Страница 26 из 89
Ещё более забавно, что Тарле не ошибался — хотя и иначе, чем думал. Мировой бирже действительно никогда не удава лось «обмануть графа Витте» по той простой причине, что она им всегда управляла!
Одному из тех, кто был к этому причастен — директору Парижско-Нидерландского банка Нейцлину, — о реноме Витте заботы было мало. И как мы сейчас это увидим, ему не было нужды приглаживать облик российского премьера.
Витте вернулся в Россию, уже охваченную революцией. Маньчжурская страда и Цусимская трагедия русских мужиков во имя дивидендов парижских рантье завершились. Теперь Россия впервые требовала от царизма уплатить по процентам с крови и пота, пролитых под Мукденом, в Цусимском проливе и под Порт-Артуром.
Отсрочить законный платеж буржуазно-помещичья империя уже не могла без «данайских даров» европейских банкиров.
Для определения условий нового займа в Петербург съехались представители банкирских групп Франции, Германии, Англии, Америки и Голландии. Как видим, этот «Интернационал» умел объединяться, невзирая на официальные межгосударственные отношения и без призывов Маркса и Энгельса.
16 октября, то есть через месяц с небольшим после их последней встречи, Витте увиделся с главой французской делегации Нейцлиным.
Нейцлин потом вспоминал, как Витте ТРИЖДЫ, ПОДЧЕРКИВАЯ КАЖДОЕ СЛОВО, повторил: «Скажите Рувье твердо и настоятельно, что ничто не произойдет в отношениях между Францией, Россией и Германией без ведома или за спиной французского правительства». А потом добавил: «ЕСТЬ ЕЩЕ ВЕЩИ, О КОТОРЫХ Я НЕ МОГУ ВАМ ГОВОРИТЬ, но скажите твердо Рувье, что он может положиться на слова, которые я поручаю вам передать».
Обычно так ведут себя не премьер-министры великой державы, а люди зависимые, несамостоятельные. Иными слова ми, люди, очень напоминающие агентов тех или иных сил. В самом деле, почему бы Витте свои слова, адресованные Рувье, передать не по «испорченному телефону» через Нейцлина, а через него же в запечатанном письме? ан нет, выходит, много было между Витте и Рувье (а не между Россией и Францией!) такого, что бумаге не доверяется.
Витте был лжив, лицемерен и склонен к актерству уже в силу обстоятельств своей карьеры с самих ранних ее этапов. И он был связан с банковским капиталом России, что автоматически означало — и с иностранным банковским капиталом, как патроном капитала «российского» (точнее — петербургского).
По мере роста влияния Витте росло влияние на Россию этого внешнего капитала. Было, пожалуй, справедливо и об ратное: укреплялся в России иностранный капитал, укреплялся и Витте.
С какой это делалось целью? Ответ можно найти, пожалуй, в письме графа В. Коковцова Николаю II от 19 января 1914 года: «Граф Витте вносит все новые и новые, не возникавшие в Государственной думе предложения, явно рассчитанные на одно — разрушить то, что стоит до сих пор твердо, — наши финансы».
К политической биографии графа Витте можно подобрать одно ключевое слово: ЗАЙМЫ. А истинный синоним понятия иностранных займов для России был тоже единственный: ПАУ-ТИНА. Так что дифирамбы Тарле Сергей Юльевич не заслужил ни в малейшей степени. Его роль была всегда резко отрицательной и антинациональной. Конечно, исключением он не был — подобную роль играли почти все сановники царизма, связанные с финансами Российской империи и фигурировавшие на политической арене со второй половины XIX века вплоть до краха старой России в 1917 году.
Но Витте был исключителен в том смысле, что имел выдающееся влияние на процесс такого финансового закабаления Руси, при котором первоначальные займы вначале давали толчок русской экономике, а затем опустошали ее по классической кровососной схеме. Кроме того, займы шли во многом на покрытие военных приготовлений, то есть и здесь обеспечивали интересы не России, а Франции, а затем Антанты и США. На конец, займы помогали бороться с революцией — с законны ми требованиями народов России.
