Мечников

И больше ничего.

Кроме разве того, что Ходунов, обучая Леву ботанике, совершал с ним экскурсии по окрестностям и восьмилетний Иля увязывался за ними сперва просто для прогулки, но вскоре так увлекся составлением гербария, что Ходунов стал заниматься с ним больше, чем с равнодушным к ботанике Левой…

Наконец нашлось поприще, на котором Иля мог взять верх и над Колей, и над Жоржем с Леонидом, и даже… над самим Левой — почти взрослым в его глазах. Он стал писать по ботанике целые трактаты и читать лекции. Да, да, читать лекции — Коле, Леве, Жоржу, Леониду, а чтобы непоседливая аудитория соглашалась его слушать, он… платил каждому по две копейки (об этом сообщает в своих воспоминаниях Яков Юльевич Бардах, ученик Ильи Ильича; он слышал об этом от Николая Ильича, так что свидетельство точное: Коля сам получал от Илюши эти двухкопеечные монетки).

Страсть взыграла в нем, страсть! Искра, оброненная невзначай Ходуновым, дала яркую вспышку. Открывшаяся перед ним дорога казалась гладкой и прямой. Ухабы и выбоины на ней не различались. Может быть, это хорошо: хоть он и не трусливого десятка, а кто знает, не убоялся ли бы, если б заранее знал, сколько раз предстоит оступиться, шагая по ней, разбиться в кровь и даже заглянуть туда, за черту…

Впрочем, в первый раз это случилось еще тогда, в детстве, в одиннадцать лет. Он ловил в пруду гидр, да они, видно, плохо ловились; ему надо было проверить какие-то свои мысли, а сачок оставался пустым. И вот он, снедаемый нетерпением, с излишней резкостью забросил в очередной раз сачок и — бултыхнулся в зеленую тину. Вытащили его уже изрядно нахлебавшегося; плавать он не научился — может быть, потому, что и в этом деле не хотел обнаруживать свое неумение перед Колей. Однако эта холодная ванна не могла уже умерить жар его страсти…

В тот день случилась еще одна беда. Едва отдышавшись после нечаянного купания, он чуть не сгорел: в доме случился пожар. То было 20 июля, в Ильин день, когда по традиции в Панасовке собирались на именины хозяина родственники и знакомые со всей губернии. Огонь сильно напутал мальчика, но он долго бегал по дому, ища маленького Колю — только что родившегося сына Екатерины Ильиничны. Лишь узнав, что мальчик в саду, на руках у матери, он покинул охваченный пламенем дом.

Нет, не всегда он был «убоищем»…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Его университеты

Из-под родительского крова Илья Мечников выпорхнул в 1856 году.

В гимназию мальчиков отвез, конечно, молчаливый Дмитрий Иванович. Подождал, пока они сдадут вступительные экзамены — Коля в третий, Илья — во второй класс, определил их в частный пансион «для благовоспитанных детей» Карла Ивановича Шульца и отбыл восвояси…

Карл Иванович кормил благовоспитанных скверно, — во всяком случае, так казалось привыкшим к панасовским разносолам мальчикам, — зато обильно потчевал нравоучениями и уроками танцев.

В гимназии было веселее. Только что отгремела Крымская война, море российской общественной жизни всколыхнулось под напором свежего ветра. Уходили времена, когда из года в год в «Приказные книги» гимназий вносились одни и те же распоряжения высшего начальства: «чтобы ученики, идя в столовую или в церковь, строились попарно, наблюдая при том постепенность по росту, так, чтобы меньшие шли впереди, а большие позади; чтобы составлялись списки по росту, дабы можно было строить учеников в шеренги; чтобы воспитанники, идя в город, были всегда в полной форме, в мундирах, застегнутых на все пуговицы, в форменной фуражке…»

Кончались эти времена; уходили в Лету.

Учителя гимназии — люди по большей части молодые — заботились теперь не о том, чтобы ученики держали ровность строя; учителя, во всяком случае, лучшие, старались разглядеть как раз то, чем ученики из строя выбивались; любили заводить разговоры по душам.

