Страница 80 из 89
Через пятнадцать лет ответ на этот вопрос дала реальная история: Гитлер заключил с нами Пакт о ненападении и Договор о дружбе.
И вот тогда о «Майн Кампф» кое-кто вспомнил несколько неожиданным образом.
1 сентября 1939 года войска вермахта вошли в Польшу. Гитлер обратился по этому поводу к депутатам рейхстага. Но к ним же, между прочим, обратился с телеграммой из-за рубежа и их бывший соотечественник — Фриц Тиссен.
Знакомый с Гитлером с января 1931 года и много поспособствовавший его приходу к власти, промышленный магнат до глубины души оскорбился тем, что Гитлер начал войну за Польшу и вступил в конфликт с Англией и Францией.
Тиссен спешно и тайно эмигрировал и написал Гитлеру от крытое письмо: «Я напоминаю Вам, что Вы, конечно, не посла ли Вашего Геринга в Рим к святому отцу или в Доорн (голландский город, куда удалился Вильгельм II. — С.К.) к кайзеру, что бы подготовить обоих к предстоящему союзу с коммунизмом. Тем не менее Вы все же внезапно вступили в такой союз с Россией, то есть совершили шаг, который Вы сами сильнее, чем кто-либо другой, осуждали в своей книге „Mein Kampf“ — старое издание, стр. 740–750. Ваша новая политика, господин Гитлер, толкает Германию в пропасть и приведет немецкий народ к катастрофе. Вернитесь обратно, пока это еще возможно. Вспомните о Вашей клятве, данной в Потсдаме».
Тиссен лгал: к катастрофе Германию и фюрера как раз привел бы отказ от реалистичной для конца тридцатых годов просоветской восточной политики. Ведь впоследствии такой отказ к краху Германии и привел.
Правда, в 1924 году представить это было тяжело. Лишь Сталин и его единомышленники были уверены, что не пройдет десятка лет, и все изменится до неузнаваемости. Остальные при мысли о такой возможности для России покатились бы со смеху.
Вот почему еще не государственный лидер, а лидер всего лишь партийный, Гитлер в ситуации 1924 года теоретически отказывался от перспектив союза с Россией и рассматривал (во все той же «восточной» главе) другой вариант: союз с Англией и Италией. Причем такой союз он предлагал не против России, а против Франции. И даже не для войны с ней, а лишь для ее нейтрализации, потому что Гитлер считал: «Военные последствия такого союза были бы прямо противоположны тем, к каким привел бы союз Германии с Россией. Прежде всего тут важно то, что сближение Германии с Англией и Италией никоим образом не приводит к опасности войны. Единственная держава, с которой приходится считаться как с противницей такого союза — Франция — объявить войну была бы не в состоянии. Это дало бы возможность Германии заняться той подготовкой, которая в рамках такой коалиции нужна, дабы в свое время свести счеты с Францией (Францией, а не Россией, читатель! — С.К.)».
А теперь нам остается разобраться ещё и с теми соображениями Гитлера 1924 года (кроме уже приведенных), которые, с одной стороны, делали Россию, по его мнению, соблазнительным объектом завоеваний, а с другой — обессмысливали союз с ней…
Цитируем опять же «Майн Кампф»: «Когда мы говорим о завоевании новых земель в Европе, мы, конечно, можем иметь в виду, в первую очередь, только Россию и те окраинные государства, которые ей подчинены.
Сама судьба указует нам перстом. Выдав Россию в руки большевизма, судьба лишила русский народ той интеллигенции, на которой до сих пор держалось ее государственное существование. Не государственные дарования славянства дали силу и крепость русскому государству. Всем этим Россия обязана была германским элементам — превосходнейший пример той громадной государственной роли, которую способны играть германские элементы внутри более низкой расы. В течение столетий Россия жила за счет именно германского ядра в ее высших слоях населения. Теперь это ядро истреблено полностью и до конца».
Гитлер тут обнаруживает очень плохое знакомство с русской историей, потому что с натяжкой его правоту относительно роли немцев можно признать только в отношении послепетровской России. Зато во времена ещё Ивана Грозного уровень централизации Российского государства был намного выше, чем, скажем, во Франции. Не говоря уже о Германии…
Гитлеру, как и всем германофилам, можно возразить так: «Если уж германский элемент настолько хорошо приспособлен к организации государственного существования, то почему же Германия ни к началу Тридцатилетней войны, ни к моменту подписания завершившего эту войну Вестфальского мира 1648 года, ни в последующие двести с лишним лет не смогла объединиться в целостное германское государство»?