Тема займов в советской (и уж тем более в западной) историографии глубоко не рассматривалась, да и нам углубляться в нее сейчас не с руки. Но непосредственно к бьоркскому эпизоду примыкают и по времени, и по смыслу хлопоты Витте относительно международного займа 1906 года, имевшего главную подоплеку. Ту, о которой Витте говорил Нейцлину без обиняков: «Французы и правительство в первую очередь должны понять, что они все потеряют здесь, если у нас будет настоящая революция». Это — ценное признание. И оно полностью опровергает миф о том, что первая русская революция руководилась антироссийскими «еврейскими» кругами.
Сам Витте в воспоминаниях пишет о пребывании в Париже после возвращения из Портсмута в Европу в начале сентября 1905 года следующее: «Меня сопровождал г-н Нейцлин, директор банка Paris et Pays Bas, который являлся представителем синдиката французской группы для совершения русского займа без включения в этот синдикат еврейских банкирских домов, которые уклонялись от участия в русских займах со времени кишиневского погрома евреев, устроенного Плеве, несмотря на мои личные отношения с главою дома Ротшильдов, который всегда являлся главою синдиката по совершению русских займов, когда в нем принимали участие еврейские фирмы».
Если учесть, что в проведении русского займа 1906 года активно участвовал, например, Жак Гинцбург, заявления Витте представляются несерьезными. Но ведь и сам Нейцлин возглавлял отнюдь не антисемитскую банковскую группу. В нее входили: Лионский кредит (!), Парижско-Нидерландский банк. Национальная контора, Генеральное общество, банкирский дом Готтингера, другие менее крупные банки. В большинстве банков так называемой «русской группы» влияние еврейского капитала было или преобладающим, или по край ней мере существенным. Так что россказни как самого Витте, так и его биографов о том, что он несколько раз, в том числе через Артура Рафаловича, «безуспешно» зондировал настроения лондонских и парижских Ротшильдов, дают нам повод только лишний раз улыбнуться.
Ротшильды уходили из дела русских займов только для того, чтобы остаться. Остаться где прямо, а где и опосредованно, через дочерние или родственные банки, через участие в при былях Нобелей и других своих интернациональных партнеров по грабежу России.
Двуличие Витте не покинуло его и в конце жизни. В марте 1914 года «Новое время» опубликовало ряд бесед с «анонимным» русским государственным деятелем, в ком любой петербургский конторщик, не чуждый «политических рассуждений», легко узнавал нашего графа.
Так вот, Витте заявлял, что всегда считал, что главным рычагом русской иностранной политики является возможно более тесное соединение с Германией.
Дело войны было уже прочно налажено, клин между Россией и Германией был вбит основательно, и теперь Витте мог вновь затесаться в «германофилы» без риска помешать черному делу будущей войны. Возможно, преследовал Витте (и его патроны) еще одну цель. Весной 1914 года намечались переговоры с Германией о новом торговом договоре, и Витте твердо рассчитывал, что эта миссия будет возложена на него. И можно догадываться, как лучший друг французских банкиров Сер гей Юльевич постарался бы «укрепить» российско-германские торговые связи. Слава Богу — не вышло…
Показательно, что когда война началась, Витте осенью 1914 года очень хлопотал о публикации в «Историческом вестнике» своего доклада 1894 года об устройстве военного порта на Мурмане.
По Балтике до Лондона — 1300 километров, а от Мурмана, вокруг Скандинавии, — 3 000 километров. Понятно, что при скудости тогдашнего экономического развития русского Севера Мурманский порт был нужен России только на случай войны с Германией. И царь выбрал тогда вариант морской базы в Либаве. Теперь, когда притворяться уже не было смысла, весенний «германофил» торопился доказать, что он-де предвидел тевтонские козни еще за двадцать лет до их расцвета…
И своему бесстыжему хамелеонству Витте остался неизменно верным до конца, последовавшего в 1915 году.
Бьорке остался эпизодом, потому что был задуман его истинными творцами как эпизод. Вильгельм хотел видеть в нем поворот к новому порядку вещей, когда лидерство в Европе перешло бы от Англии к Германии, Николай, хотя и не сильный политическим умом и действием, но порой умеющий ситуацию понять, видел здесь стабильность для России.