Правда, по данным одного харьковского педагога, из класса в класс успешно переходило около семидесяти процентов учеников; в среднем каждый гимназист раз в три года оставался на второй год, причем причину этого педагог видел не в малом радении учащихся, а в «многосложности гимназического курса, от которой проистекает поверхностность учения и которая развивает умственную апатию и отвращение к науке».

Но у Ильи апатия не развилась. В первый год он прилежно преодолел «многосложный» курс и даже попал на золотую доску. Доказав себе и другим, что может быть первым по всем предметам, он в следующий год добрую половину их забросил, чтобы с тем большим рвением отдаться любимым.

Любимыми были естественные науки.

Лекций товарищам он теперь не читал: карманные деньги тратил на книги. Понимал в них немного, «но и это непонятное, — пишет Ольга Николаевна, — возбуждало его любознательность».

Все более грозные ветры общественных настроений одних горячили, у других вызывали озноб. Больше всех горячились студенты. Они отпускали лохматые бороды, до хрипоты спорили в прогорклых от табачного дыма университетских уборных (специальных курилок, согласно уставу, не полагалось), совали друг другу запрещенные книжки.

Гимназисты по причине нежного возраста бород отпускать не могли, но в остальном от студентов старались не отставать.

В Харьковском университете учились два брата Богомоловы — Михаил и Иван, сыновья фабриканта красок. Отец, дабы иметь знающих помощников, определил их учиться химии.

Под руководством молодого профессора Николая Николаевича Бекетова они овладевали премудростями химического эксперимента, и один из них, Михаил, выполнил даже интересное научное исследование.

Второй Богомолов, Иван, увлекался не столько химией, сколько совсем другими вещами. Посланный отцом за границу для «усовершенствования в науках», он встретился с А. И. Герценом и привез «бездну запрещенной литературы» (что было потом выяснено на следствии по делу о тайном обществе в Харькове).

Все это не имело бы к нашему повествованию никакого касательства, если бы у фабриканта красок не было еще третьего сына, ученика второй харьковской гимназия, и если бы от бородатых Богомоловых запрещенные и незапрещенные книжки не переходили к безбородому, а в гимназии их не прочитывал Илья Мечников.

Правда, герценовский «Колокол» в душе его отзвука не нашел. Освободить крестьян? Да, конечно, но надо ли звонить так громко? Он не помнит, чтобы в Панасовке мужики сильно тяготились крепостной зависимостью…

Иное дело — Фогт, Молешот, Бюхнер. Чтобы читать их, Илья даже взялся основательно штудировать немецкий язык; впрочем, скоро по рукам пошли размноженные на гектографе русские переводы…

Мальчики к тому времени отмаялись два года в пансионе непереносимого Карла Ивановича и уговорили Эмилию Львовну поселить их на частной квартире. Свободного времени стало больше. Использовали они его, правда, по-разному. Коля играл с приятелями в карты, пристрастился к бильярду, а в старших классах не прочь был кутнуть в веселой компании. Илья пытался вразумить брата, но «спокойный папаша» рассудительно возражал, что каждый делает то, что ему хочется. Ты, мол, ученые книжки читаешь, валяй на здоровье, а я удовольствие нахожу в другом.

Коля уходил, а Илья погружался в чтение…

Через много лет в своих воспоминаниях об Александре Онуфриевиче Ковалевском Мечников особо остановится на настроениях молодежи конца 50-х — начала 60-х годов и в связи с этим процитирует разговор Базарова с Аркадием. Базаров советует другу предложить отцу почитать «что-нибудь дельное» и на вопрос, «что бы ему дать», отвечает: «Да я думаю, Бюхнерово „Stott und Kraft“ на первый случай».

«Stott und Kraft» (правильно «Kraft und Stott» — «Сила и материя») и было наиболее известным произведением Бюхнера.

«„Наука и опыт“ — вот лозунг времени», — читал Илья.

«Мир есть не осуществление единичной мысли творца, а комплекс вещей и фактов, который мы должны признать таким, каков он на самом деле, а не таким, каким угодно представлять его нашей фантазии».