Итак, мы имеем дело с одним из заблуждений как самого Гитлера, так и многих немцев, которые сослужили и могут еще сослужить плохую службу и России, и Германии.
А вот в чем Гитлер был не так уж и не прав, так это в следующем утверждении: «Современные владыки России совершен но не помышляют о заключении честного союза с Германией, а тем более о его выполнении, если бы они его заключили… Кто же заключает союз с таким партнером, единственный интерес которого сводится к тому, чтобы уничтожить другого партнера?».
Увы, в то время, когда писались эти строки, в России бы ли сильны троцкистские настроения «раздуть мировой по жар», а зиновьевский Коминтерн этот пожар усиленно пытался раздуть именно в Германии. Даже тогдашний нарком иностранных дел Чичерин в своих записках Сталину только нецензурно не крыл Зиновьева и Коминтерн за их германскую линию, в корне подрывавшую прочные наши межгосударственные связи.
В разговорах употреблялась, возможно, и «ненормативная лексика», однако Сталин тогда ничего всерьез сделать не мог… Антигерманская линия в СССР побеждала, что выразилось и в назначении на место Чичерина Максима Литвинова.
В такой ситуации новый «Drang nach Osten» становился для националистической Германии в перспективе не просто логичным, а единственно разумным, пожалуй, путем.
Действительно, зачем связываться со слабой страной, союз с которой не даст Германии ничего, кроме уничтожающей ее войны с Западом? Со страной, ведущей в Германии активную подрывную деятельность? Не лучше ли договориться с Западом и попользоваться Востоком самому?
Даже в 1924 году такой взгляд Гитлера был не столько обидным для нас, сколько невежественным. Но вряд ли лучше Гитлера историю России знали и Клемансо, и Ллойд Джордж, и Рузвельты — Франклин с Теодором, и президент Вильсон с Черчиллем. Да и, честно говоря, доля невеселой правды в та ком мнении фюрера имелась.
Опровергнуть Гитлера мы могли единственным образом: делом. Построив новую могучую, индустриальную, свободную от унижений чужеземной эксплуатации, но организованную и дисциплинированную Россию. Такую Россию, заключить честный союз с которой почло бы за честь и выгоду любое государство — и большое, и малое.
Но такую задачу Россия не могла решить без помощи внешнего мира. Для того, чтобы делать машины, нужно иметь другие машины. Дать их могли только ведущие индустриальные державы мира. А они-то как раз после провала интервенции в России практически единодушно проводили политику бойкота и удушения российской экономики.
Но была такая страна, которая сама оказалась в незавидном положении — Германия. Поэтому хотя бы экономическое сближение ее с Россией было выгодно и русским, и немцам.
Уже во время первой пятилетки Советская Россия построила тысячи новых предприятий, но главное — построила новую экономику, основанную на тяжелой индустрии. И создавалась новая — «машинная» Россия при помощи, прежде всего, Германии.
Американский строитель Днепрогэса получил от Совета народных комиссаров СССР табакерку с бриллиантами, но на немецких инженеров, вложивших в наши первые пятилетки свои ум и силы, не хватило бы и всей сокровищницы Алмазного фонда.
Основу новых отношений двух стран заложил Рапалльский договор.
10 апреля 1922 года открылась международная экономическая и финансовая Генуэзская конференция. Инициатива ее созыва принадлежала Ленину, а Верховный совет стран Антанты в начале 1922 года во французских Каннах принял решение о проведении конференции в Италии. Пять «приглашающих держав»: Англия, Бельгия, Италия, Франция и Япония вкупе с США, в качестве «молчаливого (ну-ну. — С.К.) наблюдателя», пригласили в Геную 23 страны — в том числе Германию и Советскую Россию. Целью провозглашалось «изыскание мер к экономическому восстановлению Центральной и Восточной Европы», а в действительности в Италии Запад хотел попробовать русских на прочность и по пытаться навязать им свою волю.