав: это не похоже на вторжение. Место, кишащее опасностями, населенное монстрами и кучкой одичалых, воинственных гуманоидов, вряд ли может служить плацдармом для кого-то. Что же касается самих упомянутых гуманоидов… Они одичали ровно настолько, насколько готовы были одичать.

Об этом мы сейчас не впервой толковали с Профессором, но как-то лениво и тускло. Мы все очень устали. Для старика усталость, определенно, была чрезмерной. А я… Я как-то не мог вспомнить, когда начал уставать от бесконечных «приключений», сводившихся обычно к драке, грызне и интригам. Я моложе и сильнее Профессора, поэтому лишь иногда ощущаю, сколько во мне накопилось скверного груза, который мешает двигаться, думать, жить.

…Ольга, готовя ночлег, распорядилась по-своему: постелила Профессору в кабине, раскинув сиденья, а в салоне, насколько позволяло пространство, устроила подобие уютного гнездышка. Она успела принять душ в тесной клетушке в корме вездехода и сейчас, в футболке и шортах, с влажными распущенными волосами, выглядела совсем по-домашнему. Ее вид резко дисгармонировал с грязноватым, загроможденным нутром машины.